Тайга слезам не верит - Буровский Андрей Михайлович

…Первым рухнул стоящий справа: коротко вякнул, сложился вдвое, рухнул вперед головой — подкосились ноги.

Левый стал разворачиваться к Ирине, и нейтральное выражение его физиономии стало переходить в заинтересованно-удивленное. А в следующий момент и этот левый уже разворачивался в полете, планировал на асфальт головой вниз.

Только один из трех, стоявших между Павлом и Ириной, успел обернуться: первым двум хватило пинка в промежность, метко нанесенного в самое уязвимое место, после чего они присели на асфальт в задумчивости и просидели довольно долго, говоря что-то про себя. И не могу не сказать: крепкая все же это тварь — человек! Как ни разрушал себя этот третий напитками и зельями, причем с самого нежного возраста, но все же хватило мозгов! Не все пропил и прокурил до конца этот третий, оказался человеком понятливым: с невероятной скоростью вчистил он вдоль по улице и, ни разу не оглянувшись, исчез среди домов и домиков.

Только что стоявший среди враждебных рыл, изрядно растерявшийся Павел оказался вдруг один на один с тоже растерявшимся, в свою очередь, вожаком… И сделал то, чего давно хотел и не решался: присев от напряжения, ударил снизу вверх кулаком в челюсть. Ударил неумело, отбил руку, но вожаку вполне хватило. В конце концов, за всю свою жизнь вожак съел не больше двух-трех полноценных обедов из трех блюд, а простейший грипп у него длился по месяцу, потому что никак не лечился. Павел был несравненно менее опытен, гораздо хуже представлял, что надо делать, но он был несравненно здоровее, да и просто лучше кормлен. Вожак приземлился надолго, из распахнутого рта стекала кровь.

И тут же зафыркал, начал двигаться автобус, а в молчавшей до тех пор толпе настроения были, что называется, разные.

— А кто им позволил наших бить?!

— Так те же первые напали!

— Кто их разберет, кто там напал!

— Нет, ну им кто позволил наших бить?!

— Правильно сделали!

— Фулюганы! Бандиты!

— Нет, ну а девка-то!

— Я б такой девке, будь это моя дочка!

— Так те же первые напали!

— Фулюганы! Деточек побили! Не умеют с детками играться! — надсаживалась нечистоплотная бабка с кошелкой, распространяя ароматы дешевых духов, перегара и пота.

В скучной жизни Белогорска назревал соблазнительный, долгий скандал с воплями, взаимными оскорблениями, разбирательствами и тыканьем друг в друга пальцами.

Павел понял, что пора смываться.

К счастью, к стоянке бесшумно подваливал боком автобус Белогорск — Абакан, и Павел чуть не силой втащил в него растерявшуюся Ирину. На остановке шуму было много:

— Не пускайте их! Сейчас милиция!

— Не лезьте к ребятам! Не слушайте их!

— Самих не слушайте! Они против наших!

Две-три самых незанятых тетки ломились в дверь автобуса, оттесняемые контролером. Казалось бы, «несчастные деточки» как раз приходили в себя и являли отличный объект приложения материнских эмоций. Так сказать, представляли собой прекрасный объект жаления и спасения. Но вот тут-то ярко проявилось, что теткам на самом деле вовсе-то и не хотелось никого спасать; им хотелось только бить, и они, как умели, организовывали себе сладостные ощущения.

К счастью, контролер — девушка чуть старше Ирки — не испытывала ни малейшего желания участвовать в буче.

— Вы едете?! У вас билет?! Тогда па-апрашу вас!

Автобус тронулся, оставляя на стоянке небольшую шумную толпу, и девушка подмигнула ребятам:

— А здорово ты их! Где так учат?

— Я в секции три года занималась… — готова была заплакать Ирина. — Нет, правда, что они? Мы же никого не трогали, они же первые…

— Зато они свои! — назидательно тряхнула девушка русой, до пояса, косой. — Небось, у вас тоже если наши попадутся, ваши им накостыляют!

— Да никто им костылять не будет…

Но девушка смотрела понимающе, лукаво:

— У нас заречные тоже если поймают приречного, тому лучше сразу делать ноги. И наоборот, если приречные заречного поймают. Вы-то сами карские?

— Да. Только у нас такого нет…

— Ну уж и нет! Мне парень один рассказывал, он из Закровки — у них по улице чужим лучше и не проходить! Особенно с Пугача или с Колинаевки. Вмиг руки-ноги поотрывают!

Девушка хорошо, ясно улыбалась. Ее улыбка ассоциировалась с чисто прополотым огородом, сохнущей на руках землей, с кринкой, полной парного молока, с милыми домашними заботами: какую рубашку надел? Хорошо ли кушал Коленька? Что это разоралась, убежала в лопухи звонкая кошка Марфушка? С бледным месяцем, поднявшимся над стогами, с тихим душевным разговором на лавочке.

— У нас как говорят? Не парень, если за свою девушку кровавыми соплями не умылся. Не девушка, если рукава слезами не намочила по парню. А как ты… Эх, здорово!

И раскрасневшаяся девица от избытка чувств даже замотала головой, пока косы не пошли вразлет.

И Павел, и Ирина слабо представляли себе, что делается в Закровке, Пугаче и прочих районах индивидуальной застройки, мало посещаемых остальными горожанами. Может, под самым их носом и правда царит все это средневековье… На обоих пахнуло чем-то диким первобытным, жутким. Как будто им рассказали про человеческие жертвоприношения или про пляски голых девиц под полной луной для лучшего урожая.

В Абакане повезло — удалось быстро пересесть на автобус до Минусинска и ехали уже без приключений. Енисей в этом месте был непривычно быстрым, узким, еще не принявшим в себя множество речек и речушек, не успевшим разлиться двухкилометровой рекой по необъятной равнине. И сразу кончилась Хакасия. Автобус поехал по местности, до смешного напоминавшей ту, которую оставили ребята под самым Карском, на четыреста километров севернее: сосновые леса на песчаных легких почвах, медленно текущие реки, полное отсутствие голых пространств. И краски были другие, без пронзительной хакасской синевы.

Не случайно именно здесь почти триста лет назад поселились русские мужики, основали Минусинск и много сел. Хакасы почти не населяли сосновые боры и тучные земли Минусинской котловины, на левый берег, в саму Хакасию, русские не пошли.

За Минусинском трасса оказалась почти пустая. Четыре часа, — основной поток транспорта схлынул. А немногие проезжие не торопились никого подбирать. Не остановил свою иномарку, промчался мимо загорелый мужик в спортивной рубашке, оглашая трассу воем Вилли Токарева. Не остановился пожилой, солидный, в черной тройке, на «Волге». Правда, люди тут были вежливые — руками показывали, что сворачивают, взять не могут.

Остановился дребезжащий «Запорожец» — пожилой учитель физкультуры из Ермаков возвращался из Минусинска, от давно замужней дочери. И в шесть часов ребята были в Ермаках, вместе с жесточайшей головной болью — от рева двигателя и главным образом от рассуждений об упадке нравов и безобразий, чинимых современной молодежью.

И все равно здесь чувствовался юг. И солнце стояло высоко, и деревья были огромные, гораздо выше, чем под Карском. Такие тополя — как баобабы, под кроной которых скрывается весь деревенский дом, — Павел видел разве что под Воронежем.

Еще Павла поразили окрашенные в белый цвет домишки, а между ними долину пересекала лесополоса из таких вот огромных деревьев, да еще с белеными стволами — вид был совершенно украинский, в потоках яркого, пронзительного света.

На холмах бродят огромные тени облаков, и вид вполне мирный, пока не надвинулась хмарь. Надвинулась почти мгновенно, и непонятно даже — это от движения машины или сама собой шла мгла, стена непогоды. С ревом обрушилась сплошная стена дождя, дед притормозил — все равно дворники не справлялись. Об машину, об стекло, об трассу колотились капли, как будто взрывались от ударов. Во все стороны с силой летели фонтанчики. Павел не сразу успел закрыть окно, и удивился — дождевая вода была теплой, как не во всякой реке. Тоже яркая примета юга! Минут пять — и дождь уже прошел, стало парить. Потоки воздуха колыхались, поднимаясь вверх вместе с водяным паром. Местность становилась словно бы непрозрачной… Но скоро они уже ехали там, где никакого дождя вообще не было.