Обходим громаду поезда, наполовину вросшего в землю.
— Это Зелёный Змей, — рассказывает Рыба. — Если положить на бок руку, можно почувствовать его дыхание. Пока он спит, но придет время и откроются глаза его…
И ведь не знаешь, шутит она или нет. Такая уж она, наша Рыба.
Проходим еще шагов двадцать, и видим: дыра в земле.
— Обвалилось тут все лет десять назад. Я на Вокзале бывала частенько, вот и наткнулась на это… место, — рассказывает Рыба.
— Что за Место?
— Увидите, господин доктор.
Лезем в провал. Внизу, в дыре вагоны раскуроченные, рельсы, железяки всякие. Земля мягкая, рыхлая. Ноги скользят во все стороны. А Валентин-то хорош! Ловко, правильно спускается. И где только научился так?
Ноги упираются во что-то твердое. Лестница. Быстро же ее землей заносит.
— Сюда.
Рыба приподнимает металлическую пластину, скрывающую вход. Вход в Сердце. Длинный, широкий коридор. Округлый свод над головой. Ступеньки ветвятся и убегают за поворот.
Светло. Будто стены светятся. Или то, что на них.
Линии. Золотые, синие, алые… Они скользят по потолку, сплетаются в узоры, зигзаги, круги…
Башни. Барашки волн. Облака. Горы. Цветы.
Нет… Это просто клубок линий.
Глаза — тысячи глаз. Линии играют. Будто живые… А может, и впрямь.
— Что вы видите? — спрашивает Рыба.
Сотни образов проскакивают перед глазами. Я не могу поймать их…
Большая, толстая птица. Заполняет собой весь свод. У нее только один глаз. И слишком короткие, маленькие крылья.
И снова все смешалось.
— Кажется… Нет, я не уверен. Это огонь? Языки пламени. Все как будто горит. Город… Город в огне!!
Рыба улыбается краем губ.
— Так я и знала. Каждый видит что-то свое…
— Это оптическая иллюзия? Удивительная точность… Кто же создал все это?
Меня раздирает почти нестерпимое желание сбежать. И одновременно — пьянящее удовольствие пребывания.
Коридор сужается, скручивается. Как морская раковина. Краски на стенах — все ярче. Словно линии — это тугие сосуды. По ним струится кровь — с бешеной, невообразимой скоростью.
Нет… Это просто линии.
— Не дышите полной грудь — может закружиться голова.
— Но почему? — удивляется доктор. — Краска ядовитая?
— Нет, — Рыба пожимает плечами. — тут безопасно. Местные сюда носа не суют. Просто воздух… немного иной. Нужно привыкнуть.
Когда я была здесь впервые, меня вырвало.
Валентин дотрагивается до стены ладонью:
— Она… тёплая?
— Эй! Да у вас нос красный, как морковка! Может, пойдём отсюда?
— Нет! Я должен… Посмотреть все.
Ну ладушки. Только в обморок не хлопнитесь.
Мы идем — в молчании. Каждый — опутан своими мыслями. Каждый — опутан своими линиями.
Тупик. Ступеньки обрываются. Перед нами — дверь, нарисованная оранжевой краской.
— Кто все это нарисовал?! Тебе известно? — спрашивает приезжий.
Голос его дрожит слегка.
— Пусть лучше Рыбка расскажет. Только она любит все приукрашивать.
Она всегда хотела знать — кто? И потратила на это десять лет. Опрашивала старожилов, читала книги, собирала легенды…
Жил-был город… Самый обычный, один из сотен других.
Жил-был художник. В меру талантливый, но робкий и невезучий.
Люди смеялись над ним:
— Лучше бы дороги строил!
— Здоровый детина, а калякает бездарные картинки.
Однажды он встретил девушку и влюбился в нее. Она сказала: хочешь быть со мной — стань гением. Напиши то, что изменит мир.
И он решил, что будет стараться. Он заработал деньги и славу. Но девушка сказала — это не то.
Художник сходил с ума от бессилия. Как-то вечером он упал в яму. И нашел пещеру под землей. Стены ее были тёплыми.
«Да, — подумал он. — Я смогу стать гением. Я отщипну кусочек от своего тела и превращу его в краски».
Здесь, в пещере, эта мысль не показалась ему такой уж безумной. И он начал рисовать на стенах и потолке. Он стал чувствовать радость творения. Он создавал все новые и новые картины. И однажды понял, что не может остановиться. От тела его почти ничего не осталось.
«Да, — подумал он. — Я хочу писать еще. Я отщипну кусочек от своей души и превращу его в краски».
Душа кончилась быстро. И остались только любовь, память и безумие.
«Да, — подумал он, — Я должен закончить работу. Я отщипну кусочек от своего безумия и превращу его в краски»
Неведомые чудеса рождались от рук его. И не кончалась краска, и была она многогранна, многоцветна и безмерна, как само безумие.
Девушка, которую он любил, нашла пещеру и спустилась вниз.
Она пришла сказать: хватит. Девушка взглянула она на стены, и тотчас упала замертво. Человеческий глаз не мог вынести картин, нарисованных безумием.
То, что осталось от художника, пришло в ужас от горя. Любовь стала болью, а боль убила память. И осталось лишь одно Безумие.
И вырвалось Оно наружу, сквозь землю и камень, и стало Оно менять мир, и наполнять все Собой.
Прошло через воздух — и стал он другой.
Прошло через вещи — и стали они другими.
Прошло через животных — и стали они другими.
Прошло через людей — и остались они прежними, и сказали: не пустим тебя дальше.
Но безумие лишь посмеялось над ними.
Валентина согнула пополам.
— Что такое? Плохо? Рыбка, ну пойдем, пожалуйста.
— Спасибо, Джерри. Нет, я в порядке… Просто дыхание перехватило.
Он выглядит… Нет, не напуганным. Уничтоженным. Раздавленным. Жалким, как Бедная Старая Простыня.
Насмешливый молодой человек, попивающий чай в кабинете. Он ли это был?
— Может, это коридор ведет под Ядро?
Рыба касается нарисованной двери:
— Как-то раз я была тут, поздно вечером. И мне показалось, что дверь начала открываться вовнутрь. Стыдно признаться, но я струсила. Убежала…
— Получается, что эти рисунки… линии… Нарисованы душой и телом? Тогда где то, что было написано безумием? За нарисованной дверью?
Мы не знали ответа. Ведь это только легенда. Глупая сказка.
Сидим на гранитной набережной. Я и Валентин. Слушаем вечерний хор лягушек-крокозябр.
Знатно вопят.
Доктор зачерпнул пригоршню воды.
— Она же чистая, правда?
— Да. Пить можно, не бойтесь.
— Но почему? Ведь тут водиться столько всего… всех.
Пожимаю плечами.
— Этот мир... Мир Ракушки. Он враждебен людям. Все здесь — существует для того, чтобы убивать. Уничтожать. Пожирать. Человеку здесь места нет. Тогда как? Как?!!
Ударяет по земле кулаком.
«Их можно приручить — если понять…»
Рыба так говорила.
— Я уезжаю завтра. Не думаю, что когда-нибудь хватит сил сюда вернуться.
— Ну, до свиданьица.
Мне-то что за дело? Мне все равно. Абсолютно все равно.
— Прежде чем уйти, я бы хотел… — казалось, с трудом подбирает слова. — Рассказать тебе кое-что. Нет, я не уверен, что ты поймешь. Я даже не знаю, сможешь ли ты жить после этого…
Я зеваю. Холодает что-то.
— Этот оазис удивителен. Многогранен, — шепчет ученый-писатель.
— О-а-зис?
— Да. Мы называем такие города оазисами.
— Какие — такие? Разве не все они одинаковые?
— Нет. Не все. Есть и другие города. Нормальные. И очень много. Мы построили стену, чтобы защитить себя от вас.
Выдавливаю улыбку:
— Но мы же не страшные совсем…
Нет, тогда я ещё не поняла.
Валентин поправляет очки. Ему все равно. Он говорит не со мной. Но со своими призраками. С теми, кто вырезал на лбу морщины.
— Все началось… Нет, не здесь. В маленьком сибирском городке. Взрыв на подземном заводе. Давно, очень давно. Тот учёный, такой молодой! Его идеи… Многие считали его безумцем. Однажды он открыл… нечто совершенно особое. Но эксперимент вышел из-под контроля. Тогда мы не знали, с чем имеем дело. На том месте образовалось особое… пространство. Монстры,местные, — они появились позже. Когда люди попытались уничтожить это пространство… Ядро, да. Это было не просто. Техника приходила в негодность: садились компьютеры. Самолеты, пролетающие над Ядром, теряли управления. Изучить?
