Людишки - Уэстлейк Дональд Эдвин

– Сами увидите, – ответила Пэми, протягивая руку за деньгами. Датчанин отдал ей бумажку, и Пэми повернулась, чтобы спрятать ее в левый башмак: она знала, что клиент не устоит перед искушением и облапит ее. «Я с ним быстро управлюсь, – подумала Пэми, когда руки блондина обхватили ее. – Через полторы минуты буду на улице».

Но не тут-то было. Раздевшись, датчанин стал похож на мокрого розового кита. Он фыркал и потел при каждом прилагаемом усилии, но, Боже, до чего же был вынослив! Он переворачивал Пэми и так, и сяк, и эдак, он даже заставил ее кончить (взаправду кончить!) два или три раза, а ему все было мало, он никак не мог остановиться, и Пэми уже начинала беситься, ибо для шлюхи время – деньги.

«Сейчас я его заражу», – подумала она, поскольку на смену обычному безразличию (заразится – плевать, не заразится – тоже плевать) пришло злобное желание непременно наградить толстого клиента своим «тощаком». Пэми исхитрилась напустить слюней сначала ему в рот, а потом – в задний проход. После этого Пэми перестала жалеть о потерянном времени. Какого черта? Надо было ловить момент. Этим она и занялась.

В конце концов клиент откинулся навзничь и принялся пыхтеть и отдуваться, а Пэми оседлала его, как мальчишка, катающийся на дельфине, и крепко обхватила ногами. Лицо и шея датчанина делались все краснее, бледные глаза вылезли из орбит, а во время оргазма он заорал, как баба. Истошный вопль перешел в булькающий хрип, и датчанин обмяк на матраце. Мышцы его расслабились, челюсть отвалилась, потухшие глаза уставились в потолок.

Обливаясь потом, Пэми разглядывала его, поглаживала себя по мокрому животу и вытирала ладони о бедра.

– Мистер? – позвала она.

Никакого ответа. Пэми осторожно попятилась и слезла с датчанина. Миновав на четвереньках его ноги и край кровати, она очутилась на полу и уставилась на своего клиента вытаращенными глазами. Тот лежал, будто большая тряпичная кукла, из которой сыплются опилки. «Я его убила, – подумала Пэми и блаженно улыбнулась при этой мысли. Прежде ей никогда не доводилось гробить людей. – Я прикончила его своей пиписькой».

Пэми огляделась, увидела открытый чемоданчик на тумбочке, и глаза ее загорелись.

Надо его спереть!

Она шагнула к чемоданчику.

– Ммммммммммууууууммммм… Агхххххххаааахххх…

Пэми в ужасе повернулась. Датчанин был живехонек; он поднял голову и левую руку и пытался на что-то указать. Глаза его были полны боли и страха.

– Лек… арство… – выдохнул он. – Ящик… Лек… арство…

Живой. Но умирает. Пэми смотрела на него и не шевелилась.

Он снова закричал. И снова. И снова. Потом его голова откинулась назад, рука упала, шея странно вывернулась, а глаза уставились на Пэми.

– Я… – выдохнул он и захрипел. – Я… вызову… – теперь это был сдавленный свистящий шепот. – Полицию…

Он принялся шарить вокруг нетвердой рукой, пока не наткнулся на телефон.

Нет! Это грозит страшной бедой! А до денег – рукой подать. Пэми оторвала взгляд от датчанина и посмотрела на чемоданчик. Она заметила охотничий нож, и глаза ее вспыхнули.

Датчанин понял, что у нее на уме, раньше, чем Пэми добралась до чемоданчика.

– Я не буду звонить! Я не буду звонить!

Но Пэми уже сжимала деревянную рукоятку. Ножны отлетели в угол. Женщина бросилась на датчанина, как гепард, и принялась наносить удары ножом сверху вниз, снова и снова. Она пронзила его раз сто. Скрипя окровавленными зубами, гортанно рыча, собирая все силы до капли, она разила датчанина опять, опять, опять, опять, пока наконец нож не застрял, зацепившись за что-то, и ее скользкая ладонь сорвалась с рукоятки, когда Пэми извлекала клинок из очередной раны.

Она еще с минуту посидела верхом на ногах своей жертвы, задыхаясь и дрожа от мышечного напряжения. Потом снова по-рачьи слезла с трупа, остановилась посреди комнаты, и ее затрясло. Кровь так и хлестала из датчанина, она капала с ножа всякий раз, когда Пэми заносила его, и теперь ею было забрызгано все вокруг. Даже на потолке виднелись темные крапинки. Кровь впитывалась в матрас, потому что Пэми в исступлении дважды промахнулась и, взрезав покрывало и простыню, проткнула грязную набивку. Огромные потеки и пятна покрыли стены и задернутые шторы, зеркало на дверце шкафа затуманилось от крови. Большой ковер прилипал к босым ступням. У Пэми было такое чувство, будто ее окунули в громадный чан с теплым малиновым вареньем. Чужая кровь запеклась на ее ноздрях, Пэми хватала ртом смрадный воздух и пыталась собраться с мыслями.

Башмаки, платье, сумка. Башмаки темные, на них ничего не видно. Платье было испещрено капельками подсыхающей крови, сумка тоже. Попытавшись вздохнуть, Пэми захрипела и ошалело побрела в ванную. Пустила воду в раковину, потом включила еще и душ и забралась под струю. В прошлом клиенты несколько раз пускали ее в душ в роскошных гостиничных номерах, поэтому она умела управляться с сантехникой. Сняв с куска мыла бумажную обертку, она принялась намыливать волосы, снова и снова. Потом ополоснула их под мощной струей и намылила опять. Это продолжалось, пока стекающая с головы пена не стала белой, утратив розовый оттенок. Потом Пэми начала драить руки, ноги, туловище. Волосы на лобке напоминали губку, пропитанную кровью, и их пришлось выжимать несчетное число раз. Наконец Пэми села в ванне, под самым душем, который изливался на нее подобно дождю, и долго мылась, мылась, мылась, мылась. Неужели эта вода так никогда и не станет прозрачной?

Станет. Уже стала. Пэми поднялась. Она изнемогала, а оттого двигалась тяжело и неуклюже. Едва не поскользнулась в ванне, но сумела выбраться на кафельный пол. В ванной висели большие мягкие бежевые полотенца. Пэми вытерлась насухо, потом соорудила из полотенец нечто вроде дорожки через комнату, дабы не испачкать ноги кровью. Забрав платье и сумку, она отнесла их в ванную. Вода по-прежнему лилась в раковину. Пэми, как могла, замыла пятна, стараясь не намочить все платье, потом выскоблила сумку мочалкой. Натянув платье через голову (мокрые пятна липли к телу), она повесила на шею сумку и отправилась по полотенцам к своим башмакам. Вытерла их одним из полотенец, обулась, выпрямилась и оглядела кровавое месиво на кровати. Посмотрела на датчанина, и никаких чувств не отразилось в ее глазах. Она его почти забыла.

Но не забыла о деньгах. Расстелив перед собой еще одно полотенце, Пэми подошла к тумбочке и уже хотела опустить крышку чемоданчика, когда вдруг заметила внутри паспорт. Она взяла его, раскрыла и увидела сердитую физиономию своего клиента.

«Мне этот паспорт ни к чему. Нельзя уносить отсюда никаких свидетельств моей связи с этим датчанином», – решила Пэми. Положив паспорт на тумбочку, она закрыла чемоданчик, взяла его в левую руку и оглядела комнату. Вроде все.

Как же трудно шевелиться самой да еще шевелить мозгами. Казалось, сонливый ужас подстерегает ее на границах сознания, на краю поля зрения. «На сегодня хватит, наработалась, – сказала она себе. – Домой. Спать. Я не понимаю, что тут произошло. Это какое-то бешенство. Завтра будет легче».

Я познал два новых ощущения: плотскую любовь и смерть.

Оба весьма занятны, в оба уходишь с головой, и ни одно из них не соответствует в точности тому, чего я ожидал. Первое не только приятно. А второе не только мучительно. Похоже, людские чувства причудливым образом переплетаются: даже ощущение великого счастья сопровождается грустью, а самая страшная боль сдобрена каким-то непонятным удовлетворением.

До чего же насыщенно живут эти создания! Я и мне подобные горим долго и медленно, еле тлеем, а люди вспыхивают ярким жарким пламенем, но быстро угасают. Я всегда полагал, что мы устроены лучше, но согласятся ли со мной люди? Будь у них выбор, предпочли бы они наш долгий безмятежный век своим страстям, пожирающим их бренные тела?

Впрочем, такого выбора у них нет, а скоро, по Его замыслу, не будет и вовсе никакого. Я уже собрал своих людей, своих представителей. Я их расшевелил, вынудил пуститься в путь. Григорий Басманов едет в Нью-Йорк на прием к онкологу. Ли Кван драит тарелки в громко урчащем чреве «Звездного странника» Североамериканских линий. Мария-Елена Родригес в Бразилиа покупает подвенечное платье и борется с угрызениями совести, потому что с легким сердцем использовала Джека Остона. Проводимая Ходдингом Кэйбелом Карсоном кампания по избавлению от взрывоопасного доктора Марлона Филпотта, похоже, начинает приносить плоды. А Фрэнк Хилфен сидит в окружной тюрьме в Индиане, куда попал за нарушение честного слова, но скоро он опять выйдет на свободу.