Уже на пороге ресторана немец мягко сжал мне руку повыше локтя и тихо прибавил:
— Я надеюсь, что вы мне ответите, и мы с вами сойдемся!
IX
Эта случайная встреча, вероятно, скоро исчезла бы из моих воспоминаний, как вообще все случайные дорожные встречи, разговоры, даже лица.
Но таинственная бриллиантовая биржа, где мы тогда были с немцем, невольно заставляла вспоминать и его самого.
В Антверпене я остался только один день. Осмотрел некоторые музеи. В особенности, меня поразил один из них, посвященный произведениям Рубенса. Фламандцы отдали долг своему знаменитому земляку и собрали в роскошных залах все, что могли только раздобыть из произведений его талантливой кисти.
Мне показалась в одном из уголков большого зала знакомая фигура немца. Он стоял с каким-то высоким сухощавым человеком военной выправки и что-то убежденно ему говорил.
Тот кивал ему головой, видимо, с ним соглашаясь.
— Как же он хотел еще вчера выехать из Антверпена? — невольно подумал я. — Вероятно, задержался со своими бриллиантами.
Меня не потянуло подойти к нему и поздороваться; я перешел в другой конец зала и остановился перед изумительным полотном Рубенса «Снятие со Креста». Не знаю, заметил ли также и он меня, но потом я уже не видел моего вчерашнего спутника.
Проходил я и мимо таинственного дома, где шлифовали бриллианты. Он напомнил мне крепость благодаря своей солидной постройке, плотным, кованым из железа воротам и рядом таких же ставень во втором этаже около окон. Нижний этаж представлял из себя глухую стену.
Окончилась в Льеже выставка довольно поздно осенью. Я уехал в Россию гораздо раньше, еще летом, утомившись сутолокой выставочной жизни, этим непрестанным колесом и ярким калейдоскопом красок, впечатлений, лиц и непрерывным шумом.
В России меня вполне захватила японская война. Все это так живо воспринималось сердцем, все наши неудачи, потери горячо волновали меня, и пестрая ярмарка зарубежной жизни погрузилась в туманную даль.
Забыл я и о моих странствиях по бельгийскому муравейнику; впечатления непрерывной деятельности промышленных его центров тоже ускользнули из моей памяти.
Но Антверпен, а в особенности бриллиантовая биржа, нет-нет, да и вспоминались мне. Туманным пятном мелькала перед глазами фигура случайного спутника-немца, но его просьбы я все-таки не исполнил и ничего ему не написал.
Мне почему то претило это сделать, и я откладывал писание ответа все дальше, дальше.
Случай совершенно неожиданно напомнил мне опять о нашей встрече. Это было так.
X
Был удушливый летний вечер. Семья моя находилась вне города. Мне приходилось всю неделю толкаться здесь, и я, чтобы убить время, подышать воздухом, отправился погулять по тенистым аллеям Каменного острова.
Масса экипажей, автомобилей летели на Стрелку; все это было переполнено нарядными дамами, корректными джентльменами, скакали военные…
Картина была блестящая…
Обойдя знаменитый мысок, на котором наблюдают не заход солнца, а красивых дам в роскошных туалетах, я направился обратно вдоль Невки.
Вереница экипажей продолжала медленно тянуться. Я наблюдал за нею, отыскивая знакомые лица и неожиданно вздрогнул. В одной из колясок сидел пожилой, седоватый, с острой бородкой какой-то господин, изящно одетый, в котелке. Рядом с ним находился… мой антверпенский знакомый! Да, это был он, я не ошибся.
Они оживленно разговаривали; первый что-то показывал рукою на Невку, немного горячился. «Немец» повернул голову, последовал его указанию; его взгляд неожиданно остановился на мне и, кажется, как будто застыл.
Он, видимо, колебался, что ему делать, — поклониться ли мне, кинуть ли слово-другое приветствия (экипаж ехал у самой пешеходной аллеи) или сделать вид, что он ошибся.
Но я был убежден, что он меня узнал. Сомневаться в этом было трудно.
Мне была неприятна эта встреча; я отвернулся и стал смотреть на лежащий по ту сторону реки Крестовский остров.
Затор экипажей на этот раз был немалым и весь ряд их еле-еле двигался.
Вернулся обратно, но знакомая коляска проехала очень мало вперед.
— И вы здесь гуляете, милый друг? — раздалось сзади меня.
Это оказался мой приятель, биржевой маклер.
— Почему это вы так заинтересовали директора П. банка? Он вместе с сидевшим с ним известным иностранцем (позабыл его фамилию) все время смотрел на вас и разговаривал; по-видимому, тоже предметом их разговора были вы!
— Не знаю, — отклонился я от каких-либо объяснений. — А кто такой этот знатный иностранец?
— Я забыл его имя; он часто бывает в Петрограде, появляется на бирже. У него здесь громадные связи. Трудно решить, кто он, немец, бельгиец ли, но, видимо, у него большие дела с Россией, ему везде оказывают почтение. Это персона грата не только в одном финансовом мире.
В эту минуту я немного пожалел, что не ответил антверпенскому немцу. Кто знает, может быть, действительно, он помог бы мне получить хороший верный заработок…
Писать ему теперь было бы немного странно.
У меня мелькнула новая мысль — отыскать его самого и переговорить лично.
Но как найти? Я не знал ни имени его, ни положения. Наше мимолетное знакомство не дало мне никаких сведений.
Я обратился с этой целью к тому биржевику, с которым я встретился на Стрелке. Тот обещал узнать, но через день телефонировал мне, что «немец» уже уехал из Петербурга.
XI
Снова ушли в вечность года. Из памяти моей исчезли и последние остатки воспоминании о Бельгии. Завеса времени заволокла все плотным туманом.
События за событиями мчатся с быстротой молнии, точно экстренный поезд убегает куда-то вдаль, оставляя за собой только клубы дыма, быстро рассеивающегося в воздухе.
Принеслась к человечеству и современная европейская война. Теперь уже нельзя сомневаться, что она не носит какой-нибудь местный характер. Воюют чуть ли не все европейские государства. Нервными когтями захватила она каждого, приковала к одной себе общее внимание, заставила содрогаться ее ужасом, небывалым зверством современных гуннов-тевтонов, восторгаться героизмом бельгийцев и сожалеть их разрушенное гнездо, их поруганную отчизну!
Не знаю, заметил ли кто-нибудь несколько строк, промелькнувших в военно-иностранной хронике.
Вот что гласили они:
«Во время осады Антверпена неожиданно было обращено внимание защитников города на одно здание, в котором помещалась шлифовальная фабрика бриллиантов. По сведениям оказалось, что работы в ней уже давно не производятся, хотя там жили, так как в окнах был виден свет. У проходившего по улице вечером патруля возникло случайное подозрение в пожаре. В верхней части довольно высокого бельведера, помещавшегося на крыше, неожиданно вспыхнул яркий огонь. Это продолжалось несколько секунд, затем он потух. Все здание снова погрузилось в темноту. Начальник патруля настойчиво стучал в бронированные ворота, но никто не отзывался. Выломать их представлялось очень трудным.
Оставив несколько людей наблюдать за домом, начальник патруля сообщил командующему городом, и утром отряду удалось проникнуть в само здание. Оно было пусто. Куда исчезли таинственные жильцы из него, никто не знал.
Немало „интересного“ нашлось в этом таинственном жилище. Как оказалось, оно принадлежало одному немцу, довольно часто сюда приезжавшему. В бельведере прекрасно оборудована станция беспроволочного телеграфа, в шлифовальной были устроены приспособления для фабрикации бомб, а в самом низу приготовлялась взрывчатая смесь для них.
Измена свила себе гнездо в самом центре и, как теперь выяснено, оно существовало уже здесь немало лет, все время выдаваемое за бриллиантовую шлифовальню.
Эти шлифовальщики были немецкими агентами, передававшими все малейшие сведения и наши секреты в Берлин.
Как жалко, что оба стоявшие во главе этого „благородного“ учреждения немца вовремя исчезли. Для них оказалось бы превосходное место на приемной мачте беспроволочного телеграфа».
