Эти странные Рэдли - Хейг Мэтт

– Что с ней? – спрашивает он.

– Все нормально, – отвечает Клара, чтобы от нее поскорее отвязались. – Честно, все хорошо. Отпустило.

Последняя реплика повисает в воздухе, наполняя комнату тошнотворным душком лжи.

Действо

Клара старательно собирается в школу, делая все, что должны делать обычные нормальные дети, только вот в желудке у нее полное безобразие.

Дело в том, что в прошлую субботу Клара решила повысить свой уровень от вегетарианки до стопроцентной веганки в попытке заставить животных полюбить ее хоть немножко больше.

Например, те же утки, которые отказываются есть ее хлеб, или коты, которые не дают ей себя погладить, или лошади, которые пасутся в полях за дорогой на Тирск и каждый раз чуть ли не бесятся, когда она проходит мимо. Она даже не смогла нормально насладиться поездкой с классом в питомник фламинго, потому что едва она приближалась к озеру, как все фламинго в панике разлетались. Что уж говорить о ее золотых рыбках, Ретте и Скарлетт, чей век оказался совсем уж короток. Это были единственные питомцы, которых ей неосмотрительно позволили завести; она прекрасно помнит, как в первое же утро она с ужасом обнаружила их плавающими вверх животами, с бледной чешуей.

А теперь она достает из холодильника соевое молоко и чувствует на себе взгляд матери.

– Если бы ты попила нормального молока, тебе бы стало лучше. Значительно.

Клара гадает, что именно в формулировке «никакого мяса или продуктов животного происхождения» непонятно ее матери, но выдавливает из себя улыбку:

– Я в порядке. Не беспокойся, пожалуйста.

Они сидят все вместе в кухне – отец пьет свежий кофе, брат поглощает традиционное ассорти из мясной нарезки.

– Питер, объясни ей, что она себя гробит.

Питер выжидает. Слова жены сперва вливаются в темную алую реку его мыслей, а потом выплескиваются тяжелым вязким потоком на узкий берег отцовского долга.

– Мама права, – говорит он. – Ты себя гробишь.

Клара заливает омерзительным молоком орехово-зерновые мюсли, и ее с каждой секундой тошнит все сильнее. Она хочет попросить, чтобы выключили радио, но понимает, что так ее дурное самочувствие только сильнее будет бросаться в глаза.

Наконец на ее сторону встает Роуэн, пусть и в привычной саркастической манере:

– Это всего лишь соя, мама, – бубнит он с набитым ртом. – Не героин какой-нибудь.

– Но она должна есть мясо!

– У меня все хорошо.

– Слушай, – говорит Хелен. – Я думаю, тебе стоит остаться дома. Хочешь, я позвоню в школу?

Клара качает головой. Она обещала Еве, что придет сегодня на вечеринку к Джейми Саутерну. Так что если она хочет, чтобы ее отпустили, то придется и в школу идти. Кроме того, торчать дома и целый день слушать пропаганду мясоедения – сомнительное удовольствие.

– Честно, мне нормально. Меня уже не тошнит.

Мама и папа привычно обмениваются выразительными взглядами, значение которых остается для нее неясным.

Питер пожимает плечами. («Фишка папы в том, – сказал однажды Роуэн, – что если бы так было можно, ему было бы дважды насрать практически на все».)

Хелен сдается – как сдалась несколько дней назад, когда Клара заставила ее сунуть в тележку для покупок соевое молоко, пригрозив анорексией.

– Ладно, в школу отпущу, – наконец говорит мама. – Но пожалуйста, осторожнее.

Сорок шесть

Однажды наступает такой возраст – это может быть и пятнадцать лет, и сорок шесть – когда ты вдруг осознаешь, что привычные модели поведения не работают. Именно это сейчас происходит с Питером Рэдли, который жует кусок зернового тоста с маслом и таращится на прозрачную пластиковую коробку с остатками ветчины.

Законопослушный и рационально мыслящий взрослый, у которого есть машина, жена, дети и регулярные пожертвования в благотворительные фонды.

Прошлой ночью ему всего лишь хотелось секса. Простого, безобидного, человеческого секса. Что такое вообще этот секс? Ерунда. Объятия в движении. Бескровные шевеления плоти. Ну ладно, ладно – возможно, он хотел, чтобы секс привел к чему-то еще, но он бы сдержался. Он уже семнадцать лет сдерживается.

Ай, на хрен, думает он.

Как приятно выругаться, пусть и мысленно. Он читал как-то в Британском медицинском журнале, что есть доказательства, будто сквернословие облегчает боль.

– На хрен, – бормочет он тихо, чтобы не услышала Хелен. – На хрен, на хрен.

Реализм

– Я беспокоюсь за Клару, – говорит Хелен, подавая Питеру ланч-бокс. – Она всего неделю веганствует, а уже болеет. Вдруг это приведет к последствиям?

Он едва ее слышит. Смотрит вниз, вглядываясь в темный хаос своего портфеля.

– Сколько же тут всякого дерьма скопилось.

– Питер, я боюсь за Клару.

Питер выбрасывает в мусорку две ручки.

– И я за нее боюсь. Я очень за нее боюсь.

– Но ты же не ждешь от меня никаких предложений, правда?

Хелен качает головой.

– Только не начинай. Питер, не сейчас. Дело серьезное. Я очень надеюсь, что мы будем вести себя как взрослые люди. И мне интересно, что ты можешь предложить.

Он вздыхает:

– Я думаю, надо сказать ей правду.

– Что?

Он делает глоток спертого кухонного воздуха.

– Мне кажется, пора все рассказать детям.

– Питер, мы должны думать о безопасности. И об их личной, и вообще. Будь реалистом, пожалуйста.

Он защелкивает застежку портфеля.

– О, ну да, реализм. Не наша тема, не так ли?

Он бросает взгляд на календарь. Балерина Дега, даты, обведенные рукой Хелен. Напоминалки о собраниях книжного клуба, спектаклях, бадминтоне, уроках живописи. Бесконечный список задач. На сегодня тоже есть: Фелты – ужин – закуски от Лорны.

Питер представляет, как их симпатичная соседка сидит за столом напротив.

– Слушай, извини, – говорит он. – Что-то я разбухтелся. Железо упало, видимо. Я просто уже по горло сыт этим враньем, понимаешь?

Хелен кивает. Она понимает.

Питер смотрит на часы и встает из-за стола.

– Сегодня день выноса мусора, – говорит она. – Нужно вынести все ненужное.

Утилизация. Питер вздыхает и берет пакет с пустыми банками и бутылками. Пустые сосуды, которые ждут перерождения.

– Я просто боюсь, что чем дольше она отказывается от всего, чем должна питаться, тем выше вероятность, что в ней проснется острая…

– Да знаю я, знаю. Мы что-нибудь придумаем. Мне правда надо бежать. Опаздываю уже.

Питер открывает дверь, и они видят зловещее синее небо, с которого льется предостерегающий свет.

– У нас ибупрофен заканчивается?

– Кажется, да.

– Куплю на обратном пути. Голова раскалывается.

– У меня тоже.

Он целует ее в щеку и с нежностью гладит по руке – будто невзначай напоминая, какими они были когда-то, – а потом уходит.

«Мир фантазий»

На карте Бишопторп похож на скелет рыбы. Главная улица – как хребет, от которого в никуда тянутся улочки поменьше и тупики. Глухомань, из которой молодежь мечтает вырваться.

По меркам деревень он относительно большой, и на главной улице довольно много магазинов.

При свете дня они выглядят как разномастное скопление заведений, никак не связанных друг с другом. Например, кулинарная лавка изысканных деликатесов соседствует с магазином одежды «Мир фантазий», который можно было бы принять за секс-шоп, если бы не наряды в витрине (в задней части которого действительно есть отдельный торговый зал с «новейшими игрушками для взрослых»).

На самом деле деревня не справляется с самообеспечением. Почтовое отделение закрылось, а паб и рыбная лавка на грани выживания. Рядом с клиникой работает аптека, есть магазин детской обуви, но он рассчитан в основном на покупателей из Йорка или Тирска. И все.