– Миша, – прохрипел Штырь, не отрывая взгляда от измученной калеки. – Ты сейчас думаешь о том же, о чем и я, да?
«Я бы начал с женщин и детей».
– Что? Ваня, стоп. Стоп, не надо, Ваня, – только и мог пролепетать я. – Это же ребенок.
– Мясо есть мясо, – сглотнув слюну, ответил мне голосом бывшего друга Царь Голод.
Штырь начал спускаться вниз, я последовал за ним, пытаясь утихомирить взбесившийся перезвон у себя в голове. В руке у меня был нож, и я мог бы остановить Штыря, всадив его ему в спину. Но, в отличие от напарника, я не был ни в чем уверен. В отличие от него, я все еще оставался человеком, но это и делало меня слабым. Я смотрел мимо Штыря на девчонку, а видел Янку. Если выбирать между ней и этой… Она же все равно не жилец, с такими-то ранами. Первую помощь оказать можно. Вон, того же Штыря Янка дважды, считай, спасала. Но здесь… Здесь ее навыков медсестры будет мало. Нужна больница, нужны палата, наркоз – а все это давно превратилось в прах, как и весь город. Как и весь мир, возможно. Со дна этой ямы девчонке уже не выкарабкаться, во всех смыслах. Хотя…
У нее отняли ноги, но ведь зачем-то озаботились, чтобы перевязать раны?
Озарение пришло слишком поздно. Я понял, что мы допустили роковую ошибку, только услышав, как хлопает дверца джипа у нас над головами.
– Стой, где стоишь, – хохотнули сверху. – Ру-ки вверх.
Из машины выбралось трое: два здоровяка в косухах, с ружьями, а между ними встал еще один – толстый, седовласый, в темном пиджаке, давно не глаженных брюках, с когда-то стоившими бешеных денег длинноносыми туфлями на ногах и белой рубахе, расстегнутой на широкой, покрытой белесой порослью груди. Губер улыбался.
– Рыпнетесь – и будете собирать свои тощие задницы по кусочкам.
Мы замерли.
– Нож, топор – в землю.
«Мясо» у наших ног затихло – девочка потеряла сознание. Глядя на нее и слыша шаги спускающихся к нам бандитов, я подумал о нашем отряде, о тех четверых, что остались за переправой. О Сером, Василиче и других.
И о Янке. Как она теперь, без меня?..
– Такая примитивная ловушка. Так глупо попасться. Боже мой…
– Божечка больше не принимает. Офис закрыт! – заржал возникший перед глазами амбал и ударил меня прикладом ружья в лоб.
Тэк-с, тэк-с. Хронометр все еще тикает. Тэк-с, тэк-с. Никогда бы не подумал, что проклятые щелчки, годами не дававшие мне спать по ночам, станут для меня сродни биению сердца, послужат сигналом о том, что я еще жив.
Сначала во мраке стали слышны они, а только потом – запах. Стылый, терпкий, солоноватый запах: пыль, кровь, пот – вперемешку. В последнюю очередь вернулось зрение, хотя, оглядевшись (движение вызвало серию болезненных вспышек в голове), я поначалу мало что смог рассмотреть. Было темно. Во тьме проступали смутные очертания, позволившие понять, что нахожусь я в каком-то небольшом помещении или узкой, похожей на пенал комнате. И нахожусь я тут не один – рядом со мной, на расстоянии вытянутой руки сидел, прислонившись спиной к стене, понурив плешивую голову и вытянув длинные палки-ноги, Штырь. Напротив нас, в трех метрах – другая стена, по правую руку – третья, а в углу стоял стол или, может быть, верстак, под которым валялось что-то округлое, смахивающее формой на бублик, только бублик этот был размером с крупного пса.
Шина. То есть мы в гараже. Пошевелив конечностями, я понял, что связан. Присмотревшись, убедился, что и Штырь ничуть не в лучшем положении – руки, как и у меня, за спиной, ноги перехвачены веревкой в щиколотках.
Слева раздался металлический лязг, скрип, пахнуло холодом, и на мгновение комнату залил белый, слепящий свет. Штырь хрипло закашлялся, а я отвернулся, почувствовав, что еще секунда – и глаза лопнут. Конечно, ничего подобного не случилось. Послышалось шарканье, замелькали, разбивая потоки яркой белизны, тени и, хотя за лобной костью у меня все еще плясали рок-н-ролл под аккомпанемент участившего ход хронометра искры, зрачки смогли сфокусироваться. Передо мной и Штырем стоял, возвышаясь над нами в полный рост, Губер.
– Как видите, господа, мы весьма вовремя. Наши дорогие гости почти что в добром здравии. Правда, если судить по кислому выражению лиц, они не слишком расположены к задушевным беседам…
– Ничо, с паяльником в заднице запоют соловьями, гы, – проворчал один из его подручных, горилла в грязном свитере с закатанными по локоть рукавами. Татуированные перстнями пальцы и правда сжимали ручку паяльной лампы.
Губер брезгливо отмахнулся:
– Не засти.
Громила чуть подвинулся, давая хозяину больше света, а тот, нырнув рукой под полу пиджака, выудил оттуда и нацепил на нос очки с пыльными, заляпанными стеклами в тонкой золотистой оправе. Другую руку вытянул перед собой на всю длину – в ней он держал раскрытую книгу… чертов учебник за седьмой класс. В льющемся через гаражные ворота свете черты оплывшего лица казались аристократически благородными, холеными, как у римских патрициев в старом кино. Легкая щетина на приподнятом круглом подбородке напоминала младенческий пушок. Он громко прочистил горло, будто готовясь произнести торжественную речь, и я вспомнил, что в прошлой жизни слыхал много таких по местному телевидению, особенно на день города. Черт подери, я даже голосовал за этого ублюдка, когда тот на заре своей политической карьеры избирался в мэры. Мы с Ванькой безмолвно наблюдали, и не знаю, как у Штыря, а у меня эта маленькая театральная сценка вызывала только недоумение.
Ну конечно! Ответ родился не в сознании, а в горле, в легких. И эта мысль, словно глоток чистого кислорода, сразу взбодрила.
– Деревья и трава, – произнес Губер, не отрывая взгляда от раскрытой книги, и я понял, что он читает вслух. – Он поглядел на свои руки и повернул их ладонями вверх. Он будет сажать траву и деревья. Вот его работа: бороться против того самого, что может помешать ему остаться здесь. Он объявит Марсу войну – особую, агробиологическую войну. Древняя марсианская почва… Ее собственные растения прожили столько миллионов тысячелетий, что вконец одряхлели и выродились. А если посадить новые виды? Земные деревья – ветвистые мимозы, плакучие ивы, магнолии, величественные эвкалипты. Что тогда? Можно только гадать, какие минеральные богатства таятся в здешней почве – нетронутые, потому что древние папоротники, цветы, кусты, деревья погибли от изнеможения.
Недоумение мое росло. Какого черта, что за цирк эта скотина нам тут устраивает?
– Рэй Брэдбери, «Зеленое утро», – пояснил Губер. Схлопнул обложки, повертел книгу в руках. – Фантастика. Какая глупость! Старый учебник, советский еще… Не слишком патриотично. Пацифизма многовато… на том ведь и погорели. – Небрежно бросил потрепанный томик к сваленным на верстаке инструментам. – Однако же, господа, тут у нас интеллигенция в гостях. Интеллектуалы, так сказать.
– Говно, – буркнул детина с паяльником.
– Можно и так выразиться, – пожал плечами Губер. – Как бы там ни было, а какая-то правда жизни есть и в фантастике. Чтобы жить, нужен кислород. Нужны растения, плоды которых можно потреблять в пищу.
– Помидорчики, – облизнулся детина.
– Они самые. Знаете ли вы, граждане, – обратился Губер к нам со Штырем, – что одна хорошая, ухоженная теплица способна снабдить пропитанием десять – пятнадцать человек в течение всего года? У меня таких теплиц три. Я же аграрий по образованию! Первый бизнес по сельхозчасти делал, в натуре.
«В натуре, ты – сука», – подумал я и глянул на Штыря. Тот, похоже, не думал ни о чем, снова впал в прострацию и тупо смотрел в стену за спиной стоящего рядом с ним губеровского амбала. С края рта вниз тянулась тонкая ниточка слюны.
– Конечно, урожаи нынче уже не те, – продолжал Губер. – Экологическая обстановка, так сказать, не способствует. Однако, – сделав паузу, он снял и спрятал обратно очки, – в наше сложное время по-настоящему огромную ценность обретают уже не деньги, не золото, не газ и даже не нефть.
