Еремей сматывает удочку, тщательно, и непонятно зачем, моет руки, а затем идет к велосипеду. Риан ждет его наверху, смотрит испытующе и настороженно улыбается:
– Скоро Большой Поход! Вот там мы оторвемся! Ух!
Что-то в этих словах кажется Еремею неправильным, но он старательно гонит прочь странные мысли. Он умеет не думать о плохом. У него такой дар.
– Это если Тобби отпустят, – с трудом говорит он.
Взгляд Риана теплеет, друг оглядывает приозерные заросли, задержав взгляд на машине. Касается рукой горла, будто оно у него заболело.
– Кто же его удержит… – произносит он наконец.
Июль продолжается.
Майк Гелприн, Ольга Рэйн
Майк Гелприн
Майк Гелприн родился в Ленинграде, а живет в Нью-Йорке, куда переехал в 1994 году.
Автор более ста опубликованных рассказов, многократный номинант различных премий, лауреат премии «Созвездие Аю-Даг», трехкратный лауреат конкурса «ФантЛабораторная работа».
Рассказ «Свеча горела» был экранизирован в виде короткометражного фильма под названием «Последняя книга».
Автор книг «Кочевники поневоле», «Хармонт. Наши дни», «Уцелевшие» (в соавторстве с Юлией Гофри), авторского сборника «Миротворец 45-го калибра». Составитель НФ-антологий «Этот добрый жестокий мир», «Мир Стругацких.
Полдень и полночь», к изданию готовится «Мир Стругацких. Рассвет и полдень».
Жанр ужасов открыл для себя в 2015 году и, оценив его достоинства, начал регулярно писать в нем.
Ольга Рэйн
Ольга Рэйн первые рассказы стала писать в 2014 году – и сразу же едва не выиграла престижный конкурс «Рваная грелка».
Уроженка Волгограда, но, как и ее соавтор, переехала за границу, в настоящее время живет в Англии.
Рассказ «Приманка, или Арктическая история» набрал больше всего голосов читательской таргет-группы во время отбора в «Самую страшную книгу 2017».
Приманка, или Арктическая история
1906
Пожелать удачи экспедиции явился, казалось, весь Петербург, пристань была забита народом.
Всем миром деньги по подписке собирали – кто десять тысяч, кто рубль; всем миром и проводить пришли – дамы в шелках и домработницы, офицеры в мундирах и приказчики, разнорабочие и гимназисты. Все были веселые, возбужденные, студенты держали большой плакат «Вперед, к Северному полюсу», детишки сидели у отцов на плечах и вовсю махали руками.
Саша постояла-постояла у борта, наполняясь тяжелым, холодным, как невская вода, недовольством. Убила на руке наглого комара. Поправила шляпку. И повернулась идти в каюту – чествовали-то совсем не ее, она-то на Северный полюс не отправлялась, она-то обычной пассажиркой плыла до Архангельска. В постылое женское рабство в холодном краю.
– Сплавляете замуж в буквальном смысле, папенька, – говорила Саша отцу. – Приносите в жертву семейным интересам.
Папа кивал, не отрываясь от газеты, слушал плохо. Потом близоруко щурился на Сашу.
– Дочь, ты чего? Вы же с Колей выросли вместе!
– Как брат и сестра, – парировала Саша. – Не считается!
– А кто с ним целовался в саду в пятнадцать лет? Бедного мальчика со скандалом из деревни отправляли!
Саша покраснела. Мама же тогда обещала не рассказывать отцу.
Никому нельзя верить!
– Это было давно, – сказала она. – Я была еще дитя. А теперь я взрослая женщина. У меня квалификация сестры милосердия. Двадцатый век на дворе, а вы меня в девятнадцать лет замуж за троюродного брата выдаете, как в крепостные времена!
Папа, не отвечая, улыбнулся, поправил усы, подлил себе чаю и снова уткнулся в газету. Саша фыркнула и пошла колдовать над списком «купить к свадьбе». По Коле-то она сильно скучала, и в письмах его бывали такие слова, от которых часто билось сердце и горячо ломило в груди.
Но это было давно, в прошлой жизни, до знакомства с капитаном Богдановым.
Папенька его давно знал, восхищался, дал на экспедицию полторы тысячи рублей и представил капитану свою дочь, девицу Александру, с просьбой взять ее с собою до Архангельска, где ждет жених.
Саша посмотрела в холодные голубые глаза отважного исследователя и сразу растаяла. Богданов был – мечта, сказочный витязь в белых доспехах, любимец народа и государя, Ледяное Копье России, летящее в полярные широты, чтоб утвердить там русские владения!
Ледяное Копье в небрежной позе стоял у борта, помахивал провожающим затянутой в белую перчатку рукой. А рядом с ним – носатая ведьмочка, француженка Жюльетта, противная, чернявая, фу.
Саша нахмурилась. Невеста, говорят. Медицинский факультет Сорбонны, говорят. А у нее самой – самаритянские курсы и Коленька, который звезд с неба особенных никогда не ухватит…
В коридоре прижались к стене, пропуская ее, двое матросов из ненцев-самоедов, обучившихся мореходному делу и ходивших в северные рейсы.
– Не укачает тебя, барышня? – спросил немолодой плосколицый Ваня Тайбарей, с которым у Саши уже установились дружески-покровительственные отношения.
– Вот-вот узнаем, Иван Енсугович, – улыбнулась Саша.
В своей крохотной каюте она села было писать в дневник, но слова не шли, получался пафосный детский лепет. Открыла коробку с грампластинками, полюбовалась на любимые записи, которые станет с Колей слушать долгими архангельскими вечерами.
Исполнительница цыганских романсов и любовных баллад Варя Панина смотрела на нее с обложки мудрым, очень искушенным взглядом с поволокой.
– Отдать швартовы! – прозвучало с палубы, толпа на пристани загудела, взорвалась криками. В Сашину дверь постучали.
Жюльетта заходить не стала, от двери кивнула, заговорила так быстро, что Саша со своим гимназическим французским четверти слов не разбирала.
– Я рада, что ты с нами, пусть даже на пару недель, – среди непонятного прочего говорила Жюльетта. – Женщины должны дружить, а у нас много общего. Интерес к медицине, например, и независимость, и шляпка мне твоя очень понравилась. У меня граммофон есть, мы его в кают-компании поставим. Можем вечерами пластинки слушать.
И руку протянула. Делать нечего – пришлось поручкаться и задружиться.
Много было хорошего сначала.
Хорошее раз – погода. Богданов задержался с началом экспедиции, выходить надо было раньше, в июне, а не в конце августа, но сбор денег и закупка продовольствия затянулись. Жара стояла совершенно летняя, ветерок был легкий, попутный, нежно гладил синюю балтийскую воду, не штормил, а ласкал. Шли под парусами, двигатель берегли.
Хорошее два – дружба с Жюльеттой. Хоть Саша и ревновала, называла для себя ее неласково «Жулькой» – но француженка была веселой, храброй и прогрессивной. Научила Сашу курить папиросы – сначала было ужас как противно, а на третий раз вроде как даже и понравилось. Показывала движения модного танца Па де катр с озорными подскоками под граммофонную музыку. Саша тоже попробовала, они с Жулькой, смеясь, кружили по крошечной кают-компании, и тогда-то сквозь клубы папиросного дыма на нее впервые со странным, острым любопытством посмотрел Богданов. Так посмотрел, что Саша споткнулась и влетела в палубную подпорку, бровь разбила и смутилась ужасно.
Хорошее три – Сашу не укачивало. Чувствовала она себя прекрасно и время проводила с большой пользой. Читала Жулькины медицинские книги, подтягивала французский, Ваня Тайбарей ее учил рыбачить на блесну. А на шестой день плавания, когда пристали к берегу воды набрать и поохотиться, Богданов устроил стрельбище для матросов, и девушкам дал пострелять. Не из тяжелых винтовок, конечно, а из его прекрасного наградного нагана.
– Вот так держите, Саша, – сказал Богданов, поддерживая ее руку своей. – И цельтесь… цельтесь…
