Наш двор (сборник) - Бобылёва Дарья

Зазвонил телефон, у Люси от резкого звука дернулась рука и увела хвостик от буквы «а» вверх и вбок. В последнее время звонок стал особенно пронзительным, и от него становилось не по себе. Кто-то снова начал звонить и молчать в трубку, как тогда, когда папа еще жил дома, но они с мамой уже ругались. Мама запретила Люсе и Альке брать трубку, сказала, что это бандиты прозванивают квартиры, и если услышат детский голос — то это им сигнал, что взрослых дома нет, можно приходить и грабить.

— Алло, — донесся из коридора мамин голос. — Алло, ничего не слышно!

Трубка со стуком легла на рычаги, мама недовольно вздохнула и пошла на кухню. Запахло кофе и черным бальзамом, который мама обычно доливала себе в кофейную чашку из красивой бутылочки.

«Уважаемый Умръ! — написала Люся на новом листке. — Не надо мне больше ничего присылать. Скажите словами»…

Телефон снова издал призывный дребезжащий треск. С кухни послышался рассерженный возглас. В этот раз мама подошла не сразу, на девятом или десятом звонке — и только потому, что звонивший упорствовал, а звонок был уж очень противный.

— Алло! Говорите! — Мама подождала и вдруг крикнула в трубку, срываясь на визг: — Не звони сюда больше! Никогда сюда больше не звони!..

Люся недоуменно прислушивалась, занеся ручку над письмом, а потом ее осенило — это же, наверное, папа звонит. Ну конечно, мама сильно обиделась и не пускает его к ним, вот он и пытается связаться, как может. А мама запрещает брать трубку и придумывает глупости про бандитов — как маленькая, честное слово! Люся отчетливо вспомнила запах папиного одеколона, резковатый и какой-то добрый, уютный — и в груди вдруг стало горячо.

Но больше телефон, как назло, не звонил. Люся покрутилась вокруг столика, на котором он стоял, поизучала себя в зеркале, пролистала телефонную книжку в засаленной голубой обложке, нарисовала в ней еще одну рожицу с волосами-пружинками. Потом ей стало скучно, она вернулась в комнату и стала там примериваться, как вылетит в коридор и перехватит трубку раньше мамы. Даже вставала в «высокий старт», как на физкультуре, — одну ногу вперед, локти согнуты. Телефон молчал.

Стало темнеть. Мама привела из садика Альку. Люся наконец вспомнила об оставленном на столе письме — у Альки руки загребущие, от нее все прятать надо. Пробежала письмо глазами, нахмурилась, вырвала из тетради третий листок и решительно вывела:

«Уважаемый Умръ! Не пишите мне больше».

Телефонный звонок ударил по барабанным перепонкам. Люся вскочила, запнулась о ковер, потом об Альку. Алька залилась хохотом и стала хватать Люсю за руки, оттеснять от двери — из незамутненной детской вредности, она решила, что это такая игра. Пыхтя и повизгивая, они клубком выкатились в коридор, Люся рванулась к столику, сбила с телефона и сжала в кулаке трубку, но Алька повисла у сестры на плечах. Люся грохнулась на пол, трубка выскользнула из рук. Алька схватила ее и с торжествующим видом прижала к уху — она все еще не совсем понимала, за что они боролись, но была крайне горда победой. Люся растерянно смотрела на нее снизу вверх, потирая ушибленное плечо.

— Что тут… — начала вышедшая на шум из комнаты мама. — Вы нормальные вообще?

Алька озадаченно нахмурилась и протянула ей трубку:

— Шумит.

Люся отобрала трубку и прислушалась. Звук, доносившийся оттуда, был похож не то на утробное голубиное воркование, не то на шум стиральной машины «Эврика», которую мама раз в неделю выкатывала на середину ванной комнаты, и Люся с Алькой должны были по очереди следить, чтобы не слетел сливной шланг… В трубке размеренно, низко урчало:

— Умр-умр-умр-умр…

Тем вечером Люся долго не могла заснуть. Ворочалась с боку на бок, вспоминала странное монотонное урчание. И еще — дрожащий от ярости мамин голос. Мама разозлилась на них всерьез, как на больших, как злилась на папу. Накричала, обозвала дурами и забрала телефон к себе в комнату. А если подумать — что они вообще такого сделали, чтобы так на них ругаться?..

Что-то шевельнулось в сумрачной, освещаемой только уличным фонарем комнате. Люся приподнялась на локтях, посмотрела на стул со своей аккуратно сложенной одеждой, в смутных контурах которой ей и почудилось движение, потом перевела взгляд на Алькину постель у противоположной стены. Алька действительно шевелилась, на фоне светлых обоев было видно, что она подняла руку и мягко водит ею в воздухе, будто гладя что-то невидимое.

Люся перевернулась на другой бок, лицом к стене. Сложила руки под подушкой и закрыла глаза, изо всех сил пытаясь уснуть…

Что-то упало и покатилось по полу у нее за спиной. Ручка, наверное. Люся медленно натянула одеяло на голову. Зажмурилась и лежала в пододеяльной духоте, слушая шум в ушах вместо всяких странных ночных звуков, пока не стало совсем уже нечем дышать. Люся высунула наружу нос и жадно втянула воздух.

А вместе с ним — отвратительный запах слежавшихся нестираных тряпок и гнили. Примерно так пахла бабушкина постель еще, наверное, целый год после ее смерти. Да и до ее смерти — тоже… Люсе почудилось, как что-то тяжелое опустилось на кровать у нее за спиной, продавило матрас, и в нем явственно щелкнула пружина.

Больше всего она сейчас боялась услышать тот самый звук — «умр-умр-умр». Но вместо него услышала другой — приглушенное стенами, отдаленное, но различимое стрекотание. Тоже размеренное и механическое…

Люся готова была поклясться, что это в пустой бабушкиной комнате, которую мама закрывала от Альки на крючок, стучит швейная машинка.

Она снова нырнула под одеяло, сжалась в комочек и обняла свои колени, из последних сил сдерживаясь, чтобы не позвать маму. Представляла себе, как мама входит, включает свет, показывает, что нигде ничего нет, ей померещилось, маме завтра рано вставать — а она как маленькая, честное слово!..

Наконец перед глазами от нехватки воздуха поплыли зеленые круги. Люся осторожно отвернула краешек одеяла и прислушалась. Машинка больше не стучала. Затхлый, мертвый запах тоже пропал — а может, ей и правда померещилось, или это с улицы потянуло помойкой. Тело ослабело от пережитого страха, веки слипались. Люся перевернула подушку прохладной стороной кверху и моментально уснула.

Алька, тихо сопя, продолжала водить рукой в воздухе, будто гладила что-то.

Наутро Люся даже не сразу вспомнила, что есть какой-то повод для тревоги. Потягивалась, взбивала одеяло пяткой, чтобы оно расправилось в пододеяльнике, радовалась тому, что выходной и в школу не надо, а из форточки тянет весенним черемуховым холодом. И только потом вспомнила и про затхлую вонь старых тряпок, и про стук из бабушкиной комнаты, и про механическое воркование в телефонной трубке, но главное, конечно, — про назойливые письма…

Алька спала, свернувшись в клубок, мама, судя по тишине в квартире, тоже еще не вставала. Люся выдвинула из-под кровати шкатулку, достала злополучную страницу объявлений, свернула из нее кулек и бросила в него все присланное — катушку, перья, моток веревки. Потом потихоньку оделась, сунула кулек под мышку и вышла из квартиры, забрав с тумбочки в прихожей мамины ключи.

В почтовом ящике притаилось еще одно письмо с ее именем на конверте. Люся торопливо, роняя газеты, достала его и побежала к ближайшей помойке — сразу за голубиным кладбищем. И там, уже занеся кулек и письмо над контейнером, остановилась. Какое-то древнее чутье подсказывало ей, что просто выбросить в данном случае — недостаточно.

Рядом, у гаражей, курили старшеклассники. Люся всегда их побаивалась — ей казалось, они смотрят так, будто хотят не то ударить, не то юбку задрать. Но в этот раз она пересилила себя, подошла и попросила спички.

— Ишь, — хрипло сказали у нее над головой, сочно харкнули, и на асфальт шлепнулся зеленоватый плевок. Но спички дали.

Сначала кулек долго не загорался, а потом огненная полупрозрачная пелена вдруг окутала его почти целиком, припекла Люсе пальцы. Люся ойкнула и швырнула горящий сверток наотмашь в мусорный контейнер. Оттуда закурился темный дымок, запахло мерзкой помойной гарью. Люся подпрыгнула, пытаясь заглянуть в контейнер, но ничего не увидела, только вдохнула полной грудью вонючий дым. Пришлось позорно спасаться бегством, пока никто не увидел, что она натворила.