Долбаные города (СИ) - Беляева Дария

Он натянул одеяло, закусил красное крыло нарисованной ракеты. У ракеты круглые иллюминаторы, желтые, словно в них горит свет, а само одеяло темно-синее. Везде темно, только желтые кружочки в маленьких ракетах, рассыпанных по космосу неосторожным ребенком. Лучшая метафора для подросткового возраста.

— Это как? — спросил я. — Опять компьютерные игры виноваты?

Эли пожал плечами. Мы снова надолго замолчали, а потом я заметил, что Леви засыпает. Эли широко зевнул. Было в этом что-то правильное, провести ночь в комнате Калева. Как бы попрощаться.

Эли и Леви заснули, я долго смотрел на спящего Леви, во сне он чуть хмурился, словно беспокоился о чем-то, я получше укрыл его одеялом и достал телефон. Я включил камеру и долго рассматривал свое лицо, я часто так развлекался, считал свои веснушки и путешествовал между нарциссизмом и деперсонализацией, смотрел, как блестят в темноте мои глаза. Я включил запись.

— Это снова про Калева. Может сделаю из этого отдельное видео потом. Не знаю. Пока началу не хватает фееричности, как мамке Леви в постели. Блин, нельзя же палить Леви.

Я повернулся в его сторону, он спал, и я положил руку ему на голову.

— Это про спиральки, — зашептал я. — Калев рисовал спирали и писал про какого-то бога. Голодного и желтоглазого. Еще там был вопрос, очень простой. А кто один? Спиральки, спиральки, спиральки. Я хочу, чтобы это что-то значило. Если мой друг решил убить себя просто так, потому что поехал, то это ведь полный отстой, правда?

Последнюю фразу я прошептал так отчаянно, что мне стало самого себя жалко, а это было чувство непродуктивное, на него имели право только кассирши в супермаркетах. Тогда я начал тихонько болтать обо всем на свете, и хотя я неизменно возвращался к тревожащему слову "спираль", через некоторое время я почувствовал, что засыпаю.

Подкаст: Сумасшедшие сны.

Я спал беспокойно, и снилось мне, на кровати моего друга, убийцы и мертвеца, нечто вполне ожидаемое, и в то же время невыносимое. Вернее, тут ведь как: сюжета у сна толком не было, он сложился из разрозненных сцен, как будто кто-то взял десяток короткометражек, порезал их и слепил в одну.

Сначала мы с Леви сидели на берегу Океана, и он смеялся, но как-то не совсем правильно, словно звук шел несколько вразрез с картинкой, запаздывал. Над нами было такое солнце, что Леви казался почти золотым. И я подумал: это я пошутил, или что вообще происходит? Тогда я попытался его спросить, и Леви перестал смеяться, он надолго задумался, взгляд у него был расфокусированный, как будто он снимал себя на видео.

Такой особый взгляд, я его знал сразу из нескольких источников: он бывал у людей, которые сосредоточились на изображении на экране компьютера или телефона, бывал у людей, которым назначили слишком большую дозу нейролептиков и бывал у людей, которым только что хорошенько двинули. По-своему задумчивый и слепой взгляд.

Только Леви умел смотреть так безо всякого к тому повода, словно потерялся где-то по пути, и сам не заметил, как остался совсем один. Потом он находил меня, или я его находил. Я пощелкал пальцами у Леви перед носом и повторил вопрос.

— Это о Калеве, — ответил Леви очень серьезно и кивнул.

И тогда я понял, что рисую палкой спирали на песке, одну за одной.

— Там мертвецы, — сказал мне Леви. — Внизу. Все это уходит так далеко вниз.

— Это сказал Калев?

— Я не знаю.

Я взял Леви за руку, чтобы он не потерялся здесь, потому что песка было слишком много, а Океан казался подавляюще огромным. Это было странное чувство, как Океан может быть еще больше, чем он есть, ведь берега и так не видно?

— Мы должны идти, — сказал я, не зная толком, куда именно. Я подумал, что за нами кто-то наблюдает.

— Ты только представляешь, сколько на свете мертвецов? — мечтательно говорил Леви. Он шел, чуть пошатываясь.

— Калев, например, — ответил я, и, сделав шаг, оказался совсем в другом месте. Я обернулся и увидел, что мы в таком черном лесу, с деревьями, вонзившимися в звездное небо, как острия мечей. И с этой точки зрения, подумал я, звезды — это раны. Они казались мне желтоватыми, и я подумал о гное.

Я так хорошо помнил свои мысли, словно в них и была соль сна. Я подумал о гное, а потом о том, как не соответствует этот образ хрустальной чистоте звезд. Мне отчего-то стало страшно, и первым моим импульсом было убедиться, что с Леви все в порядке. Но вместо него передо мной стоял Калев. Половина его головы была снесена выстрелом, я видел мозг. Уцелевший глаз был лимонно-желтым, отчего я сразу подумал о лимонаде, и о том жарком дне, когда Калев был еще жив.

Теперь-то сомнений не было, его рот был чуть приоткрыт, и я видел зубы, измазанные кровью.

— Зомби из тебя второсортный, — сказал я. — Не напугал бы третьеклассницу.

Но коленки у меня тряслись.

— Где Леви?

Если Леви нет — нужно его найти, во снах все сложное становится таким простым.

— Он должен быть здесь, я потерял его.

— Ты думаешь, что все это шоу? — спросил Калев. Голос у него был гнусавый, почти неузнаваемый. Где-то далеко заиграла популярная песенка, она зудела в моей голове, и я не мог вспомнить, как же она называется и какие там слова. Я посмотрел под ноги и увидел толстых, желтых, блестящих личинок, они вгрызлись в землю, и были как звезды, но — с обратной стороны. Сверху, из-под пелены черной земли, они выглядели бы именно так. Большие бескрылые светлячки.

Калев взял меня за руку, и ладонь его оказалась холодной, а вот пальцы — лихорадочно горячими. Правая рука, подумал я, он держал в ней пистолет, эти пальцы нажимали на курок. Они были такими неподатливыми.

— Куда мы идем? — спросил я. — Мы идем туда, где Леви?

Между стволами деревьев я увидел зарево огней, музыка становилась громче, запахло сладким попкорном и чем-то еще, тоже сладким, но скорее больничным.

— Шоу века, — сказал я. — Мы опаздываем на него?

— Мы все равно опоздаем, — ответил Калев. — Я уже опоздал.

— Где Леви? Он на месте?

— Его место в первом рядом. Но почему ты не спрашиваешь, где я?

Мой взгляд снова вернулся к отсутствующей части черепа Калева.

— Потому что тебя нет, — ответил я. — Зачем ты сделал это? Почему, Калев?

— Потому что я был в программе. Она называется "Все звезды". У меня был маленький номер. Я ничего не значил.

— Просто закуска, — сказал я, думая о попкорне.

Калев кивнул, и мне показалось, что мозг его колыхнулся. Кусочек жира в сетке сосудов — все его сознание.

— А что будет? — спросил я. — Знаменитые телки в полупрозрачных платьях? Мартини? Кому-нибудь вручат "Оскара"?

Калев пожал плечами. Я увидел, что тень его в неверном, далеком свете намного длиннее, чем ей полагается быть.

— Эйлин Уорнос, например. Ты хочешь посмотреть на нее в прозрачном платье?

— А то. Она — хористка?

Я никак не мог вспомнить, кто такая Эйлин Уорнос, какая-то актриса? Певица? Что она пела и пела ли что-нибудь вообще?

— Но почему в лесу? — спросил я. — Это не место для шоу. Где они рассадят зрителей?

— Есть подземный партер. Ты тоже будешь сидеть там. Я помахаю тебе со сцены.

Голос его казался глухим и очень далеким, отчего-то мне показалось, будто я говорю с Калевом по телефону. Желтый свет, льющийся из-за деревьев, казался слишком сильным, и я подумал о зареве, которое поднималось над Аламогордо.

— Будет все, — продолжал говорить Калев. — Хористки, химикаты, бесплатные напитки, этнические чистки, голод, и эти маленькие бутерброды.

— Канапе? — спросил я.

Калев кивнул. Я старался переступать через желтых, светящихся, толстых личинок, обходить земные звезды, но Калев шел прямо по ним, и они вспыхивали под его ногами. Маленькие взрывы.

— Мне нужно найти Леви. Он весь дрожит. Никто не придет, если меня не будет рядом.

— Ты слишком много думаешь об этом. Впереди столько всего.