Невестка слепого барона (СИ) - Ром Полина

— Ступай отсюда!

Служанка покосилась на меня, но спорить не осмелилась и тихонько скользнула за дверь, торопливо застучав башмаками по лестнице.

— Вещички собираешь?

— Собираю, – спорить с очевидным было глупо.

— Граф-то поиграет, натешится да и выкинет тебя. А ведь Рудольф по осени вернется, назад не примет!

Я молча пожала плечами, сворачивая чулки в клубок и укладывая в угол сундука. К мужу я не вернусь при любом раскладе. Странно, что Розалинда этого не понимает. И вообще, зачем она заявилась? Мое молчание ей не понравилось. Она даже с каким-то изумлением заговорила:

— Другая бы на твоем месте помощи у меня просила, в ногах бы валялась! Это ведь только мать может сыну своему сердце смягчить и уговорить, чтобы впустил блудницу в дом. Другая бы на твоем месте у графа что выпросит, все бы потихоньку свекрови отправляла. Мол, для семьи стараюсь, не просто так по чужим койкам паскудничаю! Потом и оправдаться перед мужем легче будет. Неужто у тебя совсем ума-то нет?! Пришла бы ко мне да покаялась. Да посоветовалась бы, как лучше с графом-то поладить, да что говорить, да что просить… А эта… Не невестка, а позорище!

Я молчала. И баронесса начала действительно заводится от своих собственных мыслей и речей:

— Как теперь соседям в глаза смотреть?! Это ведь смеяться станут, да за спиной всякое говорить. А от тебя ни почтения, ни прибытку… Тьфу! – она действительно сплюнула на пол. — Экое позорище! Сын женился на шлюхе!

-- Баронесса, мне бы не хотелось, чтобы мою экономку оскорбляли, – голос графа был совершенно спокоен. А вот мы со свекровью вздрогнули от неожиданности. Он вошел в комнату так тихо, что ни она, ни я не заметили.

Свекровь побагровела то ли от злости, то ли от испуга и, неуклюже встав, двинулась к выходу. Однако граф даже не подумал посторониться и уступить дорогу. Глядя на нее сверху вниз, он отчетливо произнес:

— Если я услышу хоть что-то подобное еще раз, я найду, как сделать вашу жизнь немного сложнее.

Ответом ему была тишина, прерывающаяся пыхтением госпожи баронессы. Она явно не знала, что нужно говорить или делать, и только согласно кивала головой, держась пухлой рукой за сердце и не имея сил отвести взгляд от графа.

«Не померла бы она от волнения… -- равнодушно подумала я. – А этот… зря старается. Он что, серьезно думает, что я сейчас преисполнюсь благодарности за “защиту” и паду ему на грудь со слезами умиления и страсти? Дурак и скотина… Если бы не он, у меня бы еще было время до осени. А теперь каждый в этом городе будет тыкать в меня пальцем… Скотина и есть!».

Я с ненавистью глянула на него, все еще не выпускающего баронессу из комнаты.

Граф, поймав мой взгляд, вздохнул и спросил:

— Ты уже собралась, Клэр?

Я пожала плечами и молча захлопнула крышку сундука.

— Отлично, сейчас я пришлю людей за вещами. Одевайся. Покажешь, что вынести и спускайся вниз. Я жду. Поняла?

— Да поняла я, поняла. Будет немедленно исполнено, ваше светлейшее сиятельство! – не сдержала я раздражения.

Он кивнул и вышел. А я со злостью плюхнулась на стул, ожидая, пока свалит Розалинда. Она, однако, не торопилась, а напротив, развернувшись ко мне всей тушей, подозрительно спросила:

— Это по-каковски вы сейчас говорили? Что за тарабарский язык такой?! Ты-то его откуда знаешь?

И только тут до меня дошло: «Русский… Мы говорили с ним на русском языке!».

Часть 2.

Глава 1

ОСВАЛЬД

Я смотрел на выходящую из старой башни девушку с нежностью и умилением. Я искал ее все это время, с момента попадания, уже больше трех местных лет. Я искал ее, постепенно убеждаясь в то, что вторая душа, попавшая в этот мир вместе со мной, просто привиделась мне во время агонии.

Первую свою жизнь я прожил на Земле, в Беларуси. У меня были самые обыкновенные родители: отец – шофер и мама – фельдшер в ФАПе*. Большой сад при доме. И Барон. Умный и серьезный пёс: его даже не приходилось сажать на цепь, но охранником он был великолепным.

Девяностые проехались по семье катком: отец потерял работу, начал выпивать и скончался еще до того, как я уехал учиться. Волей-неволей матери пришлось сокращать хозяйство: исчезли обе коровы, в опустевшем хлеву теперь бесилась на цепи коза Машка. Чуть не втрое уменьшилось поголовье кур, уток и индюков. И хотя я старался приезжать домой на каждые каникулы, чтобы вкалывать на бескрайнем огороде, каждый раз со страхом видел новые седые пряди в маминых волосах. Со смертью отца она как будто потеряла стержень и не слишком понимала, зачем живет.

Мама дотянула меня до конца учебы, когда я вернулся в родной полумертвый колхоз дипломированным агрономом. Как-то вот не представлял я жизни в городе. Дотянула и тихо угасла от обычной простуды, перешедшей в воспаление легких.

Дальше все пошло как у всех: я женился, и через год после свадьбы жена подарила мне дочку Любушку. Пусть с деньгами иногда и были задержки, но голодать нам никогда не приходилось: живность и огород спасали. А потом и вовсе сменился председатель колхоза. Пусть очень медленно и неторопливо, Павел Борисович начал вытягивать наши земли из болота.

Мужик, а тогда он казался мне пожилым мужиком, хотя ему не было даже пятидесяти, обладал характером бульдозера. Не все были довольны его руководством. Но жизнь у людей в колхозе медленно и неторопливо улучшалась. Отремонтировали дороги, школу и старенький ФАП. В колхозных гаражах менялась техника, появились даже два новеньких блестящих иностранца-комбайна с прекрасными техническими характеристиками.

Большую часть наших земель занимала пшеница, но на продажу выращивали и рапс, и картофель, и другие овощи. Борисыч был толковый мужик, любил и понимал землю. И за те годы, что он волок на себе хозяйство, я многому у него научился.

Семейная жизнь, к сожалению, не задалась. Когда дочери было шесть, жена забрала ее и вернулась к родителям в Минск: ей наскучила жизнь в колхозе.

— Я не хочу, чтобы моя дочь колхозницей росла! Ни в театр сходить, ни в ресторан… одни только твои куры по утрам орут и срут везде. — раздражение в ее голосе зашкаливало.

В этот момент я почти потерял дочь. Тесть занимал небольшой пост в милиции и пригрозил найти у меня наркоту, если сунусь к бывшей жене и Любушке хоть раз. Правда, разрешил общаться с дочерью по телефону. И за то -- спасибо. Впрочем, алиментами они не брезговали, как и теми продуктами, которые я частенько ухитрялся передавать в столицу. Есть же разница между магазинной картошкой, импортными курами да яблоками в парафине и тем, что выросло на своей земле. Кроме того дочка очень любила деревенскую сметану и всегда радовалась посылкам.

Алименты становились год от года больше, зарплаты росли. Борисович мечтал поставить наш колхоз «впереди планеты всей». В пустом родительском доме в одиночку мне было тоскливо, и потому я дневал и ночевал на работе. Думаю, тогда Павел Борисович и обратил на меня внимание. Все чаще мы вдвоем обсуждали общую политику ведения хозяйства, говорили о землях, думали вместе, что еще можно улучшить.

Когда Павел Борисович заболел, сдался он не сразу. Года два он яростно боролся, все больше и больше сваливая на меня руководство. А однажды сказал мне с тоской в голосе:

— Я ведь, Саня, не за себя боюсь. Да и подворье у меня богатое, семья голодать не будет. Парни уже эвон какие вымахали… Только ведь ни у одного душа к землице не лежит. А вот дело свое мне боязно бросать, Саша. Ты уж случись что, колхоз-то не оставляй…

— Ты, Пал Борисыч, ерунду не неси! Мне до твоего опыта еще как до Берлина на коленках. Так что, не бухти, а выздоравливай. Как говорится: «не торопись, а то успеешь».

Он как-то растерянно вздохнул и буркнул:

— Да я и не тороплюсь, Саша, не тороплюсь…

Это была уже вторая у него операция. После нее некоторое время во мне еще жила надежда на лучший исход.

Казалось, что ему становится лучше. Через полгода мне пришлось занять место председателя колхоза: после третьей операции Борисыч не вернулся домой. Мне было тридцать пять лет.