Холодные песни - Костюкевич Дмитрий Геннадьевич

Капитан наклонился, наступил ногой на существо, прижал его к палубе, сжал зубы и резко выдернул руку из клешни.

Хендерсон закричал.

А затем закричал еще раз.

Паукообразное существо осталось на досках. Оно повторяло: «Это я, папа, это я, папа, это я…»

Он решился осмотреть руку только в каюте, когда закрыл двери и занавесил иллюминатор. Ран от зубцов не было. Ладонь стала серовато-желтой, пульсирующей, кожа затвердела и растрескалась, на пальцах вздулись волдыри. Так бывает при обморожении.

Капитан умолял Бланш сжечь платье, которое та купила Рени и хранила в их парижском доме. Он просил жену не слушать голоса. Он плакал. Он закрывал малюткам глаза.

Он вышел к команде уже другим.

Прибытие в порт Галифакс, воды которого не замерзают круглый год, не утешило Хендерсона. Воздух Канады показался густым и грязным, гавань пахла будущим страшным пожаром [4]. Капитан смог заснуть только после двух бутылок виски «Канадиан Клаб».

По мере удаления от острова Сейбл к запертому в трюме Стюарту возвращалось здравомыслие. Третий штурман самостоятельно сошел на берег, долго рассматривал возвышающуюся на холме цитадель, а потом улыбнулся капитану. Улыбка вышла рассеянной, но обнадеживающей. В канадской гостинице он прибегнул к помощи веревки, табурета и свечного воска, которым залил себе уши. Тело штурмана нашли утром.

По прибытии лайнера «Грешиан» с взятым на буксир барком «Кромантишир» в Галифакс началось расследование. Фактом кораблекрушения занялось морское ведомство торгового флота Франции.

Из показаний очевидцев стало известно о многочисленных убийствах во время и после погружения парохода «Ла Бургонь». Австрийских моряков и итальянских эмигрантов, повинных в кровавых бесчинствах, конвоировали во Францию. Тень легла и на команду «Ла Бургони», как только сопоставили число погибших (или выживших, как сделал Оскар Хендерсон) моряков и пассажиров: двадцать три и пятьсот тридцать восемь.

Несколько свидетелей сообщили под присягой об убийстве кочегара Ле Жульена. Матросы палубной команды оглушили кочегара ударом нагеля и выбросили из шлюпки в воду. От американского священника Августа Пурги, американца Христофера Брунена и француза Шарля Лиебра суд услышал следующие слова: «Французские матросы уподобились зверям, спасающим свою шкуру. Они с бешенством отгоняли от шлюпок беззащитных женщин и детей». На что Поль Фагуэт, нью-йоркский представитель «Компани женераль трансатлантик», пытался возразить:

– В справедливость подобных обвинений очень трудно поверить. Наша компания…

Судья перебил:

– Тогда объясните суду смерть двухсот женщин, тридцати детей и пятидесяти младенцев. Вы можете это объяснить?

Фагуэт не мог.

Кораблекрушение лайнера «Ла Бургонь» вошло в историю морских катастроф под названиями «варфоломеевское утро» и «кровавое кораблекрушение».

Гневу мировой общественности французские судовладельцы могли противопоставить единственный аргумент: факт гибели всех, кроме штурмана Делинжа, офицеров «Ла Бургони». Офицеры до последнего исполняли свой долг, даже Делинж (свидетели крушения не имели нареканий в его сторону), который лишь чудом выиграл поединок со смертью: водоворот увлек его на глубину, но штурману удалось вынырнуть.

– Мы шли всю ночь полным ходом, вокруг был туман, – сказал в зале суда Делинж. – На лайнере горели ходовые огни и постоянно подавались гудки.

Ответственным за катастрофу признали капитана Делонкля, который по необъяснимым причинам изменил курс парохода (никто так и не смог ответить, почему Делонкль направил пароход в столь оживленный район судоходства) и погиб вместе с ним. С Хендерсона, капитана английского парусника «Кромантишир», обвинения сняли в конце сентября.

В течение судебного процесса и последующих месяцев на страницах мировых газет часто всплывало словосочетание «позор Франции». В «Нью-Йорк мэйл энд экспресс» писали: «События, развернувшиеся вблизи острова Сейбл, навсегда останутся в человеческой памяти как кровавая драма, подобной которой еще не было». Московская газета «Новости дня» сообщила о смерти борца Юсупова, плывшего в Гавр на борту лайнера «Ла Бургонь». «Нью-Йорк таймс» вышла с заголовком «Это был французский корабль, и с него спаслась лишь одна женщина» на первой полосе.

Виктория Лакассе. Женщина из второго класса. Женщина, которая спаслась.

– Ночью меня разбудили гудки, – сказала присяжным Виктория. – Я оделась и немного посидела в кресле, прислушиваясь. Муж спал. Мне… мне было тревожно. Затем я вернулась в койку, но не успела заснуть – меня швырнуло на ковер. На палубе, когда мы с мужем выбежали из каюты, было много людей. Другие пассажиры, они… напоминали привидений… привидений с испуганными лицами, в панталонах и сорочках… Мы с мужем спрятались под трапом, потому что боялись, что нас раздавят, затопчут. Но судно кренилось, мы побежали к борту, и нам удалось попасть в шлюпку… Офицер не мог справиться с тросами, шлюпка не опускалась… Мы вылезли и побежали к плотам. Как только оказались на корме, лайнер перевернулся, и мы упали в воду. Я плохо помню, как плыла… Кажется, я потеряла сознание… Пришла в себя уже на плоту, меня втащил муж… Вокруг барахтались люди, они кричали. А потом пароход ушел под воду и стал засасывать за собой плот… Нам повезло, плот ударился обо что-то и изменил направление движения, его отнесло в сторону. К плоту плыли люди, но, когда видели, что нет места, прекращали грести и тонули… Они сдавались… Тела, столько тел в воде… На горизонте были две шлюпки, они уменьшались, уплывали туда, откуда потом появился парусный корабль… Потом я узнала, что это он протаранил нас и что я единственная женщина, которая выжила…

На протяжении года человеческая жестокость на палубах парохода «Ла Бургонь» вдохновляла журналистов больше, чем победы и поражения испано-американского конфликта – первой войны, запечатленной на кинопленку.

Глубина.

Даже киту нужен глоток воздуха.

В легкие рвалась бездна. Сознание пульсировало, переваливалось через край беспамятства.

Деваль пытался полностью расслабить тело, примирить его с натиском холодной воды. Нет, бессмысленно. Глубина… Что-то плохое творится с кровью. Скоро не выдержит грудная клетка.

Когда-то он был неплохим ныряльщиком, когда-то…

Рулевой перевернулся в холодной черной воде. Как глубоко его засосало: на двадцать, пятьдесят, сто футов?

Несколько мгновений до смерти.

Давление на глаза и барабанные перепонки стало спадать. Наверное, вот она – уходящая жизнь, забирающая все, даже боль. Не так уж и плохо.

Он решился открыть глаза.

Дно воронки светлело, расширялось, словно неведомый могильщик остался недоволен своей работой и теперь выкапывал Деваля из жидкой ямы. Или он видит огни загробного мира? Фонари мертвого города…

Вода расступилась, и рулевой глотнул острый, как стеклянная крошка, воздух, забарабанил руками по мембране океана. Затем снова погрузился с головой, захлебнулся, пошел ко дну, но тут ноги уперлись во что-то твердое. Деваль из последних сил оттолкнулся – перед глазами плясали серые круги – и вынырнул.

Вынырнул лицом к острову.

Над полосой песка плыли тяжелые облака. Свинцовая пелена скрыла солнце, небо стремительно чернело. С дюн налетел посвист ветра; тонкий и гибельный, он крепчал с каждым судорожным глотком воздуха, с каждым гребком. Когда вязкое дно приблизилось, позволив Девалю идти, а не плыть, ветер уже безумно выл, сметая верхушки дюн в океан.

Остров Сейбл. Пожиратель кораблей. Кладбище Атлантики. Канадский дьявол.

Песчаные ладони хлестали по мокрому лицу рулевого. Деваль повернулся к туманному горизонту и лег на спину. Зыбь играла им, как корабельным обломком. Он старался грести, но не был уверен, приближается к полумесяцу суши или отдаляется.