— Уходи, Лео! — потребовал он. — Уходи по-хорошему!
— Только не говори, что это был ты.
Кравец перевел дух, дрожащей рукой накапал в стакан с водой какой-то ароматной настойки и в несколько глотков влил его в себя.
— Не я, — выдохнул он после.
— Но ты его знаешь?
— Это переходит все границы! — взъярился старик. — Это пожизненная каторга, Лео! Вот что это такое! Египетская магия! К тому же ты содрал шкуру с человека! Антинаучная деятельность, шпионаж и убийство! И ты пришел с этим ко мне? Да это же государственная измена!
Я выразительно посмотрел на старого башмачника и участливо кивнул.
— Тем более удивительно, Сергей, что ты хранишь подобные вещи в собственной мастерской.
— Я? — опешил Кравец. — Ты принес это!
— Вовсе нет, — покачал я головой.
— Ты не можешь так со мной поступить! Ты даже больше не полицейский!
— Выгляни на улицу…
Старик только передернул плечами. Треск порохового двигателя он не расслышать не мог.
— Либо ответишь на мои вопросы здесь, либо в Ньютон-Маркте, — объявил я тогда. — Предлагаю сэкономить всем нам время.
Блеф удался. Сергей Кравец насупился и пробурчал:
— Последний раз помогаю тебе, Лео. Последний раз! Больше даже не приходи!
— Не припомню, чтобы это случалось раньше…
— Первый и последний раз! — отрезал старый башмачник. Он взял с одной из полок электрический фонарик, включил его, и в электрическом свете блекло-серые татуировки засияли серебром.
— Колдовство, — пробурчал Сергей. — Я с такими людьми не знаюсь.
— Татуировку наносил малефик? — заинтересовался я.
— Только первоначальный символ, — ответил старик. — Так это обычно и происходит. Малефик чертит знак, потом остается только привязывать к нему остальные рисунки.
— Знаешь, что здесь написано?
— Какая-то египетская мерзость, полагаю, — буркнул Кравец, отодвинул от себя сверток и принялся вытирать руки полотенцем. — Хочешь узнать больше, найди египтолога.
— Я хочу узнать, кто из твоих коллег нанес последние символы.
— Думаешь, у нас настоящий цех? — фыркнул башмачник.
— Нет, но молодые учатся у стариков и не умеют держать язык за зубами. К тому же татуировщик — настоящий мастер, прежний стиль выдержан просто идеально. Огрехов почти нет.
— Можно подумать, ты в этом разбираешься.
— Я — разбираюсь, — подтвердил я.
— Что с ним будет? Что будет с этим мастером?
— Ты меня спрашиваешь об этом? Возможно, он доживет до глубокой старости и умрет в окружении родных и близких, а может, упьется до смерти или свернет шею, когда полезет прочищать дымоход. Откуда мне знать?
— Хочешь сказать, не арестуешь его?
— Если он ответит на мои вопросы — нет.
Не знаю, поверил старый башмачник или нет, но дальше упорствовать не стал и сообщил:
— Томаш Горски по прозвищу Игла. У него частная практика на Нобель-роад.
— Врач?
— Ветеринар.
Я выспросил у татуировщика, как отыскать его коллегу, забрал сверток и, выйдя на улицу, махнул рукой Рамону:
— Поехали!
7
Нобель-роад находилась в пяти минутах езды, но еще столько же нам пришлось петлять по застроенному частными домами району, высматривая укромное местечко для броневика. В итоге загнали самоходную коляску в узенький переулок и бросили там, полностью перегородив проход. Сами отправились к ветеринару пешком.
Рамон на этот раз вооружился винчестером, я прихватил самозарядный карабин и пару ручных гранат. Вовсе не лишняя предосторожность, если принять во внимание возможную встречу с одним из душителей или даже их хозяином.
Зашли с заднего двора, попросту перемахнув через забор, благо сторожевой пес бесновался на прочной цепи. Едва успели повязать на лица шейные платки, как на шум выглянул какой-то паренек; Рамон попросту ткнул его прикладом под дых и затолкнул обратно в дом. Я ворвался следом, и мы пробежались по комнатам, сгоняя всех домочадцев ветеринара — излишне бдительного паренька, дебелую девицу, толстую тетку и заику-помощника — в каморку без окон и дверей. Не обращая внимания на причитания и плач женщин, заперли их там и взяли в оборот Томаша Горски, который оказался крепким дедом, морщинистым и совершенно лысым.
— Берите кассу и уходите, — предложил он, приняв нас за грабителей.
— Милейший, — улыбнулся я, поправляя темные очки, — так легко вы от нас не отделаетесь.
Ветеринар побледнел, но присутствия духа не потерял и выдвинул новое предложение:
— Если отпустите младшего, он снимет депозит. Не берите грех на душу, деньги того не стоят.
— Господин Горски, — нахмурился тогда Рамон, который стоял у окна и контролировал ворота, — ваши слова могут быть расценены как попытка подкупа должностных лиц при исполнении служебных обязанностей.
Сказанная сухим канцелярским языком фраза произвела на хозяина смешанное впечатление: перестав беспокоиться по поводу наличности, он принялся озадаченно вертеть головой, разглядывая то меня, то Рамона.
— Но вы не в форме, господа… — пролепетал Томаш.
— Работа наша не терпит огласки, — многозначительно хмыкнул крепыш.
А я улыбнулся:
— Вы так горите желанием отправиться в Ньютон-Маркт, господин Горски?
— Нет! — встрепенулся ветеринар, затем немного успокоился и заявил: — Зачем вы здесь? Я не совершал ничего предосудительного!
Я просто развернул сверток и бросил ему на колени. Дедка при виде черной кожи словно паралич разбил. Он открыл рот, но не смог вымолвить ни звука, попытался встать, покачнулся, и пришлось усадить его обратно.
— Понимаете, чем вам это грозит? — участливо поинтересовался я после воистину театральной паузы.
— Я не знаю, что это! — завопил ветеринар, голос его дрожал столь сильно, что любой состав присяжных признал бы его виновным, не совещаясь и пяти минут. — Уберите эту гадость! — попытался он сбросить сверток на пол. — Я не знаю, я ничего не знаю!
Я взял стул, уселся напротив и попросил:
— Господин Горски, просто расскажите нам обо всем.
— Но я ничего не знаю! — воскликнул дедок и сбросил с колен сверток с кожей мавра, на этот раз удачно.
Я вздохнул и предупредил:
— Вы так хотите угодить за решетку, господин Горски? Знаете, какой срок обычно назначают за антинаучную деятельность? Вы умрете в тюрьме и никогда больше не увидите близких.
Ветеринар сцепил руки и отрезал:
— Я ничего не знаю!
— Кого вы защищаете, родных? — уточнил я. — Думаете, если пойдете в тюрьму, им ничего не будет грозить? Полноте, любезный! Антинаучная деятельность! Шпионаж! Измена родине! Думаете, их это не затронет? Ошибаетесь!
— Шпион-н-наж? — заикаясь, проблеял ветеринар, и показалось, будто его вот-вот хватит удар. — Измена родине? Я ничего не знаю об этом! Я никого не предавал!
— Все так говорят, — уверил я собеседника, поднялся на ноги, навис над стариком и мрачно уставился на него с высоты своего роста. — Связь с египетской разведкой, по нынешним временам, грозит виселицей, никак не меньше. Если повезет, домочадцев сошлют на поселение, но повезет или нет — зависит только от вас.
— Я ничего не знаю! — вновь заладил дед как заведенный.
Я охлопал его карманы, вытащил связку ключей и отошел к железному ящику кассы.
— Что вы делаете? — охнул ветеринар. — Вы не имеете права!
Не обратив на этот жалкий лепет никакого внимания, я отпер замок, порылся в кассе и без особого удивления выудил из-под гроссбуха стопку египетских гиней. Пересчитал новенькие банкноты и объявил:
— Сто гиней. Сто! — потом устало поморщился и покачал головой. — Факт вашего сотрудничества с иностранной разведкой подтвержден документально, теперь только чистосердечное признание способно смягчить вашу участь.
— Будете сотрудничать, — произнес от окна Рамон, — или сгниете на каторге. Решать вам.
Ветеринар поник и глухо произнес:
— Я вряд ли смогу быть вам полезен. Мне просто заплатили за молчание.
