Покой - Вулф Джин Родман

– Разве не так всегда думают сыновья и дочери? Они считают, что родители в маразме и кто-то использует их в корыстных интересах. Если мистер Голд продал эту книгу за пятьдесят долларов, держу пари, его сын убежден, что она стоит пятьсот. Но сомневаюсь, что кто-то действительно ограбил бедного мистера Голда. За дневник этой Бойн он требует достаточно.

Я сказал:

– Давайте сменим тему. Что-то я устал от «Любвеобильного легиста». О каком дневнике речь? Когда-то здесь жила женщина по имени Кэтрин Бойн – неужели вы про нее говорите?

– Имя одно и то же. По крайней мере, похожее. По словам мистера Голда, автор дневника называет себя Кейт Бойн.

– Эту женщину звали Кейт. Я знал ее внука, когда был мальчиком. Он говорил про нее «старуха Кейт».

– Очаровательно… вы не возражаете, если я закажу еще один коктейль? Он когда-нибудь говорил про эту Кейт или Кэтрин?

– Да, рассказывал кое-какие истории. Но, боюсь, я забыл большинство из них. Кстати, у меня сложилось впечатление, что старуха Кейт – я имею в виду бабушку Доэрти, а не вашу Кейт Бойн, – была неграмотной или почти неграмотной.

– Все верно. Понимаете, мистер Вир, я не подталкиваю библиотеку покупать кота в мешке – я уже прочитала довольно много из дневника. Он полон орфографических ошибок, но, тем не менее, проливает немало света на историю региона. Из того, что рассказал мне мистер Голд, и из того, что я сама прочитала, следует, что Кэтрин Бойн родом из семьи ирландских иммигрантов и появилась на свет в Бостоне – вероятно, еще до 1850 года. Это был период картофельной гнили [64], и вполне вероятно, они только что прибыли в Соединенные Штаты. Каким-то образом она устроилась помощницей на все руки в семью школьной учительницы, и когда та покинула Бостон, чтобы поселиться в этих краях вместе со своим мужем, Кэтрин тоже переехала. И…

– Его фамилия была Милл, – сказал я. – А вот имя забыл.

– Все верно. Откуда вы узнали?

– Наша кухарка была его дочерью от первой жены. Учительница была ее мачехой. Ханна часто говорила о Кейт.

– Вы хотите сказать, что сейчас у вас работает кухарка…

– Работала, когда я был ребенком. Уже тогда она была старухой, ее звали Ханна Милл.

– Возможно, она упомянута в дневнике. По-моему, там встречается некая Мэри Милл.

– Вы пытаетесь купить его для библиотеки? У Луиса Голда?

Она кивнула. У нее были короткие темные кудряшки, как я полагаю, завитые искусственно. Они подскакивали, когда она двигала головой, отчего я вспоминал про птицу на шляпе, которую когда-то носила миссис Брайс.

– Сколько он хочет?

– Семьдесят пять долларов. Ну же, не смейтесь; возможно, для вас это не так много, но у нас всего двести пятьдесят на обновление фонда библиотеки в течение года. Потрать я семьдесят пять долларов на одну-единственную книгу, на следующем заседании руководства меня по головке не погладят, уж поверьте.

– Предположим, я сделаю библиотеке подарок, указав, что он предназначен для покупки этого дневника?

– А вы могли бы? Я имею в виду, не слишком дорого? Это не причинит вам неудобств?

Я выписал ей чек.

– Вы хотели кофе, мистер Вир?

– Да. Кофе, мистер Баттон?

– Зовите меня Билл. Знаете, я ожидал, что буду пить сок, когда окажусь на вашем заводе.

– Из него получается хороший «буравчик» – продемонстрирую вам за обедом. Но я подумал, что сейчас вы, возможно, предпочтете кофе.

– Благодарю. Позвольте мне начать с того, мистер Вир, что существует два основных типа кампаний – институциональная кампания и кампания по продаже.

– Мы хотим кампанию по продаже.

– Я знаю. Я имел в виду, что институциональная кампания касается всех, а кампания по продаже – только потенциальных покупателей. Покупатели вашего товара – домохозяйки, мистер Вир. Хороший кофе.

– В чем дело, мисс Биркхед?

– Сэр, с вами хотят встретиться.

– Прошу прощения, Билл. Очевидно, это чрезвычайная ситуация.

– Это не так, мистер Вир. Не совсем. Просто я надеялась, что вы либо встретитесь с посетителем сейчас, либо отошлете. Мне не нравится, что он там ошивается. Это какой-то коротышка, с головы до ног покрытый волосами.

На следующее утро была суббота, и я проспал допоздна. (По будням приходилось вставать в шесть; предположительно, раннее начало трудового дня помогало избегать пробок около завода – но на самом деле к девяти часам движение там почти затихало, и лучше бы мы начинали попозже; как я постепенно понял, наши руководители отделов и департаментов просто желали приезжать попозже, но не хотели рисковать и пропустить звонок из главного офиса, застряв по пути.) Меня разбудил телефон.

– Ден? Это Лоис.

– Кто?

– Лоис Арбетнот. Только не говори, что уже забыл меня.

– Извини, я еще не проснулся. – (Я тоже. Мне кажется, когда мы спим, нас окружают все прожитые годы. Во сне мне мерещилось, что я слышу шаги давно умерших; я вел беседы с ними и с безликими людьми, которых мне еще предстояло встретить, – беседы, которые казались невыносимо мучительными, хотя, проснувшись, я мог вспомнить лишь несколько слов, причем таких, которые после пробуждения не вызывали у меня никаких эмоций. Говорят, все дело в том, что во сне содержание отделено от эмоций, как если бы спящий ум читал сразу две книги: одну – о слезах, похоти и смехе, другую – состоящую из слов и фраз, взятых из старых газет, летящих по-над мостовой грязных листовок, разговоров, подслушанных в парикмахерских и барах, банальностей, прозвучавших в радиоэфире. Я склонен думать, что мы, проснувшись, забываем смысл этих слов или просто еще не знаем, что они будут значить для нас. Но хуже всего – проснуться и вспомнить, что разговаривал с мертвыми, хотя даже не думал снова услышать их голоса, не ждал, что они зазвучат снова, пока ты сам не отправишься в мир иной.)

– Твоя книга. Помнишь, мы говорили про книгу? Я позвонила по поводу запроса, и Мари – это моя подруга, мы вместе учились в колледже – сказала, что в их конторе есть человек, настоящая акула по части викторианских романистов, и он сможет рассказать все об этой книге, включая то, где можно отыскать экземпляр, раз она столь редкая.

– Кажется, я уже знаю где.

– Я думала, ты ее разыскиваешь.

– Разыскивал. Меня только что осенило, вот и все. Послушай, будь добра – обратись к этому человеку от моего имени; мое предположение может быть ошибочным.

– Сейчас его нет на месте – он в отпуске. Мари обещала спросить, как только он вернется.

– Отлично.

– И я заказала дневник. Чек необходимо отправить почтой, но минуту назад я позвонила мистеру Голду, и он сказал, если я готова поручиться головой, что отправила его, мы можем разобраться с доставкой в любое время.

– Хорошо.

Последовала пауза. Я сознавал, что в чем-то подвел ее – как часто подвожу людей в разговоре, – но ощущал себя слишком отупевшим, чтобы понять, в чем именно. В отчаянии я проговорил:

– Ты столько всего сделала. И у тебя все получилось.

– Ты разве не хочешь заехать туда со мной?

– Что?

– Заехать за дневником этой Бойн. У меня сложилось впечатление, что тебе не терпится его прочитать, – мы могли бы наведаться туда после обеда и забрать его. По субботам библиотека закрывается в полдень, к часу я освобожусь.

– Прости. Я услышал слово «доставка» и решил, что библиотека наймет курьера. Я же сказал, что все еще сплю, Лоис. Твой звонок меня разбудил.

– Извини.

– Да, я хотел бы посмотреть. Встретимся перед библиотекой.

– Приглашаю тебя поужинать со мной позже. У меня дома.

То, что я сказал Лоис, было чистой правдой: я наконец сообразил, что экземпляр «Любвеобильного легиста» был у моего знакомого – то есть у Стюарта Блейна. Оставалось лишь решить, звонить ему перед визитом или нет, и в конце концов я решил этого не делать.

Я купил машину на третьем курсе колледжа и привез ее домой, когда закончил учиться, с тех пор сменил несколько автомобилей, но в том, чтобы ездить по старым мостовым Кассионсвилла, по-прежнему ощущалось нечто нереальное. Многие из этих улиц предназначены только для прогулок: это улицы, которые в английском городе назвали бы дворами, без тротуаров или бордюров; дома и их маленькие газоны, вечнозеленые растения и розовые кусты находятся на одном уровне с брусчаткой, так что я мог бы беспрепятственно подъехать к парадным дверям или припарковаться под окнами. Во многих местах сохранились четкие следы Эпохи Лошадей – известняковые бордюры с железными кольцами (все еще прочными, хотя я слышал, как дети вслух удивлялись, почему раньше лошадей не привязывали к парковочным счетчикам), вделанными в камень, и даже едва заметные бороздки на брусчатке от железных ободьев фургонных колес. Когда я ехал к Стюарту Блейну, мне показалось – несомненно, из-за какой-то ассоциации, вызванной непривычным маршрутом, – что мой автомобиль был в целом подходящим средством передвижения, вот только хорошо бы он стал открытым, тяжелым, из стали и латуни, с выпяченными фарами и ручным тормозом (любимой игрушкой мальчишек), торчащим из подножки, дернуть который можно было, лишь высунув руку наружу поверх дверцы.