Голод Рехи (СИ) - "Сумеречный Эльф"

Синие глаза пугающе загорелись, отчетливее обычного выдвинулись четыре клыка. Ларт в очередной раз напомнил, какое на самом деле занимает положение Рехи. В их разрушенном мире существовало множество способов умереть. Но превратиться в корм ящера почти по своей воле, без сомнения, считался одним из самых нелепых.

Ларт завел в свой обширный шатер, где у одной из толстых опор в самом центре сидел привязанный человек. На совершенно голом теле обнаружились многочисленные синяки и царапины. Похоже, Ларт уже поработал над ним. Лицо человека уже кто-то как следует «помесил», оставив на память о себе рассеченные брови, расквашенный нос и несколько выбитых зубов.

— Итак, это и есть наш «друг». Слышишь, «друг»? В последний раз по-хорошему спрашиваю: когда выступает твоя армия? — воодушевленно сказал Ларт.

— Пошел ты к ящерам, солнце тебе на голову! — выплюнул вместе с кровью пленник. Рехи невольно вспоминал себя в деревне людоедов, ведь его так же приковали в ожидании съедения.

— Это не ответ. Рехи! Сделай больно этому человеку.

— А как?

Ларт недовольно цокнул языком и отвел Рехи на противоположный край шатра.

— Не смей портить допрос! Ты воин. Ты стольких убил. Придумай! Я верю в твою фантазию.

— Обычно я ел их, — признался растерянный Рехи. Когда ему казалось, что жизнь не принесет новых мерзких сюрпризов, случалось очередное приключение. И в деревне полукровок все больше вот такого паскудного рода.

— Если мы выбьем из него сведения — съедим свежатину вместе. Как обычно: вся кровь тебе. Я довольствуюсь подсушенным мясом. Ты делай, я буду говорить.

Рехи кивнул, тут же вспоминая, что в случае малейшего неповиновения Ларт поживится сладкой кровью эльфа. Так они вновь вернулись к пленнику.

— Ну, так что? Мы с напарником посовещались: если ты скажешь, когда армия выступает, мы тебя отпустим. А там добирайся до своих, как хочешь!

«Но это же ложь!» — подумал Рехи и тут же прикусил язык. Он явно ничего не понимал в допросах, а врать ему особо не приходилось. Он мог бесконечно ненавидеть людоедов, но при этом такое наглое вероломство отзывалось тоскливым чувством в сердце.

— Пошли вы оба!

— Рехи, все-таки сделай ему больно!

Рехи лишь размахнулся и наконец-то выплеснул свою злобу на Митрия, вот только его кулак достиг вовсе не того лица. Но раз уж не оставалось выбора, то представился хоть случай выпустить пар. Только и здесь Ларт ограничивал свободу, недовольно скривившись:

— Нет, сделай ему по-настоящему больно!

Он с нажимом говорил «по-настоящему», и Рехи услышал в этом другое значение: «изощренно больно». Тогда в нем вдруг пробудилось нечто крайне темное, невероятно гадкое. Он вспоминал рассказы Ларта о том, как тот съедал заживо собственного отца. Это будило отвращение, смешанное, как ни страшно признать, с восхищением.

Рехи набрал побольше воздуха в легкие, включая свою фантазию, ту часть, в которой он никогда не признался бы себе. Он не привык слишком долго играть с добычей, никогда не получал наслаждение от загнанных в ловушку жертв, не заставлял умолять о пощаде. Он просто ел, просто охотился, все просто… до этого допроса.

Теперь же Рехи наклонился над пленником и прокусил ему руку, слегка глотнув крови, но тут же отстранился. Ларт с интересом наблюдал за всеми действиями. Рехи же убрал зубы и подключил пальцы, засовывая их в крошечные дырочки и разрывая края раны. Потом удалось ногтем подцепить кожу и потянуть ее, срывая тонкой полосой.

— Нет! Нет! — истошно взвыл лазутчик. — Не надо! Прошу! На надо! А-а-а!

Рехи только сосредоточенно сопел, рассматривая отчужденно, как его собственная рука сдирает заживо кожу с человека. Сочувствия или ужаса от происходящего не оставалось. Лишь какой-то новый уровень отвращения к самому себе. Рехи перешел еще одну черту, и теперь казалось, что он способен абсолютно на любое деяние. И, кажется, Ларту это нравилось, он кратко приказал:

— Рехи, достаточно. Ну, так что, «друг наш», когда выступает ваша армия?

— П-пошел ты! — все еще неуклонно отзывался человек, отчего Ларт разочарованно вздохнул:

— Рехи! Давай еще! Мне нравится, как ты это делаешь. Другие бы не додумались.

И Рехи повиновался, прокусывая вторую руку человека и снова запуская пальцы под проколы, сначала теребя края раны, вворачиваясь в плоть, отчего по телу пленника шли мучительные судороги. А когда Рехи потянул за кожу на обеих руках, то лазутчик закричал так, что заложило уши:

— Пожалуйста, нет! Нет!

— Когда выступает армия? — твердил свое Ларт.

— Пошел ты! — захлебываясь криком, не сдавался пленник.

— Рехи, спустись ниже. Руки ему, кажется, не особо нужны. Посмотрим, как заговорит сейчас.

И Рехи без лишних слов понял намек. Кусать пленника за живот показалось противным, поэтому невольный палач попросил у Ларта небольшой ножик, и вновь безмолвно провел под пупком обнаженного пленника. А потом уже почти привычным жестом подтянул край к себе, медленно потянув вниз в сторону разведенных ног пленника. От этого лазутчик лишь истошнее заорал на все лады, сотрясая шатер:

— Не надо! Хватит! Хва-а-а-а-тит! Я все скажу! Все! Только не надо!

Похоже, теперь он испытал настоящий страх, а Рехи все продолжал тянуть, отделяя новые полосы и слои, словно изучая изнутри человеческое тело, пока Ларт не остановил жестом.

— Так говори! Когда выступает армия? — обратился предводитель, сверкая глазами.

— Через две смены красных сумерек! Через две смены! — задыхаясь, пролепетал лазучик, глотая унизительные слезы.

— Рехи, потяни еще, вдруг он нам лжет!

И Рехи послушно потянул, кажется, даже не дыша. Он палач, он орудие Ларта, не лучше меча. Кожа рвалась неровными краями, отслаивалась, оставаясь кровяными ошметками.

— А-а-а! Нет! Не лгу! Никогда! Не лгу! Две смены! Две!

— Похоже, и правда не лжет, — довольно присвистнул Ларт, подбочениваясь. — Ну, а теперь, мой палач, мы отлично пообедаем.

— Вы… обещали отпустить… — выдохнул лазутчик, губы его дрожали. И Рехи увидел лик кромешного отчаяния, о который разбивались самые слабые, самые безумные надежды. Казалось, как и его собственная надежда на побег из деревни. И все-таки жажда свежей крови пересилила. Едва Ларт позволил насытиться, Рехи привычным быстрым жестом припал к шее пленника, очень быстро обрывая его дальнейшие страдания. После всего совершенного это казалось почти милосердным.

Ларт же довольно набросился на свежее мясо, обгладывая кости. И на какое-то время в шатре воцарилось только жадное чавканье пожирания сырой плоти. Ларт сидел на полу и, не помня себя, грыз кости, лишь выплевывая волосы. Рехи же уже насытился и стоял рядом, постепенно к нему приходило ужасное осознание содеянного. Что-то лопнуло в нем, что-то навсегда перевернулось. Снялся один из последних запретов. И все более отчетливо слышались слова Митрия про путь и опасного друга.

— Ларт… Не надо. Больше. Этого, — пробормотал вскоре опешивший Рехи, но ему казалось, что шевелятся чужие губы. Он схватился за свое лицо, ощупывая кожу и яростно растирая ее. Он искал метки какой-нибудь заразы или морду ящера, хоть какие-то знаки того, насколько он изменился. Но нет, видимо, даже пустынные рептилии не сумели бы придумать такую жестокость. На нее оказался способен лишь рассудок.

— Посмотрим, — глухо ухнул голос сытого предводителя.

Рехи не помнил, как прошел остаток дня, буквально стерся из памяти, выпал за малозначительностью. Руки что-то делали в шатре оружейников, кажется, он тренировался со своим новым мечом, но перед глазами стояли недавние картины и содранная кожа. И какой-то чужой силуэт, который делал все это.

В конце концов, Рехи увидел себя. Прикованным к столбу, с содранной кожей. И даже начал испытывать настоящую боль, попеременно хватаясь то за предплечья, то за живот, даже удивляясь, что там все на месте. На нем оставались только старые рубцы и шрамы. А вот на душе зияла новая рана. Даже если он сам ее нанес, нож в руку вложил Ларт. Проклятый полукровка! Проклятый… И снова Рехи видел себя. В череде образов все смешивалось, как в бреду. Да и трясло его, словно в лихорадке. Он стольких убил, столько съел, но слово «допрос» теперь отзывалось вполне реальным ужасом.