Смертные души (СИ) - Мичурин Артем

Глава 21. Чудо

Чудо. Вряд ли среди прочих слов есть такое, что содержало бы в себе больше смыслов и толкований. Для одних чудом является сошествие благодатного огня, для других — выигрыш в лотерею, избавление от тяжкого недуга, сотворение вселенной, рождение ребёнка, прорастающий сквозь бетон цветок... Для Дика Миллера чудом навсегда остался случай из детства. Случай во многом определивший его судьбу.

Однажды солнечным летним утром Теодор Миллер открыл дверь комнаты сына и сказал: «Вставай. Время становиться мужиком». Дик отлично его запомнил, то утро: тёплый ветерок в окно, запах оладий и свежего кофе с кухни, белая рубашка отца с галстуком-шнурком, передник матери, запачканный малиновым джемом, её обеспокоенный и слегка неодобрительный взгляд на мужа, листающего «Ардмор Ньюс» за завтраком. И, конечно же, сладкое предвкушение чуда, того, что Дик ждал целый год, ради чего трудился по дому, прилежно учился и без единого вздоха посещал с родителями каждую воскресную проповедь. Допив кофе, Теодор Миллер строго посмотрел на сына и спросил: «Ну, готов?». «Да, сэр!» — выпалил тот. Отец кивнул, поднялся из-за стола и накинул куртку: «Тогда поторапливайся». Их старенький Форд «Эксплорер» выехал за границу города и покатил по грунтовке в сторону заброшенной фабрики с обширным пустырём по соседству. На заднем кресле гремел пакет, доверху набитый алюминиевыми банками, на зеркале заднего вида покачивалось распятие, а Дик ёрзал в кресле, не в силах дождаться того самого момента. Наконец, машина остановилась, отец открыл дверь, но, сверившись с часами, лишь выбил из пачки сигарету и закурил. «Па-а-ап!», — нетерпеливо заныл Дик. «Ещё две минуты», — отрезал отец. Докурив до фильтра, Теодор Миллер затушил сигарету и вышел: «Ну, так и будешь сидеть?». Дик выскочил, как ошпаренный. Отец обошёл машину и открыл багажник. «Что ж, вот тебе и двенадцать», — потрепал он сына по коротко остриженной голове. — «Бери. Чего ждёшь?». В багажнике лежал он — Ругер 10/22, в красивом тёмном дереве, блестел вороненой сталью. «Моя... Моя собственная винтовка!» — руки Дика сами потянулись к вожделенной мечте. Карабин лёг в них, словно они только для того и были предназначены. Увесистый, основательный, почти как отцовская М14, только меньше, и патроны будто игрушечные — пять сотен в одной банке вместо громоздкого ящика. Дик откупорил её, набил магазины, и геноцид алюминия начался. Спустя два часа боеприпасы иссякли, а отряд банок превратился в лохмотья. Горячий ствол Ругера дымился, руки, одежда и волосы пропахли порохом, Дик был доволен. Но чего-то всё-таки не хватало, того самого ощущения, что тебе подконтролен смертоносный механизм. Слишком уж слаб был звук выстрела, а отдача почти не ощущалась. «О чём загрустил?» — спросил отец, собирая расстрелянные банки обратно в пакет. «Да так...» — заглянул Дик в патронник, оттянув затвор. «Что, калибр маловат?» — улыбнулся отец. — «Хочешь укротить настоящего зверя?». Он отнёс пакет в машину и вернулся, держа в руке револьвер. — «Вот такого, например?». Это был Смит-Вессон 29 сорок четвёртого калибра, с шестидюймовым стволом. Отец протянул его и кивнул, позволяя затаившему дыхание сыну коснуться чёрного монстра. Револьвер был тяжёл, чертовски тяжёл для одноручного оружия. В каморах барабана поблёскивали латунью огромные патроны. «Держи его двумя руками» — встал отец позади Дика и помог ему взять оружие. — «Держи так крепко, как только можешь. Иначе этот зверь раскроит тебе голову. Видишь сухое дерево? Это твоя цель. Готов? Тогда взводи». Курок хрустнул, становясь на боевой взвод, мушка и целик сошлись на фоне мёртвого дерева. «Огонь» — скомандовал Теодор Миллер. Детский палец, едва охватывающий спусковой крючок, побелел от усилия. Грянувший выстрел сотряс барабанные перепонки, словно вышел из главного орудия линкора. Руки, обнятые ладонями отца, едва удержали резко взбрыкнувшее оружие. Ствол высохшего ясеня взорвался облаком трухи, крона повалилась на землю, треща сломанными ветками, но в ушах Дика стоял только гул, а в глазах — слёзы счастья. «А теперь сам» — сказал отец и отошёл в сторону. Дик взвёл револьвер, поставил ноги пошире, прицелился в остаток дерева, выдохнул и нажал спуск. То, что случилось в следующее мгновение, отец впоследствии, оправдываясь перед матерью, описал как «грёбаная необъяснимая чертовщина». Вместо выстрела и облака сизого дыма перед лицом юного стрелка возникла ослепительная вспышка, револьвер дёрнуло в сторону, глаза защипало от едких пороховых газов, а потом Дик оказался на земле, сбитый с ног отцом. Тот лихорадочно его ощупывал и безостановочно повторял: «Где болит?! Где болит, сынок?! Ответь, где болит!». Но Дик не чувствовал боли. «Я в порядке» — ответил он, утёр глаза рукавом и взглянул на револьвер, который всё ещё держал в руках. Верхняя камора барабана взорвалась, расколов тот пополам, рамка была выгнута дугой, ствол глядел дулом вниз, курок вообще отсутствовал. Но на Дике не было ни царапины. Не слушая никаких возражений, отец на руках отнёс его к машине и уложил на заднее сиденье. Что-то острое кольнуло Дика в бок. Пошарив, он вытащил впившийся в спинку кресла обломанный кусок стали. «Пап, я нашёл курок». Отец посмотрел на него, а потом перевёл взгляд на раскачивающееся под зеркалом распятие, нижняя половина которого была отколота, в лобовом стекле зияла обрамлённая трещинами дыра. «Похоже, сам Иисус стоит у тебя за спиной, Дик. Хвала Господу, хвала Господу...» — отец опустил голову на руль и плечи его задрожали.

— Хвала Господу! — гудела толпа во внутреннем дворе замка Лювонтрделямер. — Смерть еретикам! Сжечь колдунов! На костёр! Смерть, смерть, смерть!!!

«Не может быть» — думал Дик Миллер, шагая по тёмным коридорам в сопровождении вооружённых алебардами латников. — «Я не могу так сдохнуть. Только не так, не сейчас».

Жером, идущий первым, упал на колени возле раскрытой двери во двор и разразился рыданиями.

— Соберись, тряпка, — поморщился Миллер. — Хотя бы умри мужиком.

— Не могу... Я не могу! — Клозен поджал ноги, отказываясь вставать и двигаться навстречу судьбе, но двое дюжих стражников попросту сволокли его, ухватив под руки.

Ларс шагал, сохраняя достоинство, насколько это позволяли колодки, кляп, и общее не самое лучшее самочувствие после шести суток без пищи и воды. Олег, замыкающий скорбную процессию, пытался доказать стражникам, что лорд-командующий не мог отдать такого приказа, но в ответ получал лишь толчки древком алебарды в спину.

Во дворе было прохладно и влажно. Утро спустилось на замок плотным туманом, напитанным ароматами хвои и мхов. Но то были не запахи леса, их источали три просмоленных дёгтем столба с копнами хвороста у подножий. Эшафот в центре двора сиротливо взирал на кровожадную толпу пятью виселицами без верёвок. Нет, не такую лёгкую смерть обещало это утро. На эшафоте стояла широкая массивная скамья, при более внимательном рассмотрении оказавшаяся крестом с ремнями для шеи и конечностей, а рядом раскладывал по столу свои инструменты палач.

— Не так я представлял минуту славы, — посетовал Дик, окинув взглядом с полсотни орущих и потрясающих кулаками зевак.

— У тебя же есть план? — умоляюще посмотрел на Олега Жером. — Пожалуйста, скажи, что он есть.

Но Олегу нечего было ответить.

— Тишина! — прокричал появившийся на балконе глашатай, и беснующаяся толпа вмиг умолкла. — Лорд-командующий защитник благословенной Готии его светлость Жан-Батист де Серра!

Окончив представление, обладатель внушительного баритона уступил место следующему оратору, с ничуть не менее мощными голосовыми связками.

— Добрые граждане Готии, — начал лорд-командующий, — сегодня, в это дарованное нам Господом утро нового дня, мы судим четверых еретиков, замысливших зло против нашей благословенной Родины. Посмотрите на них. Эти нехристи — шпионы погрязшего в ереси Аттерлянда — нарушили границу Готии, пользуясь грязной магией, убили славных мужей, несущих свой дозор! — толпа возмущённо загудела, и де Серра стал говорить ещё громче: — Эти еретики выдавали себя за богобоязненных христиан, наших единоверцев, только затем, чтобы избежать наказания! Ни на одном из них нет даже нательного креста! Но сегодня заблудшие овцы вернуться на путь истинный, сегодня они вернуться в лоно Господа, раскаявшись во грехах! Или же сгинут навеки в геенне огненной! — толпа вновь загудела, Жером покачнулся и, кажется, даже побледнел. — Я, лорд-командующий замка Лювонтрделямер, обвиняю этих четверых в ереси, в убийстве подданных Готии, в заговоре против её народа, в шпионаже на язычников Аттерлянда! Признаю их виновными, и властью, дарованной мне его сиятельством отцом Готии святейшим маркизом Луи де Барро, приговариваю: Дика Миллера, Олега Ферта, Жерома Клозена — к смерти через сожжение! — услышав это, Жером упал на колени и поднял глаза к небу. — Чарадей, известный как Ларс ван дер Гроф, — продолжил лорд-командующий, — приговаривается к смерти через экзекуцию «Лестница святого Лаврентия»! — Толпа радостно завизжала, предвкушая кровавое зрелище. — К казни приступить! — окончил свой торжественный монолог де Серра и удалился в башню.