— Что теперь? — спросил я.
Рамон с сомнением посмотрел на меня и потер подбородок.
— Сейчас уже поздно, нужных людей на службе могу и не застать. Отвезти тебя домой?
Я покачал головой. Альберт точно еще не вернулся с репетиции, Лилиана гостит у родителей, а с суккубом мне общаться не хотелось.
— Нет, давай лучше в Императорский театр, — решил я.
— Серьезно? В театр?
— Угу. Завтра с утра позвоню, узнаю новости.
— Как скажешь, — покачал головой Рамон и велел Тито трогаться с места.
Здание Императорского театра поражало воображение приезжих своей монументальностью, мускулистыми фигурами атлантов портика и многочисленными мраморными статуями фронтона. В центре крыши возвышался купол башни с золоченым шпилем, который в ясную погоду был виден даже с отдаленных окраин.
Коренные жители столицы этих восторгов в большинстве своем не разделяли и с пренебрежением именовали театр скворечником. Никто уже не мог точно сказать, по какой именно причине прижилось это уничижительное прозвище: то ли из-за напоминающей формой птичью клетку башни, то ли из-за обитавших внутри певичек.
Попасть внутрь не составило никакого труда: под репетиции Альберту Брандту выделили полуподвальное помещение в боковом крыле, и основной своей задачей вахтер полагал выгонять артистов, костюмеров и рабочих сцены курить на улицу. Отследить посетителей суетливый дедок попросту не успевал.
Само по себе репетиционное помещение показалось мне просторным, но не слишком ухоженным. Там я задерживаться не стал, уточнил у бежавшей по коридору полуголой девицы, где искать господина поэта, и отправился в указанном направлении. Стучавшей зубами от холода актрисе даже не пришло в голову поинтересоваться, кто я такой.
В кабинете Альберта оказалось едва ли теплее, чем в коридоре. Единственной его привилегией была возможность курить прямо за рабочим столом: когда я переступил через порог, под потолком так и витали густые клубы дыма.
— Лео! — удивился поэт, который размазывал по лицу белесую массу, консистенцией и внешним видом походившую на вазелин. — Я тут…
— Нет! — выставил я перед собой раскрытую ладонь. — Ничего не объясняй. Не хочу вникать в ваши богемные дела.
— Брось! — рассмеялся Альберт и продолжил растирать мазь. — Это состав для защиты от солнца. Без него я бы не пережил лето в Монтекалиде!
У поэта действительно была аллергия на прямые солнечные лучи, но я лишь недоверчиво хмыкнул.
— На улице дождь идет, Альберт.
— Не важно! — отмахнулся поэт и передвинул на край стола жестяную банку с закручивавшейся крышкой. На этикетке белокожий вампир преспокойно стоял под солнечными лучами и улыбался.
— Наука творит чудеса, — усмехнулся я, усаживаясь в кресло.
Альберт вытер излишки мази бумажной салфеткой, выкинул ее в корзину для мусора и спросил:
— Какими судьбами?
— Лилиана уехала повидать родителей.
— О! — обрадовался поэт, открывая ящик стола. — Значит, по времени мы не ограничены! — Он достал бутылку вина и принялся срезать сургуч. — Лео, что будешь пить?
— А как же репетиция?
— Уже закончилась. Но раз здоровье моей ненаглядной супруги снова в порядке, я могу позволить себе немного задержаться на работе!
— Елизавета-Мария заезжала днем?
— О да! — подтвердил Альберт. — Ее новый образ вызвал настоящий фурор! Уверен, об этом напишут в своих колонках все светские обозреватели!
— Рад за вас.
— Лео, ты не ответил — что ты будешь пить?
Я оглядел кабинет Альберта с единственным окошком под самым потолком и практически полным отсутствием мебели и спросил:
— А чай у вас можно заварить?
— Чай? — скривился Брандт. — Мы столько времени не виделись, а ты собираешься пить какой-то чай?!
— Это лечебный сбор. Надо привести нервы в порядок.
Поэт закатил глаза и покинул кабинет. Вскоре он вернулся и выставил на стол заварочник и чайник с кипятком.
— Забрал у швейцара? — догадался я.
— У ночного сторожа, — поправил меня Альберт и развел руками. — Ну и чего ты ждешь? Наливай!
Поэт откупорил вино, я принялся заваривать чай. Потом мы чокнулись стаканами и повели неспешный разговор обо всем сразу и ни о чем конкретно. Чайный сбор слепого рисовальщика подействовал на меня успокаивающе. Все проблемы стали казаться далекими и несерьезными, но сна при этом не было ни в одном глазу.
Ясная голова, бодрость и нежелание подниматься из кресла удивительным образом сочетались друг с другом, да и Альберт сегодня оказался в ударе и просто сыпал байками из своей театральной жизни.
Когда совершенно неожиданно для нас настенные часы пробили час ночи, поэт задумчиво потер переносицу и поинтересовался:
— А есть ли смысл ехать домой?
— Елизавета-Мария? — напомнил я.
— Будет дуться, но мне надо перевести дух. Давай как в старые добрые времена просто посидим и поговорим! Ты, я и никого больше. Семейная жизнь — это просто замечательно, но только знал бы ты, как я скучал по всему этому!
Альберт Брандт обвел рукой кабинет, и я кивнул, давая понять, что прекрасно понимаю его настроение. А как иначе? Всех нас время от времени посещают подобные мысли.
— Устроить тебе экскурсию? — предложил поэт.
— А давай! — не стал отказываться я.
Домой в итоге мы не поехали.
8
Альберт заснул прямо за столом.
К чести поэта, прикорнул он уже около семи утра, а всю ночь напролет болтал будто заведенный.
Я медленно и осторожно поднялся из кресла, ухватился за подлокотник, несколько раз присел, разминая ноги, и отправился в уборную. Облегчился, а на обратном пути завернул к вахтеру, на столе которого вчера вечером приметил телефонный аппарат. Смена вздорного дедка еще не началась, а ночной сторож где-то спал, поэтому никто не помешал мне позвонить в контору Рамона Миро.
И хоть особых надежд на успех я не питал, мой напарник оказался уже на месте.
— Лео, где тебя черти носят?! — прошипел он в трубку. — Я нашел твоего Линча еще вчера!
— Так быстро? — удивился я.
— Это его настоящая фамилия! — огорошил меня Рамон.
— Уверен?
— Мой человек в картотеке поднял личное дело — фотография совпадает с твоим рисунком.
— Что он натворил?
— Политический. Находится в разработке Третьего департамента по подозрению в связях с ирландскими националистами.
— Адрес?
— Есть.
— Заберешь меня от театра или лучше приехать на место самому?
Рамон надолго задумался, высчитывая расстояние, потом нехотя признал:
— Ты будешь там раньше. Только не лезь к нему один, хорошо?
— Диктуй адрес.
— Дом с зеленой голубятней на улице Гамильтона.
— А точнее?
— Гамильтона, пять, только номеров там нет. Ищи дом по голубятне. Линч снимает полуподвальное помещение, оно там одно.
— Понял.
— Знаешь, как добраться? Это Зеленый квартал…
— Я знаю, — перебил я Рамона, поскольку имел представление, где именно располагался район, заселенный ирландцами. Неподалеку селились выходцы из Восточной Европы, преимущественно поляки и русские, и в свое время мне пришлось прожить в той округе полгода или даже год.
— Дождись нас на улице, — потребовал Рамон. — Ничего не предпринимай. Понял?
— Договорились, — пообещал я и повесил трубку.
Потом быстро вернулся в кабинет поэта, снял с вешалки кожаный реглан, нацепил на голову фуражку и поспешил на выход, но по пути передумал и заглянул в показанный на вчерашней экскурсии запасник реквизита. Дверь запиралась на английский замок, и мне без всякого труда удалось вскрыть несложный запор парой простых булавок.
Да, я без зазрения совести обворовал Императорский театр. Умыкнул потрепанную драповую пальтейку, бесформенную войлочную шапку и кудлатую бороду с завязками. Все это запихнул в котомку с ремнем через плечо, захлопнул дверь и поспешил прочь, мысленно дав себе зарок при первой же возможности вернуть тряпье обратно.
