Впрочем, будет ли? Никак не удавалось избавиться от ощущения, будто нахожусь в тюрьме. Всюду решетки и усиленные железными пластинами дверные косяки. К чему такие меры предосторожности в обычной больнице? Ну вот к чему, а?
И все же меня катили именно по больничному коридору, и никак иначе. Дело было в запахе; кто хоть раз бывал в лечебных заведениях, узнает его сразу. Пахучие лекарства, едкая дезинфекция и еще нечто неуловимое, чем обычно пахнет болезнь. И не банальная осенняя простуда, а затяжной выматывающий недуг на последней стадии, когда излечения ждать уже не приходится и впереди — одна лишь агония.
Запах напугал, мне окончательно сделалось не по себе. Я бы непременно соскочил с каталки и натворил глупостей, если б только мог.
Но я не мог и дьявольски об этом жалел.
Санитары остановили каталку перед кабинетом с табличкой «профессор Карл Т. М. Берлигер». Наименование учреждения указано не было; пока парни ожидали ответа на стук в дверь, я рассмотрел и эту надпись, и соседние двери.
— Входите! — послышалось изнутри после изрядной заминки, и тогда санитары сноровисто закатили каталку в узкий дверной проем и замерли в ожидании дальнейших распоряжений.
— Ставьте к стене! — распорядился господин средних лет с худощавым и умным лицом человека с хорошей наследственностью. Пиджак хозяин кабинета убрал на вешалку и теперь стоял у рабочего стола в белой сорочке с накрахмаленным воротничком, темно-синих отутюженных брюках, чьими стрелками можно было порезаться, и начищенных до блеска черных кожаных туфлях.
На ум пришло одно-единственное слово: «денди».
Но все это я отметил уже после того, как санитары придвинули каталку к дальней стене и покинули кабинет. В первую очередь мое внимание привлекло единственное окно кабинета, которое было забрано решеткой, как заведено в тюремных больницах. Это дало определенную пищу для размышлений, но с выводами я решил не спешить по той простой причине, что в остальном ничего необычного в обстановке не заметил: стол, шкаф, секретер. На стене — портрет ее величества императрицы Виктории с траурной лентой в уголке.
Так сразу и не понять, частная это клиника или государственная лечебница.
А профессор тем временем снял трубку телефонного аппарата и попросил:
— Доктор Эргант, зайдите ко мне. Да, это по нашему новому пациенту.
Вернув трубку на рычажки, он подошел к каталке и не сумел удержаться от брезгливой гримасы. Пахло от меня и в самом деле не лучшим образом, но никакого смущения по этому поводу я не испытал и сразу взял быка за рога:
— Где я нахожусь?
— В больнице, — спокойно ответил профессор Берлигер и улыбнулся. — Разве это не очевидно?
— В какой именно больнице я нахожусь?
— Ответьте лучше, как вы себя чувствуете? — перебил меня хозяин кабинета. — Боль или головокружение ощущаете?
— Ощущаю, — подтвердил я, поскольку самочувствие и в самом деле оставляло желать лучшего. Мысли путались, никак не удавалось сосредоточиться на чем-то одном, душу подтачивал изматывающий страх.
— Сухость во рту? Дать вам воды?
Меньше всего мне хотелось принимать подобные подачки, но пришлось наступить на горло собственной гордости.
— Дайте.
Профессор наполнил из графина стакан, напоил меня и поинтересовался:
— Чувствуете свое тело ниже ключиц?
— Не важно! — оскалился я, приподнял голову с каталки и потребовал: — Мне нужно поговорить с поверенным!
Берлигер убрал пустой стакан на подоконник и развел руками.
— Боюсь, не могу позволить вам этого сделать.
— Что значит — не можете? — опешил я.
— Общение пациентов с внешним миром запрещено правилами заведения.
— К дьяволу ваши правила! Позвоните моему поверенному немедленно!
— И не подумаю.
— Вы не имеете права удерживать меня помимо моей воли!
— А вот тут вы заблуждаетесь! — ответил профессор, взял со стола какой-то листок с синей гербовой печатью и поднес его к моему лицу. — Вердиктом судьи округа Кулон вы направлены на принудительное лечение в связи с острым расстройством критического мышления, представляющим опасность для окружающих.
Строчки перед глазами плясали и расплывались, и я лишь выдохнул:
— Что за ерунда?!
— Цитирую: «находясь в бессознательном состоянии, пациент высказывал угрозы и оскорбления в адрес ее императорского величества, перемежая их экстремистскими заявлениями религиозного характера».
— Нет! — рыкнул я. — Все было совсем не так! Я помню вас, вы заплатили, чтобы забрать меня сюда!
— На фоне ранения у вас развилось параноидальное расстройство психики.
— Дайте мне позвонить поверенному!
— Вы пробудете в нашей клинике до полного исцеления.
— Слушай, ты! — оскалился я. — Если не дашь позвонить, я тебя убью!
Профессор посмотрел на меня с неприкрытым презрением.
— Угрозы вам не помогут.
— Вовсе нет, — улыбнулся я, и по лопнувшей губе вновь заструилась кровь. — Это никакая не угроза.
— Что же это тогда?
— Обещание, профессор. Простое обещание.
Я потянул за краешек всколыхнувшегося в душе Берлигера страха, но в моей крови было слишком много морфия, и сосредоточиться на фобиях профессора не получилось. Головокружение сменилось острой головной болью, пришлось закусить губу и зажмуриться.
— Ваше заявление будет занесено в историю болезни, — пообещал Берлигер, и в этот момент в кабинет без стука вошел врач, который уже осматривал меня прежде.
— Вколите пациенту успокоительное, — распорядился профессор.
Доктор Эргант не стал интересоваться причиной такого решения, выставил на стол кожаный саквояж, приладил на стеклянный шприц новую иглу и наполнил его раствором морфия.
— Перестаньте! — потребовал я, но без толку. — Перестаньте немедленно!
Врач сделал инъекцию и повернулся к хозяину кабинета.
— Что-то еще, профессор? — спросил он.
— Полагаете, пациент готов к процедурам?
— Удивительно сильный организм, — ушел от прямого ответа доктор Эргант. — Раны заживают чрезвычайно быстро. В этом нет ничего сверхъестественного, но сталкиваюсь со столь мощной регенерацией впервые.
— Да или нет? — поставил профессор вопрос ребром.
— О, простите! — смутился врач. — Я отвлекся. Да. Без всякого сомнения — да. Можно начинать.
Я должен был спросить, что именно можно начинать. Я просто обязан был это сделать, но не смог.
Морфий в один миг разошелся по крови, стены кабинета исчезли, потолок выгнулся и превратился в купол серого из-за дымной пелены небосвода. Кругом, насколько хватало взгляда, простиралась выжженная, спекшаяся и покрытая пеплом земля. Кое-где продолжали плеваться огнем лужицы горящей жижи. Стоял удушливый запах серы, но дышалось при этом на удивление легко, жар совсем не ощущался, а глаза не слезились из-за едкого дыма.
Но все было еще впереди: я просто еще не провалился в видение до конца; откуда-то издалека продолжали доноситься голоса врачей, а через серое марево все так же просвечивал светлый прямоугольник окна.
— Ты и в самом деле убил его?
Я резко обернулся и вскинул руку, прикрывая от нестерпимого сияния глаза. Возникший за спиной силуэт человека был ослепительно-белым, словно его прорезали в сновидении напрямую в сердце солнца.
— Так ты убил его? — Странный голос, казалось, прозвучал в самой моей голове.
— Кого именно? — ответил я вопросом на вопрос. — Я много кого убил…
Доза морфия и нереальность происходящего развязали язык, ну да и что с того? Ни один суд не примет сказанные в подобной ситуации слова в расчет.
В подобной ситуации? Я только сейчас осознал, что стою полностью обнаженным посреди сожженной огненным дождем степи, босые ступни сминают рыхлый горячий пепел, а мне ничуть не жарко. И даже сияние странного собеседника перестало резать глаза.
Это был мой сон, и мне было в нем хорошо.
Дьявол! Здесь тело вновь повиновалось мне, как и прежде!
Ну почему морфий не решает всех проблем в реальной жизни?!
