Вопль кошки - Заппиа Франческа

Не важно. Плевки мне не навредят.

Спустя два дня за обедом я рисовала эскиз. Столовая, похожая на широкую бурную реку, столы – точно обломки кораблекрушения, раздираемые порогами, ученики – выжившие, которые пытаются не утонуть. Одни наполовину ушли под воду и уже превращаются в морских обитателей; другие стоят на столах и пытаются спихнуть под воду остальных. Кто-то выдернул бумагу из-под моего карандаша. Раф Джонсон предъявил картинку небольшой группе ребят, сгрудившихся за его спиной.

– Любопытно, – протянул он. – Налицо больной разум. Что скажете, коллеги?

Остальные согласно зашумели.

– Так и запишем, – заключил он.

Он разорвал картинку пополам, потом на четверти, потом на восьмые, а после этого засунул ее под мой карандаш.

– Зачем же ты свои картинки рвешь, киса? – сказал он. – Ничего ты не добьешься таким образом.

Окруженный своими прихвостнями он, гогоча, ушел.

Я положила карандаш на стол, прежде чем сломать его пополам. Я знала, что рисунок был хорош, хоть это и был лишь набросок. Знала, что Раф не призна́ет произведение искусства, даже если оно врежет ему по яйцам. Знала, что даже если бы он разбирался в искусстве, то все равно сказал бы, что рисунок плохой, и порвал бы его, потому что дело не в том, хорошо нарисовано или нет, – дело в том, что рисовала я.

Я кинула обрывки на поднос и пошла выбрасывать с него мусор. Контейнеры для мусора и вторсырья стояли рядом со столом Джеффри (моим старым столом), и теперь, когда они с Лейн сидели там каждый день, стало неловко. Выбрасывая мусор, я постаралась не обращать на них внимания, но потом повернулась и увидела, что они целуются. Казалось, будто Лейн пытается съесть его лицо. Джеффри был озадачен. Отодвинулся от нее. Она забралась к нему на колени.

Я отвернулась; давление подскочило так, что голова грозила взорваться и засыпать Помпеи пеплом. Дело было не в том, что она целовала Джеффри, – Джеффри мог целоваться с кем угодно. Дело было в том, что каким-то образом она убедила Джеффри тратить время на нее, в то время как он должен был тратить его на меня. Это было мое место за моим столом, и моего лучшего друга она лапала на глазах у всех.

Я влилась в толпу, выходящую из кафетерия, и остановилась в нише возле туалетов, чтобы перевести дух.

Чей-то палец коснулся моего плеча. Я вжалась в угол.

Всего лишь Джеффри.

– Привет, – сказал он. Его брови-медогусеницы хмуро сошлись нос к носу.

– Привет, – сказала я.

Наконец-то у меня получилось это сказать. Точно свежий воздух ворвался в давно запертую комнату.

– Давай поговорим? – спросил он. – Может, после школы?

– Конечно, – ответила я. – Где?

– Может, здесь?

– Нормально.

– Круто.

Он отошел на пару шагов. Потер шею. Обернулся.

– Ты в порядке? – спросил он.

– А ты в порядке? – ответила я.

Он слегка улыбнулся.

– Увидимся, – сказал он.

Остаток дня я осилила без особых проблем, разве что один раз меня толкнули в спину, а на химии Сисси попросила меня не сидеть так близко, чтобы люди не начали нас обзывать лесбийской парой. Сидевшая напротив Эль Миллер, которая только что попрощалась со своей девушкой в коридоре, прожгла Сисси самым язвительным взглядом, какой я только видела в жизни, и, подхватив свои вещи, ушла в другой угол лаборатории.

После седьмого урока Джеффри ждал меня у туалетов возле столовой. Прислонившись к стене, одной рукой он листал что-то в телефоне, а другую засунул в карман. Он был как на картинке: идеальный мальчик-отличник, опрятный, аккуратный и готовый делать домашку. Они с Джейком дополняли друг друга: идеальный ученик и идеальный спортсмен.

– Привет, – сказала я.

Джеффри сунул телефон в карман:

– Привет.

– Пишешь Лейн? – спросила я.

Он покачал головой:

– Она не любит переписываться. Кроме того, мы, ну… расстались.

– Вы расстались? Когда? На обеде вы казались не очень-то расставшимися.

– В смысле, когда она начала меня тискать? Это она сразу после того, как я сказал ей, что мы должны расстаться.

– Ты ей сказал, что хочешь расстаться, а она к тебе полезла?

Джеффри пожал плечами.

– Почему расстались?

– Общих интересов не было.

– Вы разве не общались после школы?

– Да, немного.

– И о чем вы разговаривали?

– Мы… не разговаривали.

– А.

Он снова пожал плечами и сказал:

– Ничего особенного. Она хотела целоваться по пять минут подряд, потом говорила что-то типа «я хорошая христианка», а потом мы снова целовались.

– Что ж, поздравляю, – сказала я. – Ты официально получил статус «Пососался в школе». Мне, наверное, не удастся достичь этого рубежа, разве что с другой девчонкой, что, по мнению большинства, вполне вероятно. Вообще-то, я даже не против, но сейчас это будет больше похоже на показательное выступление перед кучкой придурков…

– Что случилось? – спросил он. – Что сделал Джейк?

– Странно, что ты не слышал.

– Слышал, но от людей, которых там не было. И от Джейка.

– И что он сказал?

– Не хочу повторять. Я никогда не слышал, чтобы он так сильно и так долго злился. По-моему, ты его опозорила.

– Отлично.

– Так что он сделал?

– Загнал меня в угол у шкафчиков и пригласил на бал. Он поспорил со своими друзьями, что я соглашусь, – как в кино девяностых. Потому что, ну ты знаешь, я ж себя не уважаю. Я сказала «нет», а он все спрашивал почему и говорил, что, если не приведу вескую причину, должна буду согласиться.

Джеффри сказал:

– Но он же тебя отпустил в итоге?

– Да, только чуть мне руку не оторвал, пытаясь удержать.

Джеффри потер глаза:

– Я бы ему вмазал, если бы не был уверен, что он шею мне свернет.

– Я бы и сама ему вмазала, если бы не была уверена, что люди станут называть меня не просто сукой, а поехавшей уберсукой и к тому же гопницей.

– Зря я рассказал ему, что он тебе нравится, прости. Ничего этого бы не было.

– Ты не виноват.

Он на мгновение замолчал (стандартная Джеффри-тишина: ему хотелось бы продолжать спорить, пока я не уступлю и не позволю ему взять вину на себя), но в конце концов решил не обострять и просто вздохнул.

– Итак, – сказал он, – ты вернешься за стол или мне пересесть к окнам? Завтра день пицца-палочек. Обидно будет пропустить.

Пропускать день пицца-палочек всегда было обидно.

Хронос

Коридоры сжимаются. Шкафчики на несколько дюймов короче, напольная плитка – на сантиметры меньше, различим потолок. Я вижу дальше, и тревожно мне от этого больше, чем от темноты. Теперь я увижу то, что меня подстерегает.

Первым делом мы стали искать выход. Двери и окна здесь остались, но только внутри: они ведут в классы, уборные или другие мутировавшие помещения. Наружу ни дверей, ни окон нет. Школа забрала их у нас, и, сколько бы мы ни просили, на какие бы жертвы ни шли, нам их так и не вернули. Единственный вид на улицу (или то, что мы принимаем за улицу) – ослепительно-белое небо над внутренним двором. Спустя некоторое время мы прекратили поиски. Джейк и другие ушли в офисы администрации, а мы заняли Фонтанный зал.

Только один человек, быть может, знает то, чего не знают остальные. Только один человек, который проводит дни, собирая информацию, – он не один из нас и не один из них, одновременно процветает в этом кошмаре и отчаянно жаждет выбраться из него.

Его зовут Хронос, и он живет в актовом зале.

Кажется, Школа и Хронос пришли к соглашению. В радиусе тридцати футов от актового зала все в золоте: полы, стены, светильники – словно гробница древнего короля-завоевателя. Я крадусь мимо главного коридора, мимо администрации, мимо спортзала, где мистер Гейбел, учитель физкультуры, стекает с трибун и исчезает в полу, и дальше к крылу изящных искусств, где на стеллажах все еще стоят пустые ящики для инструментов, незаконченные картины прислоняются к дверным косякам, а на полу разбросана бумага. В целом Школа как будто заброшена, но в коридорах художественного отделения словно прошел потоп, оставив после себя лишь обломки. Это территория Хроноса.