А что касается их окончательного уничтожения, я процитирую строчку из старой книги, в которой мы впервые прочитали такую теорию: «Если это правда, то единственный способ уничтожить таких богов — перестать в них верить». Когда макет могилы, их большой фетиш, был разрушен, главные оковы, которые удерживали всю их систему, были сломаны. И когда сами идолопоклонники погибли в пламени, всякая возможность повторения ужаса умерла вместе с ними.
Таково наше объяснение и мы верим в это. Но мы с Фредом не хотим заниматься научными дебатами; мы только ищем возможности забыть хаотический опыт, который так испортил нашу жизнь. Награда? Мы получили свою награду, уничтожив мерзость, с которой мы так долго сражались; но к этому удовлетворению благодарный мир добавил нам богатства и почестей. Мы благодарны эти вещам и наслаждаемся ими. А какой человек не делал бы этого? Но мы чувствуем, что не в восхвалении и не в удовольствии лежит наше окончательное выздоровление. Мы должны работать, должны забыть такой печальный опыт только благодаря усердному труду; мы запечатаем ужас, если не от нашего ума, то, по крайней мере, от нашего непосредственного сознания. Со временем, возможно…
И всё же мы не можем полностью забыть. Не далее, чем сегодня утром, гуляя по полям, я наткнулся на мёртвую тушу дикого зверя, лежащего в борозде; и в его худом, распадающемся тельце возникла другая жизнь — тошнотворная, чужая жизнь гниения и распада.
Перевод: А. Черепанов
Май, 2018
Дональд Бурлесон
НОЧНОЙ АВТОБУС
Donald R. Burleson. «Night Bus», 1985. Этот рассказ из антологии «Acolytes of Cthulhu», 2000 года издания. Вот только ничего общего с Мифами Ктулху данный рассказ не имеет.
Впервые на русском языке.
Источник текста:
Антология «Acolytes of Cthulhu», 2000 г.
Я ждал свой полуночный автобус до Братлборо в безымянном городе на севере Вермонта, на одной из тех типичных, небольших, ветхих автобусных станций, которые ночами усиливают чувство депрессии у одинокого путешественника. Здесь всегда присутствуют необщительные билетеры с унылыми глазами; под голыми лампочками стоят полки с растрёпанными журналами и бульварными газетами; на таких станциях всегда грязные полы, и чувствуется слабый запах мочи и пота. Воздух был неподвижный и сырой; я стоял со своим чемоданом посреди людей, не поддающихся описанию, и вздыхал, всматриваясь в настенные часы над билетной кассой. Казалось, что стрелки часов замёрзли. Я почувствовал облегчение, когда, наконец, увидел, что к станции подъехал мой автобус. Я пошёл к нему, показал свой билет водителю, и забрался внутрь. В автобусе уже было много пассажиров, однако я смог найти свободное место на правой стороне, ближе к задней двери, и никто не занял сиденье рядом со мной. Я откинулся на спинку кресла, помня, что никогда не мог заснуть в автобусе, но надеялся немного отдохнуть во время четырёхчасовой поездки, хотя и предвидел, что она непременно будет прерываться остановками на других унылых, маленьких терминалах. Вскоре автобус выехал со станции, и тёмные, низкие холмы заскользили в ночи за окном; они проносились мимо словно аморфные, недолговечные мысли.
Я растянулся в кресле и попытался расслабиться. Но едва автобус выехал на основную дорогу, как водитель внезапно снизил скорость и остановился, чтобы подобрать отстающего человека, который ждал на обочине. Я мог разглядеть только смутный силуэт, когда этот тип возился с кошельком, чтобы заплатить водителю, а когда автобус тронулся с места, он стал пробираться между кресел. Он много раз останавливался, но к моему неудовольствию, наконец, выбрал свободное кресло рядом со мной и плюхнулся в него.
Беглые взгляды краем глаза в темноте не дали мне благоприятных впечатлений от этого нового попутчика. А моё чувство обоняния не обещало ничего хорошего. Он, казалось, был изможденным, пожилым человеком, хотя я не мог ясно видеть его лицо, а его одежда была изодранной и заплесневелой. Он источал запах, который я счёл трудным для определения, но решительно неприятный. И это впечатление всё росло, поскольку минуты тянулись и тянулись. У меня было смутное чувство, что старик страдает от какой-то непонятной и отвратительной болезни, и эти подозрения не уменьшились, когда он закашлял с каким-то липким, булькающим звуком, от которого меня бросило в дрожь. Когда я размышлял над перспективой долгой ночной поездки рядом с этим отталкивающим компаньоном, моё настроение стало совсем мрачным.
Через некоторое время я успокоился, разглядывая в окно тёмные, куполообразные холмы, проплывающие мимо. В путанице своих мыслей я почти забыл о старике, хотя его оскорбительный запах всё ещё был так силён, что я старался не дышать глубоко и удерживал своё лицо повёрнутым вправо. Я делал бы так даже если бы не сидел возле окна с ночной темнотой за ним. Но я был резко возвращён в сознание, когда случилось то, чего я подсознательно боялся — старик действительно заговорил со мной:
— Собираюсь встретить свою жену как раз на этой стороне Акеливилла.
— Хм, — ответил я, слегка кивнув головой, пытаясь передать такой тон речи, который не показался бы грубым и в то же время не особо располагал бы к дальнейшей беседе. Его голос обладал омерзительным, жидким свойством, почти похожим на полоскание горла. Повернув свою голову, чтобы взглянуть на этого человека под редкими вспышками фар проезжающих мимо автомобилей, я получил отнюдь не успокаивающее впечатление. Его лицо, даже при беглом осмотре, казалось, имело странный серый цвет; ощущение его нечистоты усиливалось до омерзения от вида его губ — оттянутых назад, так что были видны его гнилые зубы. Глаза этого человека были пусты и тупо смотрели на меня из глубоких, темных глазниц. Лицо его мало чем отличалось от посмертной маски, и когда пассажир через два сиденья впереди от меня включил индивидуальную лампочку над своей головой, я вздрогнул, увидев при тусклом свете, как у старика, сидящего рядом со мной, из глаз брызнула жёлтая жидкость, похожая на гной. Меня снова затрясло; я чувствовал, что почти задыхаюсь от близкого присутствия этого отвратительного привидения, и только странное оцепенение мышц не давало мне тут же подбежать к водителю и потребовать остановить автобус, чтобы я мог покинуть салон.
Время, казалось, тянулось бесконечно, и краем левого глаза я видел, что старик время от времени бросал на меня взгляды. Пока проходили минуты, зловоние соседа стало почти невыносимым. Мне в голову пришла мысль, что пассажиры вокруг нас, возможно, спят, и поэтому не чувствуют отвратительного зловония. Но оставался вопрос: тот человек впереди, что включил лампочку, тоже ничего не ощущает? Когда я изо всех сил пытался воспрепятствовать гнусному запаху вторгаться в мои ноздри, я всё же не мог не думать о том, что этот запах напоминает; и постепенно пришёл к мысли, что он очень похож на разложение органики — на гниющее мясо, которое завалялось на кухне.
— Послушайте.
Слово достигло меня со свистящим напором вонючего дыхания, от которого меня чуть не вырвало. Я повернулся к старику с крайним нежеланием смотреть на него, когда он заговорил снова:
— Мы подъезжаем к Акеливиллу. Я пожелаю вам доброй ночи через одну-две минуты.
Я устало улыбнулся, надеясь, что старик не заметил как я облегчённо вздохнул. Затем, поднимаясь со своего места, он обратился ко мне в последний раз, и от его слов меня пробрал ужас до самых костей.
— Вы знаете меня, не так ли? Что ж, это правда — я не похож на вас, молодой человек. Вы всё ещё среди живых. Но всё не так плохо — моя жена похожа на меня. Её тело позволяет ей не страдать от одиночества.
Когда он повернулся, чтобы встать в проходе, при быстрой вспышке бледного света я увидел как старик царапает свою щеку чешуйчатой и зловонной рукой, и куски плоти эластично отрывались и отлетали от щеки, поскольку его пальцы, казалось, проскальзывали внутрь лица. Мне тогда, должно быть потребовалась вся сила духа, чтобы удержаться от рвоты, но я только стонал, когда старик повернулся и пошёл между кресел к передней части автобуса. Он жестами стал объяснять водителю, что хочет здесь выйти.
