— Она вовсе не повредилась в уме, — спокойно произнес он. — По крайней мере, не в том смысле, как вы себе это представляете.
— О чем вы толкуете? — Майк даже не побеспокоился повернуть к нему голову. — Я же объясняю: у нее появились галлюцинации, понимаете вы это или нет?
— Нет, не хотелось бы вас огорчать, но суть не в этом. И мне кажется, я должен принести вам свои извинения, детектив.
Селуччи фыркнул, но решительность в голосе собеседника заставила его распрямиться.
— Извинения… За что, хотелось бы знать?
— За то, что обвинил вас в том, что вы насмотрелись скверных фильмов.
— Мне на сегодня уже достаточно загадок, Фицрой. Какого черта, о чем речь?
— Я говорю, — Генри отступил от окна; выражение его лица было непроницаемым, — о возвращении доктора Франкенштейна.
— Только не вешайте мне лапшу на уши, Фицрой. Я не в настроении, чтобы… Боже праведный, да вы ведь не шутите?
Генри покачал головой.
— Нет. Не шучу.
Ему невозможно не верить. «Демоны, вервольфы, мумии, вампиры; мне следовало ожидать этого».
— Матерь божья. Что мы скажем Вики?
Карие с ореховым оттенком глаза встретились с более темными по оттенку; между Селуччи и Фицроем в этот момент не осталось более даже намека на противостояние.
— Не имею ни малейшего представления.
Глава 7
— Я думаю, мы должны ей об этом сказать.
Скрестив руки на груди, Генри Фицрой прислонился к стене рядом с окном.
— Сказать, что мы думаем, что кто-то обратил ее мать в подобие чудовища, созданного доктором Франкенштейном?
— Именно так. — Селуччи потер руками виски. Ночь выдалась слишком продолжительной, и он не был в состоянии дождаться утра. — Вы помните тот небольшой инцидент прошлой осенью?
Генри изогнул бровь. У него имелись определенные сомнения, правомерно ли называть уничтожение древнего египетского мага
инцидентом.
— Если вы имеете в виду Анвара Тауфика, я его, разумеется, помню.
— А помните, что сказала Вики, когда все закончилось — что мрачное божество, которому поклонялся Тауфик, знает теперь, кто мы такие, и, если мы предадимся безнадежности и отчаянию, оно набросится на нас, как политиканы на бесплатный буфет. — Майк вздохнул, выдохнул в полном изнеможении и почувствовал вдруг себя настолько усталым, что почти не надеялся, что сможет вдохнуть снова. — Если бы тогда она была в таком же состоянии, как сейчас, конец наступил бы незамедлительно. Теперь она на самом краю.
— Вики?
— Уверен, что и вы ее такой не видели.
Вампиру трудно было представить, что Вики вообще может отступить перед каким-либо препятствием по крайней мере, уж никак не из-за безнадежности или отчаяния, но осознавал, что в сложившихся обстоятельствах даже самые сильные характеры могут не устоять.
— И вы думаете, если мы скажем ей то, что подозреваем?..
— Она придет в ярость, а ничто так быстро не справляется с безнадежностью и отчаянием, как праведный гнев.
Фицрой не мог с этим не согласиться. Зловещий бог Тауфика продолжал существовать, потому что эмоции, которыми он кормился, составляли часть человеческой жизни, и они трое, он, Селуччи и Вики, знали его имя. Если этому божеству нужны верные последователи — а какое божество этого не желает? — он должен приблизиться к одному из нас. Если Селуччи был прав в отношении состояния Вики — а Генри вынужден был признать, что многие годы, в течение которых этот смертный знал ее, должны были превратить его в справедливого судью, — если гнев их подруги будет способствовать ее возрождению, ничего лучшего предпринять было бы невозможно. Был еще один фактор, пренебрегать которым также не следовало.
— Она никогда не простит нам, если мы не скажем ей об этом.
Майк кивнул.
На какое-то время воцарилась тишина: мужчины прикидывали, чем могут обернуться последствия ярости Вики, обращенные против них.
Ни один не рассчитывал, что шансы пережить последствия этой ярости у него особенно высоки, но, по крайней мере, они надеялись хотя бы сохранить существующие взаимоотношения. Фицрой заговорил первым.
— Итак, мы расскажем ей обо всем.
— Расскажем ей — что именно, хотелось бы знать?
В дверях гостиной, мрачно глядя на них, стояла Вики; одежда ее выглядела помятой, на щеке отпечаталась складка наволочки. Шагнув вперед, женщина пошатнулась и ухватилась, чтобы сохранить равновесие, за спинку стула. Она чувствовала себя как бы в стороне от собственного тела: сказывался эффект воздействия снотворных таблеток, и она с ним едва справлялась.
— Рассказать ей, что она окончательно спятила? Что она
не могла
увидеть свою мертвую мать в окне гостиной? — Голос женщины звучал то пронзительно громко, то едва слышно; казалось, она не может с ним совладать.
— Ошибаешься. Мы верим в то, о чем ты рассказала. — Тон вампира не оставлял возможности сомневаться в его искренности.
Ошеломленная, Вики моргнула и попыталась сконцентрировать хмурый взгляд на Селуччи.
— Вы
оба
мне верите?
— Да. — Он решительно перекрестил с ее взглядом свой, не менее хмурый. —
Мы оба
тебе верим.
*
Селуччи едва успел отскочить в сторону, и статуэтка дальтоновского завода ударилась в стену гостиной и разбилась на тысячи кусочков драгоценного костяного фарфора. Фицрой отодвинулся подальше, чтобы осколки эти его не поцарапали.
— Будьте вы прокляты, чертовы подонки. — Ярость застилала красным светом ее глаза, выла в ушах, стучала в горле и не позволяла Вики разразиться дальнейшим потоком отборного сквернословия. Она схватила еще одну украшавшую гостиную ее матери статуэтку и швырнула ее через всю комнату со всей силой, на которую только была способна. Когда и она разлетелась вдребезги, женщина снова обрела голос.
— Как они ПОСМЕЛИ!
Тяжело дыша, она в изнеможении упала на диван, сжав зубы, чтобы побороть тошноту — так ее тело отреагировало на ошеломляющее известие.
— Как может человек причинить подобное
зло
другому человеческому существу?
— Наука… — начал было Селуччи, но Вики резко прервала его, что, возможно, было и к лучшему, так как он не был полностью уверен в том, что именно собирался провозгласить.
— Это не наука, Майк. Это моя
мама.
— Нет, Вики. — Генри возразил ей довольно спокойно. — Это не твоя мама, но только тело твоей матери.
— Только тело моей матери? — Вики кулаком — чтобы они не заметили, как дрожат руки, — поправила очки. — Я, может быть, не была лучшей дочерью в мире, но утверждаю, что в окне видела именно свою собственную
мать.
А не ее тело!
Селуччи сел рядом с подругой на диван, и ему удалось удержать ее руку в своих. Он хотел произнести хоть что-нибудь утешительное, но вынужден был отбросить одну за другой четыре или пять слюнявых банальностей, которые, как ему показалось, не имели ровно никакого отношения к этому делу, и мудро решил пока помолчать.
Вики не слишком настойчиво пыталась высвободить руку, но, почувствовав, что в ответ его пальцы сжались сильнее, прекратила сопротивление, приберегая силы на выплескивание своей ярости.
— Я видела ее тело в морге. Я в состоянии отличить мертвое от живого. А потом я увидела ее снова в этом окне. И она была… — И снова женщину захлестнуло волной тошноты, она нарастала и потом неохотно отступала. — И она не была
мертвой.
— Но не была и живой. — И так как сами эти слова отрицали утешение, Генри высказал их сухим тоном, избегая эмоционального украшательства.
