Левиафан - Эндрюс Хелен-Роуз

Джон Мильтон был невысокого роста, худощавый и узкоплечий. Среди его учеников ходил слух, что во время учебы в Кембридже товарищи прозвали его монахиней. Впрочем, прозвище ничуть нас не удивило. Мильтон был старше моего отца лет на пять-шесть, однако выглядел много моложе своего возраста, так что его вполне можно был принять за младшего брата Ричарда Тредуотера. Хотя в отличие от Ричарда — высокого, мускулистого, со смуглой кожей и темными волосами — Джон Мильтон весь состоял из светлых оттенков. Появившиеся у него на висках седые пряди почти не выделялись на фоне остальных блекло-желтых волос. На месте бровей топорщилось несколько жидких волосков, а цвет глаз и вовсе невозможно было определить.

Вы могли бы принять этого человека за слабого и безвольного, если бы не его взгляд, в котором светился глубокий ум и который пронзал вас насквозь, словно наконечник копья. Однако, даже встретившись с ним глазами, вы никогда не сумели бы понять наверняка, видит вас Мильтон или нет. Как по мне, учитель вечно витал в каком-то своем мире, и для него он был так же реален, как мир вокруг нас.

Мой бывший наставник, внезапно появившийся во дворе, застал меня врасплох. Он остановился футах в десяти за моей спиной и молча наблюдал, как я плещусь в бочке.

По дороге в Чалфонт я не раз рисовал себе нашу встречу, представляя, как падаю на колени перед Мильтоном, умоляя о прощении, но сейчас, когда момент настал, жест показался мне нелепым. Я побоялся, что меня высмеют и, как и предсказывала миссис Берн, вышвырнут пинком под зад.

— Мой отец умер! — внезапно выпалил я.

Учитель молча уставился на меня.

— И еще это… — Я вытащил из-за пазухи привезенные из Норфолка бумаги и протянул ему.

Мильтон нахмурился, но не взял их. Напротив, он развернулся и двинулся по тропинке, ведущей к деревянной скамейке, которая была установлена под высокой лавровой изгородью, отделявшей двор от сада. Походка у него стала скованной и какой-то неуверенной, словно за два года войны и политических неурядиц мой учитель разом постарел. Опустившись на скамейку, он с обреченным видом похлопал ладонью по сиденью, приглашая присоединиться к нему.

Я повиновался. Мильтон принялся сосредоточенно рыться в кармане камзола. Прошло несколько мгновений, прежде чем он выудил очки в тонкой металлической оправе. Водрузив их на крючковатый нос, учитель протянул руку за бумагами, и я молча вложил письмо отца ему в ладонь. Казалось, минула целая вечность, пока он изучал послание. Я сидел рядом, слушая пронзительное щелканье рябиновки в ветвях лавра да невнятное хмыканье Мильтона, которое тот издавал время от времени.

Закончив читать, он опустил письмо на колени.

— Скорблю вместе с тобой, — негромко произнес Мильтон.

Я кивнул и отвернулся. Он выждал, пока я овладею собой, и, приподняв кипу листов, спросил:

— И что все это значит?

— Я надеялся, вы мне объясните.

Глава 22

Свет очага отражался в зрачках Мильтона. Он смотрел на пляшущие языки пламени и говорил. Письмо отца лежало у него на коленях. Я обещал моему старому учителю не перебивать, пока он не закончит рассказ. Время от времени Милтон затягивался трубкой, выпускал клуб дыма и продолжал говорить, не отрывая взгляда от мерцающего огня. В толстом шерстяном пледе, обернутом вокруг плеч, он напоминал то ли колдуна, то ли пророка.

— У тебя была сестра по имени Эстер. Она родилась в тысяча шестьсот двадцать шестом году. Роды были тяжелыми и долгими. Со слов Ричарда мне известно только, что девочка появилась на свет уже мертвой, а через несколько часов скончалась и твоя мать. Тебе было три года, и ты не понял, что произошло. Лишь иногда спрашивал, где мама. Но вскоре перестал задавать вопросы.

Два года спустя, в тысяча шестьсот двадцать восьмом, я гостил в вашей семье. В то время разразилась очередная эпидемия чумы, и мой отец решил, что у вас на ферме будет безопаснее, чем в городе. У нас с кузеном, с Ричардом, в прошлом сложились дружеские отношения, поэтому я с удовольствием согласился поехать. К тому же кузен недавно овдовел, и я подумал, что моя компания поможет скрасить его одиночество. И, похоже, не ошибся. Ричард был рад моему приезду. А я получил возможность спокойно отдаться ученым занятиям и передохнуть от городской суеты.

Однако вскоре твоему отцу пришлось отправиться по делам в Кингс-Линн. Ричард задумал провести реконструкцию дома, для этого нужно был купить хорошую древесину. Я поехал с ним, а тебя поручили заботам няни. Мы планировали добраться до города к вечеру, переночевать и с утра пойти на рынок — посмотреть товар и договориться с торговцами. Недорога в Кингс-Линн оказалась утомительной, и я вскоре пожалел, что не остался на ферме.

В то время в наших краях царила ужасающая бедность. Нищета посреди изобилия. Сам город процветал, но по его улицам бродили толпы людей — больных, покалеченных войной или ослабевших от голода. Сердце разрывалось от одного взгляда на этих несчастных, вынужденных выпрашивать корку хлеба, когда рядом богачи лопались от жира.

Твой отец разделял мое мнение. Мы с Ричардом мечтали о новых порядках в этой стране: когда все получат возможность в равной степени пользоваться теми дарами, что дает нам Бог, а власть будет принадлежать правителям, которые сумеют направить ее на благо людей, а не тем, у кого есть деньги и связи; и где поступками правителей руководит здравый смысл, а не вздорные прихоти одного человека, чью повозку влекут две вечные лошадки — тщеславие и ненасытная жадность. Это была надежда, которую мы позволили себе, взгляд в будущее, в котором власть тиранов над простым народом станет подобна слухам, разносимым шальным ветром, пятнышком на прошлом царства добра и справедливости.

Скорее всего, тон наших с Ричардом разговоров и определил дальнейшие события. Мы приближались к побережью, к тому месту, где река Уз впадает в Уош [62]. Было раннее утро, солнце только-только поднималось над горизонтом. На дороге нам попадались бесприютные бродяги, а также люди, которых мы сочли моряками, ищущими работу. Помочь всем им было не в наших силах, и все же мы оба щедро черпали из своих кошельков, пытаясь хотя бы немного облегчить участь несчастных. Мы уже приближались к рыночной площади, как вдруг Ричард остановился и схватил меня за плечо. В тот момент я с особенной ясностью понял, как ранит твоего отца творящаяся вокруг несправедливость.

Вдоль обочины брел мужчина, прижимая к груди ребенка — девочку или мальчика, невозможно было понять. Спутанные льняные волосы малыша падали на его лоб и глаза. Вряд ли между этими двумя существовала родственная связь, уж очень сильно отличались они друг от друга: лицо мужчины, огрубевшее от морских ветров и соли, было темным, почти черным, а у маленького существа, которое цеплялось за него и хныкало, — бледным, как крылья ангела.

Твой отец подошел к ним, чтобы дать монету, и спросил мужчину, его ли это ребенок. Тот сперва не понял. Тогда Ричард заговорил по-французски, и моряк ответил, что младенец — найденыш. Однако в голосе этого человека слышалось столько усталости, а в глазах застыл странный испуг; и то, и другое показалось нам подозрительным. Хотя мужчина не был похож на тех проходимцев, которые используют детей, чтобы выклянчить побольше денег или одалживают младенца приятелям, чтобы и те могли получить свою долю, разжалобив богатых вдовушек и сердобольных церковников. Он был тощим, кожа да кости, взгляд тусклый и отрешенный, такое же безжизненное лицо было и у ребенка. Похоже, встреченный нами путник совсем отчаялся и уже ни от кого не ждал помощи.

Ричард предложил ему зайти в ближайшую гостиницу. Думаю, горе, которое мой кузен сам недавно пережил, вызвало у него желание узнать историю этого человека, так что он даже готов был отложить свои дела. Ричард пообещал угостить бывшего моряка элем, хлебом и сыром, а также купить свежего молока для ребенка. И мужчина согласился. Там, в гостинице, Ричард, отобрав у меня бумагу и чернила, которые я всегда носил с собой на случай, если вдруг посетит вдохновение, и записал этот рассказ.