Покой - Вулф Джин Родман

– Я просто хотел сообщить, что решил никому не рассказывать про историю с дневником Кейт Бойн. Шерри очень переживает за вас, и я подумал, что будет лучше сказать об этом лично.

– Благодарю за это, мистер Вир. Я… – он легонько постучал по своему домашнему пиджаку, – …высокомерный человек. Гордый. Сдается мне, семье Голд лучше бы с вами не встречаться. Но я не такой дурак, чтобы не распознать добрую волю, когда ею мне тычут в лицо. Спасибо.

– Собираетесь продолжать в том же духе?

Он рассмеялся.

– Давайте взглянем на это с другой стороны, мистер Вир. Предположим, вы окажетесь в суде – в настоящем суде; очень впечатляющее дело. В Англии суды куда грандиознее, чем здесь, но это уже другая история. Вы встаете, кладете руку на книгу (у меня было искушение сочинить Евангелия других десяти апостолов, но их и так довольно много) и клянетесь, что будете говорить правду. Вас спрашивают: «Он сказал вам, что собирается продолжать?» Что бы вы сказали в ответ?

– Полагаю, правду.

– Я тоже так думаю. Поэтому больше вы от меня ничего не услышите.

Голд открыл книгу, которая лежала у него на коленях, и погрузился в чтение, притворяясь, что забыл про меня. Я спросил, что он читает.

– Вы про это? Она на греческом. Вы не говорите по-гречески, так что ничего не поймете.

– А как она называется по-английски?

– Должна называться «Книга, подчиняющая мертвых». Большинство людей, которые думают, что знают греческий, на самом деле его не знают, поэтому называют ее «Книга имен мертвых» или «Книга имен смерти».

– Настоящая?

Он поднял массивный фолиант, переплетенный в выцветшую зеленую кожу, украшенный медью.

– На что похоже? Папье-маше?

– Я имею в виду, это вы ее написали?

– Возможно. – Внезапно сделавшись очень усталым, Голд снова положил тяжелую книгу на колени. – Для вас я мошенник, мистер Вир. Эксцентрик. Для себя я художник, формирующий прошлое, а не будущее. Я пишу, да. Моя рука движется по бумаге, держа перо, и возникают слова, и я пытаюсь сказать себе, что все они исходят от меня. Может быть, все человечество, живое и мертвое, имеет общее бессознательное, мистер Вир. Так думали многие великие философы. Возможно, в формировании этого бессознательного принимает участие нечто, превосходящее человека. Я нахожу, что мир очень быстро приспосабливается к тому, что я пишу. Или я пишу больше, чем знаю, – возможно, так происходит со всеми, кто занимается тем же, что и я. Книга у меня на коленях… я только что ее дописал, но вы найдете упоминание о ней в сотне других. Человек из Род-Айленда придумал название, [74] его подхватили… ну, вы понимаете.

Я кивнул.

– Итак, теперь она существует. Изначально, по слухам, книгу написали на арабском, но позже появились переводы на греческий (название, видите ли, на самом деле представляет собой заголовок греческого перевода), латынь и немецкий – все языки, которые я немного знаю. Настоящий том представляет собой сборник заново переплетенных страниц из нескольких более ранних изданий; есть некоторые дубликаты и кое-какие пробелы, что и следовало ожидать.

– Покупатель уже есть?

– Предложу Колумбийскому университету; их копия потерялась. [75]

– Я думал, вы только что ее написали.

– Тем не менее она занесена в каталог, – мистер Голд снял очки и потер глаза. – Помните критические замечания, с помощью которых доктор Джонсон [76] опроверг теорию механистического творения? Он задался вопросом, если все так и есть, почему оно прекратилось – почему мы не видим, как люди появляются из-под земли и возникают новые виды животных. Но истина заключается в том, что мы мало знаем о процессе, посредством которого появляются сущности – и все они, прошу заметить, при ближайшем рассмотрении оказываются состоящими из одних и тех же электрических частиц. Книга у меня на коленях была написана уроженцем древнего города Сана в VII веке – вероятно, в Дамаске, на территории современного Йемена. В 950 году она была переведена на средневековый греческий, а сто лет спустя – сожжена Михаилом, патриархом Константинопольским; на этом все должно было закончиться, но двести лет спустя латинский перевод с греческого был упомянут в Index Expurgatorius папой Григорием IX. Ее не печатали до тех пор, пока в Кадисе в 1590 году не появилась латинская версия, и не упоминали в изданной литературе, пока джентльмен из Провиденса, о котором я упомянул несколько минут назад, не придумал все это. Теперь она обрела реальность, и еще через сто лет, возможно, будут существовать десять тысяч копий.

– Вы говорите, что название означает «Книга, подчиняющая мертвых»?

– Да. Этот том посвящен некромантии – помимо всего прочего.

– А вы не боитесь, что кто-то действительно попытается провести описанные ритуалы?

– Этот человек может потерпеть неудачу, мистер Вир. Магия – вещь ненадежная.

– Мне кажется, опасность заключается именно в том вреде, который он может причинить, потерпев неудачу.

– На вашем месте я бы беспокоился о его успехе. Возможно, удержать мертвых в подчинении не так просто, как мы думаем. Но ваше беспокойство усиливается – вижу, вас угнетают мои глупые речи. Прежде чем уйти, не хотите услышать отрывок из книги, которую мы обсуждали?

– Боюсь, я не знаю другого языка, кроме английского, мистер Голд.

– Я переведу. – Коротышка-книжник выпрямился, как мне показалось, с некоторым усилием, и открыл фолиант примерно посередине. – «Затем, как велел нам дух, мы развеяли пепел по четырем ветрам, а оставшееся в чаше съели».

Его голос приобрел глубину, которой не было в разговоре, и размеренность, напоминающую неторопливые удары кузнечного молота по железу. Насколько это было намеренным (я уже понял, что, в придачу ко всем своим талантам, Голд оказался непревзойденным актером), я не мог сказать.

«– Долгое время ничего не происходило. Мы стояли у могилы, не глядя друг на друга. Поднялся холодный ветер, и звезды временами прятались за тучками, похожими на клубы дыма. Дважды я видел на дороге запоздалых путников, которые заметили нас без одежд, приняли за упырей и поспешили дальше. Помню, как страшился, что мой друг пожелает уйти, ведь я бы не продолжил в одиночестве и упустил бы – как мне казалось – все великие тайны; а также, возможно, оставил бы на свободе нечто, способное причинить великий вред. Наконец моих ушей достиг шепот: казалось, далекий и тихий хор напевал мотив без слов. Я обернулся, чтобы выяснить, откуда доносится звук, и некоторое время бесплодно вертел головой, а потом увидел, что мой друг смотрит на землю между нами – на вершину могилы, с которой мы (по указанию духа, который сошел меж Луной и Собачьей звездой, чтобы обратиться к людям) убрали камни. Песок пришел в движение, как будто был варевом в горшке, которое размешивала кухарка; он все кружился, и так называемое пение, принесенное ветром, было голосом песка. Я наклонился, желая коснуться его, но меня ударили по руке, словно посохом, хотя никакого посоха я не увидел.

По мере того как шевеление продолжалось, а пение становилось громче, песок над могилой поднялся, как тесто в корыте, и потек к нашим ногам. Появились пузыри, словно в луже, куда бросили камень, и, наконец, рука лича вознеслась над песком, а за нею вторая и ужасная голова – в конце концов мертвец восстал пред нами, и могила снова затихла.

Плоть на его черепе обратилась в пыль, остались лишь волосы, свисающие до плеч, но утратившие свой прижизненный блеск, и в них копошились крошечные существа, которые рождаются под солнцем в том, что умерло. Очи исчезли, а глазницы казались темными ямами, на дне коих мерцала светящаяся точка, перемещаясь из одного колодца в другой, а временами исчезая совсем – она была точно одинокая алая искра, которая мечется в ночи, когда ветер раздувает почти погасший костер. Благодаря тому, что нашептал мне могущественный дух, я понял: это душа мертвеца, которая ищет теперь в многочисленных покоях под сводом черепа свои былые места упокоения.