Аниска огляделась – нет ли метелки или шеста, которым тушат верхний свет. А когда глянула на кота, то увидела, что животное, прижав уши и припав к полу, подбирается к странной сморщенной фигурке. Кукле, что ли… И эта кукла стояла на кривых ножонках, растопырив черные, словно горелые, пальцы. В глазах-пуговицах, которые сверкали оловянным блеском, было столько лютой злобы, что Аниска затряслась от ужаса. Ей ли, здоровой крестьянской девке, которая супротив иного мужика посильнее будет, бояться какой-то куклы! Но вот поди ж ты…
Кошак с утробным воем бросился на куклу. Она взмахнула рукой, и животинка завертелась на полу, перебирая лапами и волоча за собой вывалившиеся кишки. Кукла перевела взгляд на Аниску. Пуговичные глазки снова недобро блеснули.
И вот тут случилось то, о чем намного позже православная Аниска расскажет батюшке и так напугает, что он не раз проснется ночью в холодном поту.
Под потолком появился тот морок, о котором тихо шептались в людской и вовсю талдычили на улицах, в кабаках, на рынке и в лавках городка.
В Анискину крепкую голову и прийти не могло такое – она увидит наяву покойницу! Ту, которую похоронили много лет назад за оградой кладбища, без креста.
Удавленница покачивалась на толстой пеньковой веревке, выкатив гнилые глаза, шевеля темным языком, который на пол-ладони вывалился изо рта.
Ее руки пришли в движение, задергались, протянулись к Аниске.
Под юбкой забились босые ноги.
Аниска стояла истуканом и чувствовала, что не может вздохнуть-выдохнуть. Словно покойница принесла с собой загробные муки.
«Хорошо, что она вроде как на привязи», – мелькнула мысль в простоватых Анискиных мозгах.
Но мертвячка, скособочив голову, начала скрести осклизлыми пальцами веревку.
«Отвяжется сейчас!» – запаниковала Аниска, не в силах отвести глаз от морока.
И чуть было не поплатилась за свою недоглядливость.
Чертенок, или кукла, или еще какая тварь уцепилась за подол и стала карабкаться по Анискиному переднику. Видать, не знала, что шустрая и крепкая деревенская девка не боится ни мышей, ни крыс, может запросто убить ударом руки кроля и силы в ее широких ладонях немерено.
Аниска схватила дьявольское создание и отшвырнула прочь. Но миткалевый передник все же порвался – кукла не уступила горничной в упрямстве и не выпустила ткань из пальцев.
Тварь улетела к экрану камина и замерла.
С воплем Аниска подхватила мраморный столик для карточных игр и уже хотела было придавить гадину, раскрошить ее в прах.
Тут Аниску что-то сшибло с ног. Удара она не почувствовала, но завалилась ничком, а тяжеленный стол грохнулся рядом.
Аниска от страха описалась, потому что подле себя увидела морок. И разглядела в подробностях червей, кишевших в складках гнилой плоти, язвы тления, глаза, похожие на стухший куриный белок.
Девка забормотала «Отче наш…» и приготовилась к смерти.
Но удавленница лишь покачала головой, с которой вместе с волосами слезала кожа, и заковыляла к чертовой кукле.
А маленькая тварь зашевелилась, вскочила на ноги. Ее глазенки при виде покойницы полыхнули багровым пламенем, рот раскрылся в безмолвном крике.
И Аниска своей нехитрой душой поняла, что это дьявольское создание хуже всех удавленниц, вместе взятых.
На грохот приплелся старенький Лукич и уставился на морок, поднял руку для креста, но так и застыл в ужасе.
Потом он тихо осел на пол, повалился на бок без сознания.
Когда Аниска отвела взгляд от бедолаги, мертвячки и чертовой куклы уже не было.
В Анискиной голове заметались мысли. Что это такое: божий гнев, божья кара или искушение? А может, знамение? Люди правду говорили. – И Аниска, далеко обходя и место, где стояла покойница, и дворецкого, пошла звать на помощь.
5
Пушистый от снежка день заглянул в окошко каморки, где проживала кухарка Домна, омыл все ненавязчивым сиянием. Не смог только высветлить мрак в углу между стеной и изголовьем. И вроде бы эта темень шевелилась, как живая.
А Домна храпела во всю мощь широкой груди, выводила такие рулады, что колыхались кружевные рюши на подушке, дорогом и милом сердцу подарке второй хозяйки. За особые услуги.
Причина глубокого сна праведницы была в пустой стклянке на столе. А также в ее преданной службе тому, кто будет посильнее самого Аристарха Петровича.
Очень, очень давно Домна неотесанной, неуклюжей девахой пришла в новый деревянный особняк. Дичилась, пугалась, не умела ни за столом прислужить, ни толком комнаты убрать. Зато имела главное достоинство – грудь и бедра, которые невозможно было прикрыть скромным платьем горничной. Задница Домны так и просила звонкого хлопка. А еще воодушевляла Петра Аристарховича на ночные похождения.
Увы, Домна слишком быстро оказалась непригодной для игрищ, потому что сразу же забеременела. И как ни исхищрялась, одолеть хозяйскую брезгливость не смогла. В срок родила младенчика, такого же верезгливого и охочего до Домниных титек, как Петр Аристархович.
И месяца не прошло, как Домна нашла дитя бездыханным. Понятно, кто ж потерпит полон дом байстрюков. Поскольку к материнству Домна относилась как к неизбежной докуке, ее обеспокоила только полная молока грудь. Но тут народился Аристарх Петрович, и Домна стала кормилицей.
Однажды ночью она так устала ждать, когда же наконец вялый и хилый наследник насытится, что сама уснула. Очнулась под утро от холодка под мышкой. Глянула и обмерла. Заспала! Придавила Аристарха Петровича!
Домниным страданиям не было предела. Трясла, колотила по спинке холодное тельце, дула трупику в рот, растирала пятки. Но поздно… Теперь ей не увидеть завтрашнего утра. Как ни лют и скор на расправу Петр Аристархович, хозяйка – настоящий зверь. Она за своего детеныша… Не жить Домне, не жить…
И тут на стене детской появился рогатый силуэт.
Домна протерла вспухшие глаза.
Рогатый выступил вперед, потянул за собой стену, так что потолок и обои в цветочек перекосились, да все вокруг показалось сломанным, скособоченным.
Домна затаила дыхание.
Ей почудилось, что прозвучал голос. А может, не голос. Какой-то рокот, словно из-под земли. Из тех глубин, которые видеть живым нельзя.
Ой, лихо…
Рогатый открыл глаза, полные адского пламени.
Домна почуяла, как из нее утекает жизнь: все меркнет перед глазами, болезненной судорогой в груди заканчивается дыхание, а сердце становится большим-большим и замирает…
Рогатый дохнул смрадом из ощерившейся пасти.
Все, что было в детской, полыхнуло языками ледяного синего огня.
Домну вместе с трупом младенчика потянуло к громадным осклизлым клыкам…
Она очнулась от перханья и содрогания тельца в руках.
Аристарх Петрович желали кушать.
Домна, не помня себя, вложила окаменевший холодный сосок в жадные губенки. Дитя зачмокало. Завоняло серой – хоть окошки открывай.
Совершенно черные, мертвые герани и фикус, которые сгорели в синем пламени, говорили о том, что Он был здесь. И Домна знала, что за покровительство должна заплатить. За одну жизнь сотней жизней.
Только почему не расплавился крестик на суровой нитке? Нешто Рогатый потерпит? И тут же пришла мысль, что Ему все равно.
Домна исправно служила своим хозяевам. Наслаждалась властью. Ее не тревожили мороки убиенных в утробе или колыбели младенцев, не беспокоили тени их матерей. Только она одна знала о тайных местах в каретном сарае, в саду у заборов, где хрупкие косточки превращались в землю.
Домна проснулась от стука в дверь и громких всхлипов. Аниска… черти б ее взяли…
– Чего тебе?.. – спросонок хрипло спросила она. – Входи уж…
Аниска с плачем бросилась к Домне, которая по-царски возвышалась на своих перинах, упала на колени, приникла к ее пухлой, словно набитой ватой, ручище и все рассказала. Домна глядела на вздрагивавшие развитые кудельки горничной и наслаждалась. Вся прислуга знает, кто в этом доме главный.
