Долорес Клейборн - Кинг Стивен

Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58

— Нет, — сказала я. — Просто вы помогаете женщине, которой больше не к кому обратиться. Вот и все.

— Страдающие женщины всегда были моей слабостью, — сказал он. — Дайте мне полчаса. Может быть, чуточку больше.

— Но вы придете?

— Да, — ответил он. — Обязательно.

И он пришел, но не через полчаса, а минут через сорок пять, и к тому времени я уже решила, что он оставил меня в беде. Когда он вошел в кафе, я подумала, что он принес плохие новости. Мне показалось, я прочитала это на его лице.

Он несколько секунд постоял у входа, оглядываясь вокруг, чтобы убедиться, что в кафе нет никого, кто мог бы создать для него проблемы, увидев нас вместе после скандала, учиненного мною в банке. Затем он подошел к столику в углу, за которым я сидела, и сказал:

— Деньги до сих пор в банке. Большая их часть. Около трех тысяч долларов.

— Слава Богу! — облегченно вздохнула я.

— Это хорошая часть, — продолжал он. — Хуже то, что новый счет открыт только на его имя.

— Ну конечно, — ответила я. — Он ведь не давал мне подписывать никаких банковских документов. Ведь это выводит меня из игры, ведь так?

— Многие женщины не понимают даже этого, — заметил мистер Пис. Он кашлянул и поправил галстук, а потом нервно оглянулся — посмотреть, кто вошел, когда зазвенел колокольчик на входной двери. — Многие женщины подписывают любые бумаги, которые их мужья раскладывают перед ними.

— Ну что ж, я не многая из женщин, — ответила я.

— Я это заметил, — сухо произнес он. — В любом случае я выполнил вашу просьбу, и теперь мне действительно необходимо возвратиться в банк. Сожалею, что у меня нет времени выпить с вами чашечку кофе.

— Знаете, — сказала я, — я сомневаюсь в этом.

— Так же, как и я, — ответил он. Но он пожал мне руку, как мужчина мужчине, и я восприняла это как комплимент. Я оставалась на своем месте, пока он не ушел, и когда ко мне подошла официантка и спросила, хочу ли я еще чашечку кофе, я поблагодарила и отказалась, сказав, что у меня уже от первой появилась изжога. Так оно и было, только дело было вовсе не в кофе.

Человек всегда находит, за что быть благодарным судьбе, в каком бы бедственном положении он ни оказался, и, возвращаясь назад на пароме, я была благодарна ей хотя бы за то, что не упаковала вещи; благодаря этому мне не нужно было снова все распаковывать. И я была рада, что ничего не сказала Селене. Я уже было решилась, но в последний момент испугалась, что секрет может оказаться слишком огромным для нее, она поделится им с подружкой, и таким образом все дойдет до Джо. Мне даже пришло в голову, что она могла бы заупрямиться и отказаться уехать. Я не думаю, что это могло случиться, судя по тому, как она избегала Джо, но когда имеешь дело с подростком, возможно все — абсолютно все.

Итак, у меня были причины для благодарности, но не было никаких идей. Я не могла снять деньги с нашей общей сберегательной книжки; там лежало всего-навсего сорок шесть долларов, а на текущем счету их оставалось еще меньше — если мы еще не превысили кредит, то были весьма близки к этому. Я не собиралась вот так, схватив детей в охапку, бежать куда глаза глядят; нет, сэр, нет, мэм. Если я сделаю это, то Джо потратит все деньги просто в отместку. Он и так спустил долларов триста, если верить мистеру Пису… но осталось около трех тысяч, и долларов двести пятьдесят я вложила лично — я заработала их, скребя пол и надраивая окна, развешивая простыни этой суки Веры Донован — шесть прищепок, а не четыре, — только за это лето. Конечно, это не было так тяжело, как зимой, но все же это не было похоже на прогулку по парку.

Однако нам с детьми все равно нужно было уезжать, я уже решилась на это, но будь я проклята, если мы уедем без цента в кармане. Я имею в виду, что мои дети должны были получить свои деньги обратно. Возвращаясь на остров и стоя на передней палубе «Принцессы», я знала, что собираюсь выбить из Джо эти деньги обратно. Единственное, чего я не знала, так это как я все сделаю.

Жизнь продолжалась. Если судить поверхностно, то кажется, что ничего не меняется, кажется, что на острове никогда ничего не меняется… если только вы не вникаете в сузь. Но внутри жизни намного больше, чем снаружи, и по крайней мере для меня все очень сильно изменилось в ту осень. Изменилось то, как я видела вещи, как воспринимала их, — мне кажется, именно в этом заключались главные изменения. Теперь я говорю не только о третьем глазе; к тому времени я уже видела все, что мне нужно было видеть двумя своими глазами.

То, с каким грязным, свинским вожделением Джо иногда смотрел на Селену, когда она, например, надевала халатик, или то, как он смотрел на ее попку, когда она наклонялась, чтобы поднять что-нибудь с пола. То, как она обходила его, когда он сидел в кресле, а ей нужно было пройти в свою комнату через гостиную; то, как она старалась никогда не прикоснуться к его руке, передавая ему за столом тарелку. Сердце мое ныло от стыда и горя, но это доводило меня до такого бешенства, что у меня сводило спазмами желудок. Господи, он был ее отцом, его кровь текла в ее жилах, у нее были его темные волосы, но глаза его становились круглыми, если неожиданно приоткрывался ее халатик.

Я видела, как Джо-младший тоже старался избегать его и не отвечал на вопросы отца, если мог, и бормотал что-то в ответ, если этого не удавалось избежать. Я вспоминаю тот день, когда Джо-младший показал мне свое сочинение о президенте Рузвельте, когда получил его обратно от учительницы. Она поставила «А с плюсом» и написала, что это единственная «А с плюсом», поставленная ею за двадцать лет преподавания, и она считает, что было бы неплохо отослать сочинение в газету. Я спросила Джо-младшего, отошлет ли он свое сочинение в «Америкэн» или «Таймс», заметив при этом, что с удовольствием оплачу все почтовые расходы. Но он только покачал головой и рассмеялся. Мне этот смех вовсе не понравился — он был грубым и циничным, напоминавшим смех его отца.

— И выслушивать отца следующие шесть месяцев? — спросил он. — Благодарю покорно. Разве ты не слышала, как отец называет его?

Я как сейчас вижу, Энди, как Джо-младший стоит на веранде, засунув руки в карманы брюк и глядя на меня сверху вниз (ему было всего двенадцать, но рост у него был около шести футов), а я держу в руках его сочинение с отметкой «А с плюсом». Я отлично помню горькую улыбку, застывшую в уголках его губ. Эта улыбка не предвещала ничего хорошего, в ней не было радости и счастья. Это была улыбка его отца, хотя я никогда не смогла бы сказать мальчику об этом.

— Из всех президентов отец больше всего ненавидит Рузвельта, — произнес Джо-младший. — И поэтому для сочинения я выбрал именно его. А теперь верни мне тетрадь, пожалуйста, я сожгу ее.

— Нет, сыночек, — ответила я, — и если ты хочешь узнать, что такое быть сброшенным с веранды своей собственной матерью, ты можешь попытаться отобрать у меня сочинение.

Джо-младший пожал плечами. Он сделал это совсем как его отец, но улыбка его стала шире, а его отец никогда в жизни не был способен на такую милую и искреннюю улыбку.

— О'кей, — произнес он. — Только не показывай ему, хорошо?

Я пообещала, и он побежал играть в баскетбол со своим приятелем Рэнди Джигором. Наблюдая, как он исчезает из вида, я не выпускала сочинение из рук и размышляла о только что происшедшем между нами. В основном я думала о том, как моему сыну удалось заработать единственную за двадцать лет «А с плюсом» по истории, и о том, что он выбрал для своей работы президента, которого его отец ненавидел больше всего.

К тому же был еще Малыш Пит, который поддергивал штанишки, и надувал нижнюю губу, и называл людей ублюдками, и оставался за проказы после уроков три дня из пяти. Однажды мне даже пришлось идти из-за него в школу, потому что он так сильно ударил какого-то малыша по голове, что у того из уха потекла кровь. И вот что сказал по этому поводу его отец:

— Надеюсь, в следующий раз он будет знать, что значит становиться на твоем пути, правда, Пити?

Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58