Отражение (СИ) - Ахметшин Дмитрий

— Ты ещё не изобрёл сверхлетучие шары? Я всегда хотел улететь в небо на воздушных шариках. Смотреть сверху на людей и думать, что вот я их вижу, а они меня нет, потому что никогда не поднимают головы. На каждом встречном облаке я могу написать своё имя, как космонавты пишут на астероидах. И эти облака потом поплывут куда-то очень далеко, на другой край земли, и я с ними.

— Что, прям так и сказал? — умилился я. — Очень поэтично для маленького мальчика. Прямо Лермонтов в зародыше. Или Пастернак.

— Ну, может не совсем так, — признал Данил. — Вы верно сказали. Я ведь был маленьким. Ну что, я не заслужил ещё права посидеть за рулём «жука»?

— Не раньше, чем я услышу конец этой истории, — сказал я.

Данил кивнул, как будто ничего иного и не ожидал.

Фёдору идея с воздушными шарами показалась очень даже неплохой.

— Ты не хочешь сам стать изобретателем? — спросил он. — Это интересно и очень весело. Важно только одно — иметь в голове много замечательных идей… а у тебя с этим проблем нет.

— Я ещё маленький, — стеснительно сказал Данил. Хлопнул себя по лбу. — В смысле, это, наверное, не моё.

Фёдор с упоением сказал:

— Когда ты найдёшь дело всей жизни, ты больше не будешь ни в чём нуждаться! Любая трудность тебе будет по силам, любой забор покажется лишь кочкой, которую легко перешагнуть.

— В вороньем городе я уже нашёл себе дело всей жизни, — припомнил Данил. — Я носил мышей в карманах и спасал человеческие головы от вороньих клювов. Спас целых семь!

— Вот видишь, — сказал Фёдор, хлопнул приятеля по плечу и легко рассмеялся. — Значит, найдёшь и здесь! Просто дай себе время. Развлекайся, смотри по сторонам и слушай своё сердце.

А сердце определённо пыталось что-то нашептать Данилу. По утрам оно принималось бешено стучать, как антилопа со связанными ногами, которая пытается пуститься вскачь, но не может, а по вечерам молчало — как малыш ни вслушивался, он не мог дождаться от него ни единого звука. Кровь из носа теперь шла почти без конца. Данил не выходил из дома без вороха носовых платков.

— Его нужно показать доктору, — говорила бледная женщина, Мария, прижимая руки к переднику, постоянному своему предмету одежды.

— Этот мальчик из другого времени, — терпеливо объяснял ей Фёдор, — из другого пространства. Не удивлюсь, если это вовсе не кровь, а вишнёвый сироп.

Данилу собственная кровь вишнёвым сиропом не казалась, но он промолчал. Ему вовсе не хотелось, чтобы эти люди испытывали из-за него какие-то беспокойства. Кроме того, любой день из череды проходящих под знаком этой, другой Самары, отличался необыкновенной лёгкостью: казалось, один сильный толчок левой ногой от мостовой может отправить его в космос, а правой — так и вообще на Марс. В то же время иногда эти ноги были словно ватными. Данил часто падал, но тут же как ни в чём ни бывало со смехом поднимался. Кто-то как будто вытащил его чувствительность из розетки.

Один раз он, сам того не заметив, вдруг оказался в гостиной в компании того самого новорожденного старика — выглядел он всё так же ужасно. Словно намалеванное рукой первобытного человека на камне лицо. Руки и ноги не толще конечностей Данила. Под глазами набухли болезненные мешки — однако сами глаза сфокусировались на ребёнке. Они были блеклые и внимательные, готовые поглотить всё, к чему прикоснутся, как бездонный пересохший колодец. Данил посчитал в уме — старику была, наверное, неделя от роду.

Он что-то прошамкал, шлёпая губами. Данилом мгновенно овладела робость.

— Что, деда?

— Бедный мальчик истекает кровью, — бубнил он, подкатываясь в своей коляске к Данилу всё ближе. — Эта дурная кровь. Скоро она вся из тебя выйдет.

Данил почувствовал запах: отвратительную смесь, в которой переплеталось множество незнакомых ароматов. По отдельности они, быть может, не вызвали бы зелёного оттенка лица мальчишки, но вместе становились просто гремучей микстурой.

Он завопил благим матом. Прибежал Фёдор и укатил коляску прочь.

— Старики, — сказал он, когда вернулся. — Эти полулюди-полузвери одной ногой стоят там, за гранью. Говорят, им ведомо то, что не ведомо больше никому из дылд.

— А откуда они берутся? — спросил Данил, утирая кровавые сопли.

— Откуда-то с небес. Оттуда же, куда уходят дети, после того, как становятся сопливыми улыбающимися младенцами — и ещё позже. Может, они обитают в одном из этих твоих странных миров. Слушай: однажды я построю машину, которая сможет перемещать нас по этим мирам так же просто, как поднести к лицу за обедом ложку.

Данил подумал, что носить туда-сюда ложку не так уж и просто.

В свободное время он пробовал читать книги. Книг в доме Фёдора было столько, что можно было выстроить отдельный дом, рядом, на лужайке, вместе со всем внутренним убранством. Самое большое, на что его хватало — один или два абзаца за час. Благо, все эти книги также были написаны доступным языком, крупными, красивыми буквами (заглавные были нарисованы вручную!) и содержали в себе не более нескольких десятков страниц. Данил не представлял, кто их мог написать: у любого ребёнка на это бы просто не хватило терпения. Разве что этим занимались подростки с яркими, как кусочки стекла, лицами, предчувствующие столь же яркое детство впереди, подростки, мечтающие о приключениях и героических свершениях. В заглавиях в основном значились женские имена.

— Делай с ними что хочешь, — говорил Фёдор, однажды застав друга за рисованием на полях. — В те времена, когда у меня хватало на них терпения, я прочитал их все. Будет жалко, если они так и утонут в пыли на полках.

И тогда Данил дал себе волю. Пространство между строк казалось таким пустым, что свербело в носу. Он выбирал с полки произвольную книгу, читал её по абзацам и заполнял пустые места рисунками, восхитительными в своей наивной простоте («На самом деле, — прибавил Данил, заметив мой взгляд, — так сказала одна девочка в своей хвалебной рецензии — там, в том мире, конечно»).

Так Данил стал книжным иллюстратором.

Не на шутку увлёкшись, он заполнял страницу за страницей рисунками вперемешку с каплями крови, которые нет-нет, да падали из его воспалённого носа. Он чувствовал себя прекрасно: сидячие занятия, вроде игры с конструктором или собирания паззлов, всегда были по душе мальчишке. Уже изрисованные книги куда-то таинственно исчезали — Данил не придавал этому значения, до тех пор, пока на пороге комнаты не появился сияющий белозубой улыбкой Фёдор.

— Твои почеркушки разошлись на ура. Ты теперь знаменит! Выгляни на улицу — там толпы твоих почитателей и последователей! Мария сходит с ума и не знает, где найти на всех угощение.

Данил выглянул и увидел детей, которых запыхавшиеся дылды снабжали подходящими столами и стульями. На этих столах дети раскладывали принесённые с собой книги и принимались, высунув язык и покрывая кисти рук цветными пятнами, изо всех сил подражать Данилу. Получалось, насколько он мог судить с такого расстояния, значительно хуже: он-то рисовальщик со стажем!

— У вас что, совсем нет картинок в книжках?

Фёдор почесал затылок.

— Картинок? А зачем они нужны? Впрочем, ты прав, это прекрасная идея. Встань на одно колено, оруженосец! — и когда Данил исполнил требуемое, торжественно сказал, коснувшись его макушки карандашом: — Отныне я нарекаю тебя Нашедшим Себя Во Вселенной!

Этот факт наполнил внутренности Данила теплом. Казалось там, в лёгких и прочих влажных полостях, завёлся жар, который готов прожечь насквозь грудную клетку. А потом вдруг ни с того ни с сего жар сменился ознобом, да таким, будто тебя с ног до головы окатили холодной водой. Данил почувствовал себя подтаявшей ледышкой и, не сумев даже разлепить губы, чтобы ойкнуть, сполз по подоконнику прямо на пол.

Комната наполнялась шумом и людьми, по меньшей мере, четыре раза. Никто не знал что делать. Дылды хныкали и толпились в проходе, Фёдор с трудом заставил их помочь ему перенести мягкого, как набитая тряпками кукла, малыша на диван.