Глушь (ЛП) - Ли Эдвард

— Неплохая мысль. — Она села на высокую кровать. Усталость от долгой поездки настигла ее, и Патриция представила, как растянется на удобном матрасе и заснет с посеребренным луной лицом.

— В котором часу похороны?

— В полдень. В восемь я буду готовить завтрак.

— Звучит здорово. Увидимся утром.

— Спокойной ночи.

Она наклонилась, чтобы расшнуровать кроссовки, и заметила краем глаза, что его тень так и не сдвинулась с места. Причину угадать было несложно.

Патриция наклонилась... а на ней не было бюстгальтера.

Эрни явно любовался открывшимся видом.

Затем она посмотрела на него с тонкой улыбкой.

— Что-нибудь еще, Эрни?

Он резко отвел взгляд от декольте, прочистил горло и выпалил:

— А, да нет, просто здорово, что ты приехала!

Эрни выбежал из комнаты и закрыл дверь.

Мужчины.

Но ведь она сама напросилась, не так ли? Ходить без бюстгальтера при ее-то груди? Неожиданно в ней проснулась задира.

Пустяки. По крайней мере, бедняге есть теперь, о чем помечтать.

Оставшись одна, она выключила прикроватную лампу, переоделась в ночную сорочку цвета мяты и, не раздумывая, последовала совету Эрни.

Теплый воздух и стрекот цикад мгновенно залили комнату. Патриция почувствовала, как ее накрывает спокойствие. И Эрни был прав: вскоре в комнате, залитой лунным светом, духота знойного летнего дня смешалась со свежей прохладой залива и ароматом сосен.

Душистый воздух и пульсирующие звуки заставили Патрицию рухнуть на матрас. Усталость разлилась по телу приятной волной, когда она потянулась, поджав пальцы на ногах и изогнувшись, как кошка. Подчиняясь непонятному импульсу, ее руки опустились на бедра, скользнули под сорочку. Стоило закрыть глаза, и Патриция тут же представила, что ее касается сама ночь. Бедра задрожали от возбуждения, и, когда пальцы прошлись по животу и уже готовы были скользнуть в трусики, неожиданно проснулась совесть.

«Что я делаю?! — ругала она себя. — Устала до смерти. Нужно идти спать. Почему я так возбудилась? Мне же завтра на похороны!»

Темнота сгустилась вокруг Патриции, и только клин лунного света лежал рядом с ней, словно перламутровый любовник. Цикады гудели и гудели, убаюкивая ее своей первобытной колыбельной. Она задремала, и...

Боже.

Сон накинулся на нее, как ночной хищник.

Она лежит на полу гостиной, нагая, и ее лодыжки скрещиваются на спине безликого человека. Патриция знает, что это ее гостиная в Вашингтоне, потому что видит свое деловое платье, туфли на высоких каблуках, блузку, брошенную поверх портфеля, который она всегда держит рядом с журнальным столиком. Картина Ротко, которую она купила Байрону на прошлый день рождения, висит над искусственным камином, а на каминной полке стоят хрустальные часы, которые муж подарил ей на годовщину. Знакомые вещи, живое воплощение совместной жизни с Байроном, и она любит их. Но сквозь паутину возбуждения, застилающую глаза, чувствуя, как напористо двигается в ней любовник, она замечает, что хрустальный циферблат часов треснул, а Ротко висит вверх ногами.

Оргазм стискивает ее. Дыхание перехватывает, и она пытается взглянуть в лицо агрессивному партнеру. Патриция ожидает увидеть Байрона, но не может разглядеть его лица, к тому же тело, что ее касается, совсем не похоже на пухлое тело мужа. Совсем наоборот — оно поджарое и мускулистое.

«Боже мой, жестче, не останавливайся», — думает она, закусывая нижнюю губу, и желание тут же исполняется. Твердый пенис, вторгающийся в нее, ускоряет темп, прижимая ее к доскам пола. Еще один оргазм проносится сквозь Патрицию, и в тот же момент любовник изливается на ее живот и грудь. Он опускается на колени между ног Патриции, любуется ей, берет за руку и водит пальцами по лужицам теплой спермы.

Патриция дрожит и прерывисто дышит.

«Кто он? Кто он?» — вертится вопрос в голове. Она может в деталях рассмотреть его будто высеченное из мрамора тело, блестящее от пота, но лицо словно окутано дымкой.

Вот оно движется вниз: ложится рядом, покусывает и целует красные засосы на ее шее, играет пальцами с ее киской. Легкое прикосновение — и Патриция снова заводится, вот-вот испытает еще один оргазм. Что-то заставляет ее взглянуть в сторону, и она видит своего мужа. Байрон сидит на диване, толстый и голый. Его лицо ничего не выражает, а тусклые глаза наблюдают за тем, как Патриция развлекается с другим мужчиной.

Но ей плевать.

Она откидывается назад, напрягается, умоляет незнакомца снова взять ее прямо сейчас, перед мужем. Грубые руки умело проникают в ее естество, и ноги Патриции взмывают вверх, а пальцы на ногах вытягиваются. Она узнает Эрни Гудера в тот самый момент, когда оргазм накрывает ее волной восторженного животного экстаза.

Патриция вскрикивает и...

Просыпается.

Господи.

Конечно, никого рядом нет, не было и Эрни, а единственная рука между ног — ее собственная.

«Да что на меня нашло?» — подумала она. Патриция почувствовала, как растворяется глубокое смятение и ее начинает клонить обратно в сон. Она расстроилась, поскольку не ожидала от себя ничего подобного. Казалось, что пение цикад стало в два раза громче, лунный свет — тусклее, и, самое главное, все это начало раздражать. Во время сумасшедшего сна она скинула одеяло с кровати и сбросила ночнушку. Патриция не потрудилась надеть ее обратно. Пот на груди, животе и бедрах в лунном свете казался инеем.

Она позволила смущению раствориться в усталости и, обнаженная, свернулась калачиком. Влагалище по-прежнему покалывало, когда она засыпала. Патриция и не подозревала, что кто-то рассматривает ее обнаженное тело через окно.

Часть вторая

Вильфруд и Этель Хильд были лозоходцами клана. Но сегодня они искали не воду, и в их руках не было веточек для поисков.

Они сбросили одежду, чтобы ублажить духов Земли, и теперь превратились в пару бледных, тонких, как палочки, фигур, окрашенных лунным светом. Живот Вильфруда впал, грудь Этель потеряла в полноте. Предсказание требовало соблюдения трехдневного поста, а в последнее время они много гадали. Глаза выделялись на тонких лицах. Они стали казаться огромными из-за того, что Поселенцы пребывали в трансе.

— Еще минута или две, — пробормотал Эверд Стэнхёрд. — Пеплу нужно время, чтобы достичь крови.

Вильфруд и Этель были лозоходцами с раннего детства, и теперь, спустя пятьдесят лет, их навыки были отточены до блеска.

Нет, не было волшебных прутьев. Вместо этого они разрезали живот новорожденной змеи, выпотрошили ее и сожгли нитевидные внутренности в латунной кадильнице вместе с высушенными лепестками эхинацеи, маслом шиповника и обрывком топика пропавшей девушки — чем-то изношенным и находившимся близко к ее сердцу.

Вильфруд и Этель проглотили пепел из кадильницы и вошли в транс. Остальные наблюдали из-за деревьев, залитых лунным светом. У одних на шее висели каменные подвески, у других — небольшие мешочки. Некоторые носили грубые кресты, изготовленные из костей животных или высушенных виноградных лоз.

Вильфруд и Этель шли сквозь лес. Остальные следовали за ними на почтительном расстоянии. Никто не говорил.

Спустя некоторое время лозоходцы остановились на поляне около реки и указали вниз.

Эверд был савоном, хранителем наследия и магии своего клана. Его голос прохрипел в темноте.

— Копайте. Здесь земля перевернута.

Поселенцы сгрудились вокруг того, что очевидно было могилой. Молодые люди быстро орудовали лопатами, пока их женщины смотрели из-за деревьев. Некоторые всхлипывали. На то, чтобы вытащить бледное тело на поверхность, ушло совсем немного времени.

Марта, все это время стоявшая рядом с мужем, схватила его за руку и заплакала.

«Монстр даже не потрудился убить ее, перед тем как закопать», — подумал Эверд, прикрывая глаза жены. Под ногти мертвой девушки забилась грязь, пальцы были сжаты так, словно она пыталась выбраться из могилы, пока не задохнулась.