Весь этот вечер он хандрил и нервничал, много пил, но было видно, что живительная влага на этот раз не оживляла его и по его лицу было заметно, что он готов расплакаться. Кто-то предложил позвать цыган. Они много пели и немного разогнали веселье. Сделалось как-то тоскливо. Кронский сидел в углу на пуфе и тянул особенно медленно, сосредоточенно Мум, казалось, он весь ушел в это занятие. К нему подсела цыганка, известная здесь под кличкой «Ню».
Они что-то говорили вполголоса. Я видел, как цыганка взяла его правую руку и вдруг неестественно громко сказала: «Знаешь — твое счастье 382 и несчастье 382». «Почему не 384? — вяло произнес Кронский. — И что за цифровые данные?».
— Уходи, — прошептал он ей и бросил золотой.
Я подошел к нему.
— Дура, — заметил он. — Пророчица из «Яра».
— Что ты хандришь? — спросил я его.
— Скучно до безобразия.
— Может быть, неудача?
— В чем, с издателем? Нет. Вчера получил 5 тысяч авансом, да на что деньги? Пропить их здесь? Да?..
— Удивляюсь, ты — всегда такой веселый.
Вместо ответа он опять уставился в одну точку и долго о чем-то думал, потом взглянул на меня и серьезно заметил:
— 382 — сумма цифр 13.
В это время ему подали телеграмму и посыльный из редакции тупо, удивленно глядел на груду бутылок и ждал ответа.
Кронский прочел телеграмму и вдруг выпрямился во весь рост, глубоко вздохнул, словно сбросил с себя тяжесть, простер руки… Я как сейчас вижу его вдохновенную фигуру с полузакрытыми глазами и слышу шепот: «Это счастье, счастье, счастье…»
Он вдруг заторопился и начал прощаться, мы его не задерживали.
— Послушай, проводи меня, — сказал он мне.
Я согласился.
В швейцарской он передал для «Ню» 382 рубля «за предсказанье».
— Скажите, от Кронского, — говорил он гарсону, ошеломленному щедрым «чаем».
— Прочитай телеграмму, — сказал он и протянул ее мне. — 13. В ней всего 13 слов. Только 13, сумма цифр!
«Я свободна. Муж умер. Жду здесь в гостинице Марсель. 382. Немедленно.
Мария Горская».
— Не понимаю. А правда, 13 слов, — согласился я.
— Да, 13. Ты знаешь, я 14 лет жду этого зова. Я холостой… да что рассказывать, ты читал мой роман «Забытые». Так вот, Шаус — это я.
Он настаивал, чтобы я вошел в гостиницу — я отказался. Я встретил его на другой лень и могу сказать, что не видал в жизни более счастливого человека.
— Мне более ничего не надо в жизни, — сказал он мне, — даже славы…
Вы, может быть, слышали, что его призвали на войну, он прапорщик запаса. И вот прочитайте кто-нибудь вслух письмо его денщика. Я вчера получил.
«…а барин мне наказывал вперед сообщить вам.
Нашел я барина возле леска, на ем лежит немецкий солдат и перегрыз ему горло, а солдата — наши штыком проткнули. Так они и померли обнявшись. Барина везу домой, больно барыня наказывала, а от солдата немецкого сорвал погоны, на них цифра 382, полк их или дивизия. Каску тоже везу и саблю…»
Кто-то вздохнул. Электрическая люстра вдруг погасла и снова загорелась еще более ослепительным светом…
Д'Альг
ЧЕРНАЯ МАСКА
Офицеры 3-го батальона (их всех было только пятеро: четыре ротных и один батальонный) собрались праздновать канун нового года в землянке своего командира. Это была самая большая и самая комфортабельная на всем боевом участке землянка.
В ней можно было стоять почти во весь рост и, главное, в ней находилась найденная во взятом австрийском окопе складная железная печь.
Вестовые батальонного, беспрерывно подкладывая дрова, накаливали ее почти докрасна и в землянке было настолько тепло, что можно было расстегнуть шинели.
Хотя от накаленного железа и разогретых сырых земляных стен стоял тяжелый банный угар, а из щелей потолка капала крупными частыми каплями вода, но все были очень довольны возможности встретить праздник в таком удобном помещении.
«Комфортабельность» землянки еще более оттенялась тем, что снаружи бушевала бешеная вьюга, засыпая сухим колючим снегом окопы; ночь была настолько темна, что в трех шагах ничего не было видно.
С вечера офицеры боялись, что не придется собраться вместе, так как погода уже очень благоприятствовала неожиданным нападениям, а кроме того, в приказе по полку было предписано удвоить бдительность из опасения, что австрийцы попробуют воспользоваться нашим праздничным настроением для внезапной атаки.
Но, с наступлением темноты, австрийцы участили обычную стрельбу наблюдателей и принялись беспрерывно бросать осветительные ракеты.
Это было лучшим доказательством, что они не только не собираются нападать, но, наоборот, опасаются нашего нападения, и потому все успокоились и собрались к батальонному.
И только когда вестовой вылезал из землянки за новой охапкой дров, командир спрашивал его:
— Ну что, австрияк светит?
И неизменно получал успокоительный ответ:
— Так точно, светит, Вашвыскродь!
Великолепный ужин, состоявший из краковской колбасы, голландского сыра и малороссийского сала, поджаренного на сковородке, был кончен, и теперь офицеры, развалясь на соломе вокруг пылающей печи, пили чай из разнокалиберных эмалированных кружек. И притом не простой чай, а с коньяком, из заветной бутылочки, уже давно сберегаемой батальонным командиром для торжественного случая.
Вели праздничные разговоры, вспоминали, конечно, «дом» и прошлые встречи Рождества у себя в офицерском собрании… Эти воспоминания казались такими далекими и как-то не верилось, что было время, когда они жили не в окопах, а в удобных, чистых квартирах и встречали праздник не в «комфортабельной» землянке, а в залитых светом блестящих залах, среди нарядной женской толпы, под звуки музыки.
Все замолчали и сосредоточенно смотрели в огонь жарко пылавшей печи, и каждый задавал себе молчаливый вопрос:
— Придется ли мне вернуться?..
— Да! Вернется ли хоть кто-нибудь из нас? — вслух выражая общую мысль, вздохнул штабс-капитан.
— Не знаю, как кто, а я то уж непременно вернусь! — вдруг с неожиданной уверенностью отозвался поручик Ш.
— Э! Не надо так говорить! — испуганно остановил его старик-батальонный. — Говорить так, — это дразнить судьбу. А судьба, как и женщина, не любит, чтобы хвастались успехом у нее.
— Знаю! — сказал Ш. — Но я не хвастаюсь, а говорю так потому, что знаю свою судьбу.
— Ну, вот еще глупости! Откуда это? Как можно знать свою судьбу? — заговорили кругом.
— Так, знаю! — упрямо повторил поручик.
— Но в самом деле, откуда же? — серьезно спросил батальонный.
— Так, было одно предсказание…
— Ну!.. предсказание, — разочарованно протянули все хором. — Какая-нибудь гадалка!..
— Нет, не гадалка!
— Так тогда что же?.. Расскажите!..
— Да не хочется… Не люблю я рассказывать об этом. Тяжело и неприятно вспоминать, а потом боюсь, что мне и не поверят, за враля сочтут…
— Ну, нет уж, батюшка, раз начали, так рассказывайте! — пристал к нему батальонный.
— Кстати, сейчас самое подходящее время для рассказов «о таинственном», — слегка насмешливо протянул прапорщик К., «в миру» — известный адвокат.
— Не хочется!.. Говорю, неприятно вспоминать! — все еще отнекивался Ш., но все насели на него, а батальонный даже предложил ему хватить «для легкости» чарку чистого коньяку, что являлось выдающейся привилегией и не могло не соблазнить поручика.
— Ну уж, если чарку коньяку, то тогда… — сдался он.
Батальонный собственноручно налил ему полную чарку.
Ш. долго держал ее в руках, предвкушая ожидаемое удовольствие, потом запрокинул и медленно выпил, крякнул, уселся поудобнее на соломе и сказал:
— Ну что же, господа, если хотите, то, пожалуй, я расскажу вам этот странный и дикий случай…
Все замолчали и приготовились слушать.
Стало тихо и было слышно, как ухает порывами вьюга, как хлопают редкие выстрелы австрийских наблюдателей и как ветер шуршит обледенелым полотнищем палатки, закрывавшим двери.
