Поэтому, когда по крышке багажника ударило изнутри – мощно, истерично, – Кира едва не завизжала.
– Сейчас! – Она выдернула палец из уха – глухое «чмок!». Захлопотала в поисках ключа. – Сейчас, сейчас.
Второй удар. Похоже, берцей.
Она отыскала ключ и открыла багажник прежде, чем Чичерин – Паха для друзей, Павел для прочих – разнес крышку к херам. Бродяга уже поджал для этой цели ноги.
– Уф! – выпалил он, таращась из-под съехавшей на брови шапочки. – Что произошло, на? Я думал, в могиле прикопали, типа заживо. Ничего не помню. Где я?!
– Ты в порядке. – Кира всхлипнула, прикрыв рот ладонью. – О слава богу! Ты в порядке!
* * *
– То есть я в сквере валялся, – проговаривал Паха наспех состряпанную Кирой историю. Он сидел на бордюрном камне и порой сплевывал между расставленных ног. – Под скамейкой. Да?
– Да. – Кира решила, что чем ответ короче, тем правдоподобнее.
– В отключке. Типа жмур. Да?
– Да.
– И ты меня решила до больнички довезти. Да?
– Да.
– Одно не вкурю. – Паха стянул шапочку и потер бритый череп. Морщины – следы непосильных раздумий – побежали от лба аж до темени. – На кой ты меня в багажник сунула?
– Запаниковала.
– Запаниковала.
– Вдруг полиция увидит.
– Вдруг, да?
– Да.
Разговор делался все более неловким. Кира ощутила: еще один вопрос, и она проколется. Но морщины на черепе Пахи разгладились, и Кира расцепила пальцы заведенных за спину рук.
– Одно не вкурю, – повторил Паха и сплюнул. «Не очень-то ты догадливый», – подумала Кира. К счастью. – Я в Щипки шел. Живу я там ща… у одной. Шел в Щипки, а очутился здесь. Эт как?
Она горячо замотала головой:
– Понятия не имею! Сам не помнишь?
Паха смерил ее долгим взглядом. Будто невидимым липким языком провел от кончиков сапог до бровей. Захотелось достать влажную салфетку и вытереться.
– Не помню, – буркнул он наконец. Морщины вернулись было на его лоб, но тотчас разгладились. – Как думаешь, это, мож, инсульт?
– А ты сам как вообще?
Паха повел плечом. Сплюнул.
– Нормас. Чан трещит чё-то. Звон в ухе… Слуш, подкинь до поворота на Щипки, будь другом. Село это. Тут от города пять верст.
– А автобусы туда ходят? Могу тебе дать на билет.
Очередной плевок.
– Да автобусов до утра не будет, на. Я потому и пехом. А такси, «Яндекс» этот, туда не повезет, там, типа, связи нет, рассчитать тариф не получится.
Кира посмотрела на него пристальнее. Ну, простой парень, неотесанный. Дерзкий – глаз не отводит. Становится ли он от этого опасным? Вовсе нет. Но дело в другом. Она не хотела изменять своему принципу: незнакомцев не подвозить.
– Меня Пахой звать, – представился парень.
– Карина, – соврала Кира, думая, что и так сделала для Пахи слишком много.
«Сбила, например», – ядовито напомнил внутренний голос.
«Но ведь и оживила», – возразила ему она.
Вот и подлинная причина ее сомнений. Парень дышит. Парень плюется. Парень вытирает сопли рукавом. Не киношный зомби, бездыханный и кровожадный, а обычный человек. Просто воскресший. Живое свидетельство чуда… Пугающего чуда, о котором хочется поскорее забыть.
– Так я запрыгиваю? – Паха поскреб затылок. – Или мне на скамейке ночевать?
«Мы в ответе за тех, кого оживили», – подумала Кира и сдалась:
– Садись. Раз пять верст…
Дважды уговаривать не пришлось. Паха сграбастал рюкзак, сорвался с бордюрного камня и шастнул к машине:
– Спасибо, мать!
Она тут же пожалела о своем решении.
Увы, поздно. Паха втиснулся на переднее сиденье и обхватил рюкзак длинными руками, точно паук добычу. Шапочку опять натянул до переносицы, и Кира задумалась: бритый череп – это у Пахи стиль такой? Или он солдат на побывке? Или из мест не столь отдаленных?
Она уселась рядом, завела мотор – тот работал как надо, хоть здесь без сюрпризов, – и стартовала с места резче обычного.
– Тачка зачетная, – одобрил Паха.
Кира не ответила. Пассажир слегка напоминал Данилу Багрова, и она взмолилась: пусть военный, пусть он будет военный!
Вскоре обрыднувший до тошноты город остался позади, и Паха попытался реанимировать беседу:
– Я б себе такую тачку взял, на.
Кира смолчала. Паха не сводил с нее глаз.
Огни Ильинска в зеркале заднего вида превратились в трепещущие искорки. Канули во мрак.
Когда у ее виска раздался сухой щелчок и обжигающе холодная сталь коснулась кожи, Кира пришла в ужас – но не удивилась.
«Сама виновата, дура».
* * *
Лезвие выкидного ножа плашмя оглаживало кожу виска, словно Паха размазывал по тосту талое масло.
– Съедь на обочину и тормози, на.
Кира сбросила скорость, но не остановилась. Трясущиеся руки, казалось, вросли в руль. В горле пересохло. Ну просто ночь трясущихся рук и сухости в горле! Не отставали от рук и ноги – тоже дрожали, и эта дрожь через педаль передавалась машине.
– На обочину, сказал, на!
Нож чуть развернулся, и Кира, охнув, отпрянула – лезвие легко вывело царапину под нижним веком. Кира ударила по тормозам, и ее бросило вперед. Попутчика, к счастью, тоже, иначе прощай, глаз.
– Полегче, на! – рыкнул Паха.
Она развернулась к нему, глотая воздух открытым ртом, и Паха схватил ее за волосы свободной рукой. Лезвие ножа скакнуло к подбородку. Лицо Пахи маячило перед ее лицом, бледное и твердое, как костяная маска идола.
– Глуши. Глуши! – Он дернул Киру за волосы. – Ты тупая, на, все по два раза повторять?! Глуши!
Она повернула ключ, и двигатель «камри», волшебным образом починенный, покорно умолк.
– Вынай.
На этот раз повторять не пришлось. Не сводя с Киры глаз, Паха сцапал ключ из ее взмокшей ладошки. На ничтожный миг нож отдалился от лица – о слава богу! – но сразу вернулся к подбородку, едва Паха сунул ключ в карман куртки. Зубы Киры стучали, нижняя челюсть колотилась о верхнюю, будто ставня на ветру.
– За-за-за… – Она чувствовала себя на грани срыва. Шестое чувство предостерегало от слез, но с ножом у горла поди не разревись.
– Я о тачиле такой всегда мечтал. – Паха лыбился жутко: половиной рта, да и та стремилась не вверх, а вбок, оголяя ряды коренных зубов, блестящих от слюны. – Почем брала, на? А мож, насосала?
– Забирай, – сквозь сдавленную глотку протолкнула слово Кира.
Кулак крепче стиснул пучок волос.
– Гри, насосала?
– Да.
– Не, на. – Паха покачал лезвием перед ее носом. Кира скосила слезящиеся глаза, наблюдая, как плавает вправо-влево тусклая сталь, гипнотизируя. – Скажи: «Я насосала».
– Я насосала.
Машину ей продал со скидкой Артем. До этого Кира рассекала на кредитной «фабии», и кредит она выплатила с собственных заработков.
Паха разжал кулак и выскочил из «камри», матерясь и стряхивая с ладони налипшие волосы. Кира налегла на дверцу, успела приоткрыть, но проворный грабитель, обежав авто, распахнул дверцу сам и схватил девушку за плечо. Рванул.
– Вылазь!
Она забилась в ремнях, как стрекоза в паутине, а Паха все выдирал и выдирал ее из кресла, держа нож в кулаке, точно пику.
– Дай отстегнуть! – пискнула Кира.
Паха ослабил хватку. Она отстегнула ремень с первой попытки – поразительно! А еще нащупала под тканью плаща маленький цилиндрик, о котором совсем забыла.
Паха выволок ее на дорогу.
– Сумка моя…
– Теперь моя! – отрезал он.
Вопреки надеждам Киры, Паха не отпустил ее, а потащил вокруг машины к задней правой дверце, умело заломив за спину руку – ту, что могла дотянуться до перцового баллончика. Толкнул на крыло, открыл дверцу. Навалился на Киру сзади.
– А жопа крепкая у тебя. Орешек!
У Киры подогнулись ноги.
Паха швырнул ее на заднее сиденье – перед внутри, зад снаружи. К нему-то он и прижался незамедлительно промежностью, в которой быстро деревенело пульсирующее и огромное. Кира почувствовала это даже сквозь слои одежды и в который раз подумала про пластмассовую трубку таксофона.
