Чужие степи – часть восьмая (СИ) - Ветров Клим

Перемешав до однородной, податливой массы, глину вручную набивали в деревянные формы, сбитые из струганых досок. Сырец, бледно-коричневый, влажный и холодный, потом на тележках отправляли под длинные, низкие навесы на просушку, где он стоял ровными, бесконечными рядами, как застывшее войско перед решающей битвой, напитываясь степным ветром и жарким солнцем. И только потом, спустя дни, окрепнув и побледнев, он отправлялся в нутро этой самой печи — на обжиг, после которого мягкая глина должна была родиться заново, превратившись в камень.

Главная проблема, терзавшая нас все эти годы, — топливо. Дров в степи, особенно вокруг станицы, оставалось не так много, а кушает наша ненасытная каменная утроба прилично. За одну полную топку — несколько кубометров добротных поленьев уходило в жаркое небытие. Поэтому на этом направлении работала целая артель дровосеков и сплавщиков. Выше по течению, километрах в семидесяти, там, где плоская равнина начинала холмиться и переходить в редкие, но уже настоящие леса, валили деревья. Связки бревен потом сплавляли по воде. Способ старый, надёжный, хоть и не быстрый. Думали, конечно, и про уголь — по картам знали, что пласты есть неподалеку. Но без нормальной техники — экскаваторов, бульдозеров, вагонеток — затея выглядела адски сложной. Копаться в шахте голыми руками, да еще и с оглядкой на возможный обвал или ядовитый газ? Нет, проще и безопаснее было пока обходиться дровами, тем более их и транспортировать по реке куда удобнее.

Производительность завода, конечно, не ахти какая, но нам хватало. Все дома в станице, вот уже лет семь как, строили только из своего кирпича. Помимо жилых помещений — которых за это время выросло прилично, целый новый поселок, — кирпич шел на укрепления. Те же главные сторожевые башни, их по периметру стояло четыре штуки, строили хоть и долго — на каждую ушло примерно по году, — но зато сделали на совесть. Башни получились квадратные, пятнадцать на пятнадцать метров в основании, приземистые и громадные, высотой с пятиэтажный дом. Стены — метровые, а в основании и того больше, полутораметровые, из многослойной кладки с забутовкой щебнем. Под каждой — глубокий подвал-бомбоубежище, он же склад провизии и боеприпасов. Там же, в недрах, копали колодцы с водой, проводили потайную вентиляцию, маскируя выходы среди камней и кустарника. Двери, кованые из рельсовой стали, — из пушки не пробьешь. А из подвалов, как кровеносные сосуды, расходилась сеть подземных ходов-улиток: один — в саму станицу, другой — к первой линии окопов, и еще один, самый секретный, уходил далеко в степь, за линию периметра, на случай самого худшего.

Кроме башен, успели построить несколько капитальных подземных укрытий, засыпанных сверху многометровым слоем грунта и щебня. Все население, конечно, там не спрячешь, но детей, женщин и самых ценных специалистов — запросто. От той же бомбежки, например.

Олег стоял спиной к нам, склонившись над столиком и что-то сверяя по засаленной, в глиняных потеках тетради, но каким-то шестым чувством, уловил наше присутствие. Он обернулся, его лицо, покрытое тонкой сероватой пылью, озарила усталая, но искренняя улыбка. Он вытер ладонь о брезентовый фартук и шагнул навстречу.

Пожав протянутую руку, он с ходу поинтересовался результатами полета,

— Ну что, Василий, как слетал? — спросил он.

— Волнительно, — подобрал я самый точный эпитет. — Очень волнительно.

— Пап, дядя Вася предлагает меня к самолётам приставить, ты как, не против? — затараторил Дмитрий, выскакивая из-за моей спины. Его глаза горели нетерпением, и вся его поза выражала готовность сию же секунду рвануть на летное поле.

— Дядя Вася? — недоверчиво, с легкой отеческой усмешкой повторил Олег. — Предлагает? Ты ничего не путаешь, сынок? С самолетами возиться — это тебе не кирпичи таскать.

— Ну а что такого? — вступился я, похлопывая парня по плечу. — Пусть пацан посмотрит, железки пощупает, а то не всё ж ему тут, с тобой, у печи век коротать. Дело нужное, а руки молодые, лишними не будут.

У каждого из нас, кроме основной службы, была ещё «гражданская» работа, без которой жизнь в станице просто бы остановилась. Олег не был исключением. Он, как и многие из умеющих держать оружие, по полгода пропадал на вахтах в Городе, в оставшееся же время находил пристанище здесь, на кирпичном заводе, достаточно ловко и, как казалось, почти интуитивно управляясь с этой огромной, капризной печкой.

Я поначалу удивился такому странному, на первый взгляд, выбору — ведь где Олег, а где кирпичи? Но оказалось, что когда несколько лет назад, он принял «лекарство», (не без моей помощи разумеется) в его организме произошли не самые приятные, но уникальные изменения. Летом это было почти незаметно, но вот в зимние месяца, новоприобретенная особенность давала о себе знать в полной мере. Олег замерзал. Буквально. Стоило столбику термометра опуститься ниже нуля, он, как хладнокровная ящерица, впадал в некое подобие анабиоза — глубокого, беспробудного сна, вывести из которого его было почти невозможно. Поначалу, когда он только осознал свою новую природу, отсиживался у раскаленной печи дома, но потом нашел куда более разумный и полезный для всех выход из ситуации. «Я как батарейка, от огня заряжаюсь, — как-то объяснил он мне, стоя у жаркого жерла. — Чем сильнее полыхает, тем мне комфортнее, тем больше во мне сил.» Кроме очевидных минусов, был у этой его особенности и неожиданный плюс, относительный, конечно, но всё же. Он совершенно перестал бояться огня. Точнее, даже не так — огонь перестал причинять ему какой-либо физический вред. Олег мог свободно, без малейшей дрожи, сунуть обнаженную руку в жерло растопленной печи, чтобы поправить прогоревшее полено, и кроме обуглившейся ткани рукава, не чувствовал ничего — ни боли, ни даже пощипывания. Пламя, облизывая его кожу, словно обтекало ее, не оставляя следов ожога. Это было пугающее и завораживающее зрелище.

Так что летом Олег был как все — нормальным, а как только первый снег укрывал степь, так он становился нашим «огнезависимым» стражем у кирпичной печи, живым талисманом завода, чей странный недуг обеспечивал станицу кирпичом долгими, суровыми зимами.

— Я ж не предлагаю его за штурвал сажать, мал ещё… — тихо сказал я, следуя за взглядом отца.

Олег молчал. Его обветренное лицо было непроницаемым, но я видел — по легкому подрагиванию мышцы на скуле, по тому, как он чуть глубже вздохнул, — он сомневается. Последние события наложили на него свой отпечаток. Он боялся за сына, за его будущее. Но Дмитрий так рвался на аэродром, так смотрел на отца — широко раскрытыми, сияющими глазами, в которых смешались мольба и безграничная вера, — что железная воля Олега дала трещину.

Он тяжело вздохнул, достал папиросу, затянулся, и выпустив дым из легких седым облаком, махнул рукой.

— Ладно, пусть попробует. Может, действительно… что-то получится…

— Так я пойду? — Дмитрий едва не подпрыгнул от радости, его лицо вспыхнуло такой ослепительной улыбкой, что, казалось, даже солнце померкло. Он уже сделал стремительный рывок в сторону взлетной полосы.

— Куда? — окликнул его Олег, и в его голосе вновь зазвучали привычные командирские нотки.

— На аэродром!

— Ишь ты, какой быстрый… — усмехнулся отец, смотря на нетерпеливую фигурку сына. — Сначала смену доработаем, потом вместе сходим! — «Огорчил» он пацана, но в его глазах мелькнула теплинка.

Дмитрий остановился как вкопанный. Его плечи опустились, а на лице читалось неподдельное огорчение.

— Пап, но ты же сам говорил, что сегодня не будет больше топок? — прозвучало это почти как обвинение.

— Не будет, — спокойно подтвердил Олег. — Только, кроме этого, тут работы навалом. Так что давай, бери совок и золу начинай выносить.

Дмитрий тяжело вздохнул, словно на его мальчишечьи плечи свалилась не подъемная ноша. Спорить он не стал — с отцом это было бесполезно. И, шаркая ногами, медленно поплелся на выход.

Мы с Олегом молча смотрели ему вслед, пока его фигура не скрылась за ржавыми створками ворот. Лишь тогда Олег перевел на меня свой тяжелый, изучающий взгляд и кивком в сторону аэродрома спросил, имея в виду Ан-2: