– Анна, – выпалил он, врываясь в детскую, – похоже, у них что-то произошло. Они хотели меня арестовать и увезти. Но теперь уже не знаю… В любом случае, если со мной что-то случится, Михаил обещал за вами приглядеть. С тобой и с детьми все будет хорошо.
– Что же делать? – Анна подняла на мужа заплаканные глаза. – Почему Миша за тебя не вступился? Он же – красный.
– Правильно, красный, – процедил Петр. – Потому и не вступился… Сейчас я спущусь вниз и посмотрю, что там. Помолитесь! И ни в коем случае не спускайтесь.
– Но… – начала было Анна, но Петр лишь головой покачал.
Она понимала мужа с полуслова. Ждала его еще до замужества в тысяча девятьсот четвертом, с Русско-японской. Ждала в шестнадцатом, с Великой войны. И во время боев Гражданской Петр знал, что, когда он вернется, дома будет жена. Любящая, с вечно красными от слез глазами.
– Последний раз, – шепотом соврал он ей и крепко обнял. – Анечка, это в последний раз. Я что-нибудь придумаю… заберу у них наши документы, и мы уедем отсюда к черту. И никто нас не поймает. Только ты, я и дети. Больше ты не будешь плакать. Мы заслужили отдых от всего этого.
«Она будет ждать», – думал он, осторожно ступая по ступеням вниз. В руке у него был зажат кухонный нож.
Тускло освещенная гостиная была заполнена военными. Красноармейцы сидели и стояли вокруг стола большой молчаливой толпой. Как бывало при скоплении солдат, в воздухе стояла удушливая вонь пота, нечистых портянок и махорки. Чувствовался еще знакомый до боли сладковато-грязный запах, навевавший мысли о фронте. От красных разило смертью. Петр с тоской отметил, что его надежда на то, что брат вдруг одумался и застрелил Аронсона и чекистов, провалилась. Все они были здесь. Делать нечего. Он не мог рисковать женой и детьми, поэтому положил нож на пол и вошел в гостиную. Серые спины в грязных шинелях дернулись, и солдаты повернулись к нему лицом.
– Петя, – послышался тихий голос брата. – Петя, поздоровайся…
Петр остолбенел. Он с ужасом и недоверием уставился на более чем десяток обезображенных лиц. Беляеву было очень хорошо знакомо это уродство, на которое он насмотрелся за годы своей службы. Первое такое лицо он увидел еще в Маньчжурии, когда, будучи кадетом, опознал тело похищенного бандитами-хунхузами сослуживца. Такое с человеком могла сотворить только одна стихия. Смерть. «Они все мертвы, – думал Петр, глядя на неподвижных солдат. – Я сплю. Иначе и быть не может».
– Петя, – чуть громче позвал его Михаил. – Ты видишь это, брат?
– Вижу, – коротко ответил Петр, лихорадочно соображая, как поступить.
– Это он их привел.
– Кто? – спросил Петр, отмечая, что никогда в жизни не вел более глупого диалога.
– Вот он, – произнес Михаил.
Петр наконец оторвал взгляд от мертвых лиц красноармейцев и посмотрел на Михаила. Тот сидел там же, где и десять минут назад, когда отправил старшего брата прощаться с семьей. Однако теперь кое-что изменилось.
Руки Михаила Беляева были пригвождены к столу. Из ладоней торчали столовые ножи. Однако крови не было, и лицо Беляева не выражало никаких признаков боли – лишь великое волнение. Сбоку за столом по-прежнему восседали давешние чекисты во главе с Аронсоном. Они тоже были мертвы, однако, в отличие от окруживших стол солдат, выглядели так, как и положено трупам. Тела их были подобны мягким тряпичным куклам, а головы свернуты набок.
А потом Петр увидел бывшего поручика Кручинина.
Он отчего-то сразу догадался, что человек, занявший место во главе стола, именно Кручинин. И дело было не в том, что на серой щеке его зияла дыра размером с половину кулака. Просто было в лице мертвеца нечто, что сразу расставило все на свои места. «Теперь все ясно, – подумал Петр. – Жаль, что я сразу не догадался». Он придвинул к себе ближайший стул и сел, скрестив руки на груди.
На коленях у мертвеца сидела Маргарита. Продырявленная голова ее покоилась на плече Кручинина, и со стороны эта нелепая и страшная парочка выглядела приторно-сентиментальной. Половина лица Марго была перепачкана кровью и мозгом, однако глаза ее даже после смерти смотрели на Петра развратно и со злостью.
– Кручинин за мной пришел, – грустно сказал Михаил. – Я думал, что еще время есть. Ан нет… не отпускают меня старые друзья. Да, Кручинин?
Мертвец пошевелился. Голова Марго съехала с его плеча и бессильно повисла в воздухе. Рука Кручинина медленно поднялась и пристроила голову женщины обратно.
– Что же получается? – продолжил Михаил. – Сидишь, отмечаешь светлый праздник с семьей и сослуживцами. И вдруг нежданно-негаданно…
– Ты – мертв? – перебил его Петр. Страшные слова дались ему легко. – И был мертв, когда вечером пришел в этот дом?
Михаил хмыкнул.
– Это философский вопрос, Петя. Мертв, не мертв… К слову, ты застал нас в довольно щекотливый момент. Кручинин, видишь ли, хочет меня забрать. Говорит, что… Впрочем, мало ли что он говорит. Я предложил ему отличную сделку. А он думает. Правда ведь, Паша?
Труп во главе стола молчал. Так же безмолвны были и мертвые солдаты.
– Я ему тебя предложил. А также Анну и детей, – заявил Михаил. – Говорю: зачем тебе мои старые кости. Возьми брата и его отпрысков. И бабу его возьми – мягкую и живую. А то Кручинин – тот еще ловелас. Как труп Ритки увидал, так сразу его заграбастал.
– Я убью тебя, – прошептал Петр. – Из-под земли достану.
– Да, я тебя понимаю, – ответил ему Михаил. – То арестовывать тебя пришли, то трупы в гостиной, словно живые, стоят. Честно тебе скажу, Петя: шансов выбраться из этого переплета совсем мало. Еще неизвестно, что Кручинин решит.
Внезапно мертвые тела, окружившие стол, слегка качнулись и подобрались ближе. Петр почувствовал, как к его затылку прикоснулась холодная и жесткая ткань шинели одного из солдат-мертвецов. Тот стоял прямо за ним. Петру не нужно было поворачиваться и смотреть на него, чтобы узнать. Это был тот самый, чье лицо он держал на мушке тогда, в ноябре тысяча девятьсот девятнадцатого. Впрочем, это было уже неважно.
– А Кручинин-то – затейник, – подмигнул Михаил брату. – Надумал кое-что. Тебе, братец, это не понравится.
Одеревеневшая рука бывшего поручика снова медленно поднялась и провела восковой ладонью по щеке мертвой Маргариты.
– Ой, что будет, – деланно запричитал Михаил. Кажется, к нему стала возвращаться былая уверенность.
Голова Марго слегка дернулась. Мурашки поползли по телу Петра, когда увидел он, что мертвые глаза женщины вдруг ожили. Затем руки ее задвигались, и она резко и неестественно выпрямилась, по-прежнему сидя на коленях у Кручинина.
– Выбирай, родная, – нервно произнес Михаил, – кто тебе милее?
Марго оценивающе посмотрела на братьев – сначала на младшего. Потом – на старшего. Губы ее хищно изогнулись. И тогда раздался ее голос, произносящий знакомые слова. Под аккомпанемент этой страшной считалочки ее тонкий палец начал свой маленький и ужасный вальс, поочередно указывая то на Петра, то на Михаила:
…Невозвратимо. Непоправимо.
Не смоем водой. Огнем не выжжем.
Нас затоптал – не проехал мимо! —
Тяжелый всадник на коне рыжем.
В гуще вязнут его копыта,
В смертной вязи, неразделимой…
Смято,
втоптано,
смешано,
сбито —
Все.
Навсегда.
Непоправимо…,
Наталья Алферова
На Ведьминой заимке
Сумрачное утро медленно, но верно наступало на лес. Тьма уходила неохотно, цепляясь за кусты и прячась за деревьями. Стояла напряженная, словно звенящая, тишина.
Пожилая женщина в длинном платье, подвязанная темным платком, остановилась, опираясь на суковатую палку.
