«Отдай его мне», – потребовало существо, не произнося ни слова: только глядя на меня круглыми голодными зрачками и клубясь удушливым серым молчанием.
«Подойди и возьми», – ответил я.
Мальчик испуганно подтянул под себя ноги. Он понимал: злая тучка может пролезть через любую щелку, и тогда я не смогу его защитить. Его руки плотнее стягивали мои бока.
Нет ли где-нибудь дуновения ветра?
Вместе с ветром может прийти дымчатая липкая смерть: вползет страшными пальцами-карандашами под кожу, и сколько бы он после этого не кашлял, бесцветный воздух никогда не покинет его горло.
Когтистый хвост подкрался к нам и воткнулся в бок надувной кровати. Оттуда хриплым мокрым стоном потянулся освобожденный воздух.
Мальчик схватил мои расползающиеся края и закричал:
– Уходи, тучка! Уходи! Пожа-а-алуйста!
Волчья шкура зашевелилась. Из морды, разделенной двумя пастями, капали дымящиеся завитки слюны, корчились в агонии на полу и ползли назад, чтобы воткнуться иголками в сложенную из теней лапу и забраться внутрь.
Я услышал грохот шагов за дверью. Прыжок – и на нее навалилось что-то тяжелое. Хлипкая деревянная перегородка не выдержала, проломилась, и в комнату упал мужчина.
Быстро поднявшись на ноги, он уставился на стоящего перед ним зверя.
Никогда раньше я не видел его таким.
Он не испытывал страха перед чудовищем. Весь страх пропал тогда, когда он понял, что готов остаться здесь навечно, лишь бы его жена и сын больше не страдали и не хотели уезжать из дома.
Волк повернулся к нему оскалившейся пастью, и его хвост задел мой краешек.
Больше ты никому не сделаешь больно.
Слышишь, никому!
И еще – прости меня, потому что я не умею по-другому.
Одна за другой мои ворсинки впились в черное дымчатое тело, за доли секунды полностью обхватив его, поймав, словно муху, залетевшую в паучью сеть.
Шерсть стягивала существо огромной липкой лентой. Скручивала, словно мокрую тряпку.
Коричневые клыки разгрызали тонкую черную кожу, и из нее сочилась кровь.
Обычная, красная.
Она пропитывала мою ткань и растекалась по полу бесформенной багряной лужей, оставляя блеклые разводы там, где корчившаяся в агонии тварь извивалась и колотила в страхе хрипящими отростками.
Она кричала.
Она плевалась тугими бурыми сгустками, но моя шерсть продолжала резать и потрошить свою добычу.
– Боже мой… – произнес мужчина. – Одеяло… оно… поедает его…
Мальчик подбежал к нему и уцепился за руку. Он смотрел широко раскрытыми глазами на то, как секунда за секундой я убиваю его обидчика, и… чувствовал боль. Ему было жалко страдающую злую тучку. Жалко подошедшую сзади маму с сожженными волосами. Жалко папу, который никак не мог простить себя из-за того, что его семья прошла через этот кошмар.
Жалко всех.
И даже меня. Старое одеяло, которое должно было стать солнечным героем доброй сказки, так и не доведенной до конца папой, но вместо этого… вместо этого я…
Прости, мальчик, но мы такие, какие есть. Мне хотелось бы, чтобы эта история закончилась по-другому. Злая тучка заползает под одеяло к мальчику, и там ей становится тепло и уютно, так, что ее ненависть улетучивается, и она сразу же становится хорошей. Мальчик обнимается с нею, и вот они уже не разлей вода. Играют вместе, спасая от тряпичного крокодила мамину плойку. Или папин бритвенный станок. Или еще что-нибудь.
Однако складки моей ткани колкие, и даже больше – они именно такие, какими их видит кричащее от боли облако. Я – чудовище, может быть гораздо более страшное, чем злая тучка. Я медленно распарываю на кусочки беспомощное тело, и оно страдает.
Я хотело бы быть другим, но кого мне винить в том, что я такое, какое есть?
Как и твой папа, уходивший в чужой дом ради чужого тепла. Как и твоя мама, захотевшая спрятаться от клыков страшного злого мира, пытавшегося съесть ее через ткань белья, найденного в кармане мужа.
Как и ты, сваливший оторванную руку солдата на несчастного, вечно проигрывающего тряпичного крокодила.
Зато теперь вы все вместе, и почему-то я знаю, совершенно точно знаю, что больше ничто в этой жизни вас не разлучит.
Мама подала папе зажигалку, и тот чиркнул кремнем.
На этот раз огонек зажегся сразу.
– Папа, нет! – закричал мальчик. – Не надо! Это же наше одеялко! Оно же нас спасло! Не надо.
Мужчина крепко прижал его к себе и бросил зажигалку в мою сторону.
Пропитанные кровью ворсинки тут же вспыхнули, словно эта кровь была горючей. Так ярко, что я превратился в то самое тепло, которое все это время пряталось где-то за окнами, над бетонными коробками города.
Даже сгорая, моя шерсть царапала свою жертву.
Неужели теперь я согреваю всех? Или же… или же…
Я чувствую, как внутри, среди линий изрезанного кровоточащего тела бьется маленькое испуганное сердце. И рядом с ним – пластмассовая рука, сжимающая ненастоящую гранату, неспособную причинить кому-либо вред.
Кажется, она очень дорога этому сердцу.
«Папа, пожалуйста, не надо, я буду хорошим… отпусти мои волосы… им больно… больно…»
Я вижу другого мальчика, истосковавшегося по теплу. Он радостно улыбается, даже засыпая в объятиях одеяла, пропитанного его кровью. Он держит в ладонях руку пластмассового солдата и с нетерпением ждет, когда ему можно будет забыть о причиненных обидах, о том, как над головой черной пеленой смыкается грязный прокуренный потолок. Он хочет развернуть меня в каком-нибудь хорошем солнечном месте, чтобы положить на краешек шерсти украденную игрушку и начать неторопливо передвигать ее, словно гусеницу, бормоча себе под нос захватывающую историю, в которой будут взрывы, погони и – обязательно – счастливый конец.
«Мама, свечки текут на мои руки… ты же знаешь, что это больно, почему ты заставляешь меня их держать? Скажи, что тебе во мне не нравится, и я исправлюсь, я обязательно исправлюсь».
Мои когти сжимают сердце мальчика, и оно утихает.
Тебе нечего бояться, хороший мой. Тебе больше никогда не будет больно.
Обещаю.
Где-то там, с другой стороны огня, остается маленькая проволочная фигурка, за которой теперь будут присматривать храбрый солдат и неуклюжий крокодил. И мне приятно думать об этом, а еще приятно от того, что теперь в каждой слезинке этой фигурки спрячется воспоминание обо мне – коричневом одеяле с белыми выцветшими пятнами.
Крепче обнимая замолкнувшее сердце, я чувствую, как нас с ним наполняет особенная теплота, для которой у меня впервые не нашлось подходящих слов.
Я понимаю, что больше не могу называть ее молчанием.
Самая страшная книга 2017
Сборник рассказов
Серия «Самая страшная книга»
© Авторы, текст, 2016
© М. С. Парфенов, составление, 2016
© Ависс Вейльски, обложка, 2016
© ООО «Издательство АСТ», 2016
* * *
Парфенов М. С
Снежки
Из бабушкиной спальни доносится хриплый бубнеж старого радиоприемника – будто кто-то говорит через прижатую ко рту варежку. В квартире холодно: света нет, газа нет, ничего нет. Алёша в это время на кухне – в шерстяных носках, спортивках поверх рейтуз, толстом свитере, с обмотанным вокруг шеи шарфом – стоит на шатком табурете, прижавшись носом к заледенелому, расписанному морозом стеклу. Смотрит на улицу. За окном, тремя этажами ниже, на заснеженной площадке играют дети.
У него мерзнут пальцы, воздух вырывается изо рта облачками пара. Алёша хотел бы найти свои варежки, сунуть ноги в меховые сапожки и выскочить из дому во двор, чтобы бесконечно долго, до одури играть в догонялы, кататься с горки, лепить снеговиков. Но ему нельзя – бабушка не разрешает. Вот уже неделю твердит, что там, снаружи, все заболели, что надо подождать, пока приедут врачи и военные и всех вылечат. А сама то и дело кашляет и схаркивает в грязный платок красное.
