Символ Веры (СИ) - Николаев Игорь Игоревич

Боскэ молча смотрел на него снизу вверх. Монах как будто вышел из собственного тела и обозревал картину со стороны. Измученные грязные люди, совершенно безлюдный полустанок, полоски узкоколейки, убегающие вдаль под ущербной луной. И ощутимое дыхание смерти в каждом слове, каждом движении.

Они бежали... бежали так, словно за ними гналась сама Костлявая, да собственно так и было. Хольг понимал, что спасет их всех только скорость, поэтому, как только прогремели два выстрела, слившиеся в один, одним броском швырнул себя через пустую витрину. И побежал. И все остальные побежали за ним, в том числе и Боскэ. Никто не оглянулся на Максвелла, никто не стал проверять, может быть стрелок ганзы еще жив и нуждается в помощи. Жив и на ногах - догонит. А коли нет - значит не судьба. Секунды промедления означали верную смерть для всех остальных.

Наверное, в спаянных традициями и совместным долгом воинских подразделениях все по-иному. Но ганза таковым не являлась. И контрабандисты бежали к забетонированному пятачку, где даже не останавливалась, а просто притормаживала мотриса. Этот вид транспорта остался с прежних колониальных времен и пережил все - от полноценной железной дороги до тяжелых газойлевых автобусов-многоэтажек. Большинство работали на пару, а многие вообще на газовых генераторах и топливных брикетах.

Они успели. Гильермо думал, что его не возьмут, столкнув обратно, однако в последний момент Хольг протянул руку, помогая беглецу взобраться на ржавый борт. На следующие несколько часов ганза как будто забыла про монаха. У пулеметчика Кота снова открылись раны на голове, а китайцу шальная пуля скользнула по ягодице. Пока их перевязывали, пока пересаживались на старый убитый автобус, затем снова на мотрису, но уже другую...

Наконец Хольг обратил все свое внимание на Боскэ и похоже счастья тому с этого внимания не предвиделось.

- Я ... не знаю, - сказал Гильермо, сам удивляясь собственному спокойствию. Жизнь в стороне от собственного тела оказалась довольно удобной. Можно было не ужасаться обилию смертей вокруг, не обращать внимания на грязную и насквозь пропотевшую одежду. Бежать за попутчиками, придерживать бинт, которым заматывали голову Кота, пачкая пальцы в теплой и липкой жидкости. Это происходило не с ним, Гильермо Боскэ, а кем-то совершенно иным. И сейчас угроза как будто обтекала Леона сторонами. Это кому-то другому грозили ножом. И никакого страха, только безмерная усталость.

Хольг вздохнул и потер лицо, чувствуя, как на пальцах остается противный липкий налет от пота, смешанного с пылью. Ванна - это недостижимая сейчас роскошь, крана с водой здесь тоже наверняка нет, но хотя бы смоченный водой из фляги платок не помешает.

- Я ... не знаю.

Секунд пять юноша со стеклянным взглядом убийцы смотрел на монаха. И думал, насколько же он устал от всего этого.

- Кончай его, - снова вздохнул фюрер. - У меня пальцы болят. Бросим покойника на видном месте, кому надо - найдут.

Родригес шагнула к полусидящему Боскэ, провернув клинок в узкой ладони. Гильермо испытующе посмотрел на нее, ища на лице блондинки хоть каплю сострадания. Не из страха, а скорее странного, потустороннего любопытства - что чувствует тот, кому сейчас предстоит совершить убийство? И не увидел ничего, вообще ничего. Лицо девушки превратилось в серую грязную маску, на котором отразилась только усталость.

- Я действительно не знаю, - тихо сказал Боскэ, глядя, как пилообразный клинок приближается к нему. - Я был монахом, доминиканцем... А сейчас... не понтифик. Но должен был им стать.

Нож дрогнул. Глаза Родригес расширились, как у фарфоровой куклы.

- Сказочник, - хмыкнул фюрер. - Режь.

Китаец тихонько простонал, держась за бедро - придерживать непосредственно пораженную часть тела было слишком больно. Ранения в ягодицы хоть и считаются «смешными», однако на деле весьма болезненны, а до прихода антисептики были еще и смертельно опасны гангреной. Чжиминю такая беда не грозила - рану щедро присыпали стрептоцидом, похожим на зубной порошок. Однако боль никуда не делась.

Нож дрогнул еще сильнее.

- Католичка, - буркнул Хольг, вытаскивая пистолет.

Щелкнул взводимый курок, запах стреляного пороха защекотал ноздри Леона - оружие естественно никто не чистил, времени не было. Фюрер прицелился было в голову монаха, но затем подумал, что так тело будет непросто опознать, и перевел ствол ниже, намереваясь прострелить шею.

- Стой! - Родригес быстро положила ладонь прямо за затвор, пригибая пистолет ниже, к земле. - Кажется, я его узнаю...

- Чего? - не понял Хольг.

- Никак не могла понять, где видела его лицо... Его печатали в газете, неделю назад или больше. Это Гильермо Боскэ. И он в самом деле...

Родригес опустилась на колено и попросила:

- Благословите, святой отец.

Гильермо машинально осенил ее крестным знамением.

- Развелось попов, - прошипел Кот, у которого снова разболелась голова, так, словно две пули хорошо перемешали мозги в черепе. Контуженному смертельно хотелось спать и не хотелось решать новые проблемы.

Хольг спрятал пистолет, машинально оглянулся, как воришка, у которого в руках вместо ожидаемого кошелька с парой сантимов вдруг оказался бриллиант. Посмотрел на Боскэ.

- Так ты - будущий папа? - растерянно спросил фюрер.

- Должен был им стать... наверное, - честно ответил Гильермо. - А теперь и не знаю.

Хольг шмыгнул носом. Достал платок, обтер им лицо. Поднял воротник куртки, как будто озяб и нуждался в тепле. Фюрера и в самом деле знобило. Отчасти как естественная реакция на побоище, отчасти в силу оглушительного и окончательного понимания, в какое неприятное дело втянулась ганза. Он хотел было отозвать братву для совещания, однако оценил увечную команду и щелкнул пальцами, снова привлекая внимание Боскэ.

- Отодвинься подальше, - велел фюрер, и Гильермо поспешно исполнил указание.

Хольг подождал, пока Леон встанет на ноги и неверными шагами не отойдет. Затем негромко спросил:

- Что будем делать? Какие предложения?

Родригес отозвалась первой, крутя в руках так и не спрятанный нож:

- Он монах... и будущий папа.

По тону девушки было решительно неясно, то ли она преисполнена благоговения, то ли нет. Похоже, Родригес и сама еще не решила, что же следует сделать с попом.

- Убить его к чертям собачьим, как ты и хотел, - Кот, напротив, оказался прям и краток. - Мы троих потеряли. Уже. И его точно будут искать дальше.

Хольг бегло скользнул взглядом по китайцу и оставшемуся в живых негру. Не столько спрашивая, сколько уверяясь, что сказать им нечего. Чжу и в самом деле промолчал, кривясь в болезненной гримасе. А вот чернокожий внезапно поднял руку, словно школьник, готовый ответить строгому учителю.

- Говори, - бросил Хольг.

- Денги, - вымолвил Бонга и взмахнул руками, осторожно, чтобы не дай бог никого не задеть. - Много денги.

- Тупая черная обезьяна, - проскрипел Кот.

- А ведь он прав, - вдруг сказал фюрер.

- Командир, у нас троих уже недочет, - морщась выговорил пулеметчик. - Мне башку подломили, узкоглазому отстрелили кусок жопы. И не отстанут. Тут большие люди интерес имеют. Мы для них что гильзы - смел в сторонку и забыл.

Кот перевел дух. Хольг молча ждал.

- Ты все верно хотел, кончить его здесь и кинуть жмура. Пусть там сами разбираются, - уговаривал пулеметчик.

- Друг, ты прав... - выговорил фюрер, подбирая слова, как будто не спорил, а размышлял вслух. - Только до конца не додумал. Тут интерес больших людей. И с нами никто не торговался, сразу открыли огонь. Смекаешь? Заказ был не только на попа. На всех, кто был с ним. Бросим мы его здесь или нет, даже если подарим в белой ленточке - нас все равно поубивают. Всех.

Кот шепотом выругался, щурясь и сжимая кулаки. На глазах у него выступили слезы, однако определенно не от сентиментальности. Скорее от боли, помноженной на злость.