Минотавра (ЛП) - Ли Эдвард

Дикки кивнул, продолжая:

- Ты спросишь меня, что же стало с его блестящим черным Эль Камино? Так я скажу тебе. Я купил её у его папочки полгода назад, и в данное время занимаюсь её ремонтом.

Боллз выглядел ошеломленным.

- Ни хера себе, Дикки, это была самая быстрая тачка в округе!

- Всё правильно, но, видишь ли, у неё полетел движок, прежде чем Туркота зарезали. И я восстановил его, но, как выяснилось, трансмиссия тоже была сломана. Так что теперь мне ещё нужна и новая коробка, а это 1200 баксов. Так что как только я скоплю достаточно денег, я брошу эту дрочильную работу, и буду ездить на самой быстрой машине в округе, вот тогда я получу настоящую работу.

- Какое, блядь, отношение быстрая машина имеет к настоящей работе? - Не понял его Боллз.

Дикки сел на скамейку и прошептал:

- Сопля Маккалли и Клайд Нэйл нанимают парней в этих краях, только они берут на работу тех чуваков, у кого быстрые тачки, чтобы перевозить самогон, во все эти сухие округа в Кентукки. Они не наймут тебя, если у тебя нету быстрой машины, потому что, видишь ли, у тебя должна быть такая тачка, которая обгонит парней из АТФ и машины преследования штата. Но с моей Эль Каминой? Я съебусь от чего угодно на дороге.

Боллз кивнули, съев еще несколько куриных наггетсов.

- Не сомневаюсь, что так и будет, Дикки.

- Маккали платит пару сотен наличными в день, и это только за один рейс.

Боллз снова подумал...

- А с партнером, помогающим тебе, ты сможешь делать две ходки за день и пилить бабло поровну с ним...

Выражение лица Дикки омрачилось. Он мог чувствовать запах дерьма так же хорошо, как и любой другой человек. - Ты хочешь, чтобы я взял тебя с собой? Тогда ты должен принести что-нибудь на стол, брат.

Боллз обнял Дикки.

- Как я понял, дружище, тебе нужна коробка передач за 1200 долларов, а мне нужна работа на этот месяц.

- Почему только на месяц?

- Я же тебе объясняю, - сказал Боллз. - Примерно через месяц я получу чек на кругленькую сумму, но до тех пор я не хочу есть мусор из баков.

Дикки хмыкнул:

- Едрён батон, Боллз, я не хочу видеть, как ты голодаешь, но я смогу заняться самогонкой самое быстрое через шесть, восемь месяцев. Работая на этой работе. - Дикки указал на раздутые пластиковые пакеты. - Вот как долго мне придётся копить двенадцать сотен.

Боллз усмехнулся улыбкой барыги из подворотни:

- Просто послушай меня, друг. Я сейчас иду домой к папе, но позже встретимся сегодня в перекрёстке, в полночь, слышишь?

Дикки выглядел смущенным.

- На каком ещё перекрёстке?

- Не на каком, а в каком Дикки встретимся в баре, - подмигнул ему Боллз, - я дам тебе там бабло на новую коробку... - А затем он встал и пошёл вниз по улице. Он подбрасывал куриные наггетсы в воздух и ловил их ртом.

"Ну разве это не дерьмо какое-то?" - Подумал Дикки. Затем он вздохнул и потащил большие пластиковые мешки в прачечную...

2

"Теперь я знаю, как Рокентин чувствовал тошноту Сартра", - подумал писатель. Автобус загремел и затрясся, когда устрашающе взлетел вверх в горку вдоль изгибов леса. Он сидел в самом конце салона —это была его Карма. На таких местах даже бомжи не хотели бы сидеть. Использованные презервативы были засунуты в щели окон, в то время как на полу лежали несколько использованных шприцов.

У писателя был огромный опыт путешествия на общественном транспорте; ему нужно было следовать зову своей Музы, а это был самый дешевый способ. Кроме того, ему нужно было увидеть жизнь обычных людей изнутри. Он воображал себя провидцем и, следовательно, искателем.

И чего же он добивался?

Истинности человеческого состояния.

Это был реальный мир - и часто красивый - с другой стороны окон в комплекте с табличкой, которая гласила: " Тяните красную ручку, чтобы разбить окно".

Автобус вонял. Это было единственное, к чему он не мог привыкнуть. Это был запах жизни и, в некотором смысле, запах истины - действительно, истины! - чего писатель жаждал больше всего на свете. У большинства людей были личные девизы, например: другой день - другой доллар, или сегодня первый день моей новой жизни, или каждый день я становлюсь все лучше и лучше. Но девиз писателя был таков: насколько сильна сила истины?

Это был не столько девиз, сколько универсальный запрос. Это было топливом для его существования...или оправдания.

Правда в том, что может существовать только в его суровых, обличенных словах, которые он читал сам себе. Черные чернила на белой бумаге...и миллион субъективностей между ними...

Это все, ради чего он жил как художник, и большинство людей могло бы посчитать это благородной целью.

Тем не менее, автобус смердел. Конечно, они все были вонючие в какой-то степени, но этот был хуже всех. Это был запах, который он много раз пытался обрисовать словами, и лучшее, что он мог придумать, было: грязные носки, смешанные с вонючими подмышками, сочетающие в себе запах грязного влагалища проститутки, впитавшего в себя что-то смутно сладкое.

Это была та сладость, которую он никогда не мог выделить и идентифицировать. Что-то напоминающие засахаренные кусочки папайи? Инжира? Или имбиря?

Запах был чем-то вроде этого, но он не был достаточно отчётлив. Неспособность определить его была одной из бесчисленных неудач писателя, и хотя он рассматривал неудачи, как нечто более важное, чем успех, это была конкретная неудача, которая всегда приводила его в ярость.

Рядом с ним сидела женщина неопределенной расы, она, должно быть, весила триста фунтов, если не больше. Ее руки были в обхвате больше, чем у писателя ноги. Она вошла в автобус на одной из остановок и, конечно, свободных мест больше не было. Женщина достала из своей сумки большой пакет фисташек и принялась их громко есть. Между звуками чавканья, удушливой вонью и охватывающей клаустрофобией писатель был готов выпрыгнуть в окно. Он посмотрел на часы Таймэкс Индинго и увидел, что было 6 вечера.

Один Бог знал, когда они приедут в Лексингтон.

На пластиковой спинке сиденья перед ним кто-то написал маркером: идеальный матч - твоя жена, мой нож, и чуть ниже приписал: убить всех белых, Ниггеров, Жидов, Муслимов, Индусов и Пидерасов!

Любопытно, подумал писатель. По крайней мере, американцы азиатского происхождения могут спать спокойно...

Толстуха рядом с ним перестала есть и уснула, ее пасть была разинута, словно воронка от взрыва. Писатель не смог удержаться; он достал свой фломастер и приписал: природа, как и внешность, является не просто ИММАНЕНТНОЙ проблемой сознания разума, но и проявлением в своем собственном праве субактуальной духовной реальности.

Супер, подумал он.

Именно тогда угроза потенциальной символики прижалась к его лицу, как липкая рука. Мои часы! Непрошеная мысль, пришла ему в голову.

Что заставило его так подумать?

Он снова посмотрел на свои Таймекс Индигло. С обратной стороны было написано: "8-летняя батарея", он помнил, что купил их восемь лет назад.

Что бы это могло означать?

Время вышло, догадался он.

Например, когда рассказчик фильма Бергмана говорил: " В полночь...воет волк", это означало что-то плохое? Глубокая литературная аллюзия, понятная только самым проницательным?

Или это была просто претенциозная какашка?

Переговорное устройство затрещало, и пробасил голос водителя: "Следующая остановка - Люнтвилль".

Писатель никогда не слышал об этом месте и обрадовался, когда выглянул в окно. Это напомнило ему о том шоу, которое он видел на кабельном канале о семье Аппалачей: ржавые трейлеры, полуразрушенные покосившееся дома, автомобили, стоящие на кирпичах. Многие дома, очевидно, все еще были заселены. Разбитая дорога пролегала через дикие леса с обширными запущенными сельхозугодиями, со стоящими на них измученными тракторами, алыми от ржавчины. Когда они проезжали еще один полуразвалившийся дом, писатель заметил, что вся семья сидела с каменными лицами на разбитом крыльце: пожилой мужчина в комбинезоне, потягивал прозрачную жидкость из банки, женщина с мужественным и обветренным лицом чистила листья кукурузы, их дочь, подросток в лохмотьях и мутных пятнах, засохших на груди, курила трубку, и голый грязный парень лет шестнадцати, сидевший на досках, вздрагивающий, как будто от болезни Паркинсона.