Левиафан - Эндрюс Хелен-Роуз

Внезапно я сообразил, что Мэри обращается ко мне. Она назвала мое имя — и, похоже, не в первый раз. Я вздрогнул, смущенный собственными фантазиями.

— А? Прости, я задумался. — На миг мне показалось, что Мэри сейчас спросит, о чем именно, но она не спросила.

Мэри и Генри, прихватив теплые пледы, немного воды и еды, отправились искать убежище в церкви, а мы с Мильтоном поднялись наверх, в спальню Эстер.

По словам Мэри, сестра не шелохнулась с тех пор, как мы впервые напоили ее сонным зельем, поэтому запирать комнату не было смысла, хотя ключ торчал в замочной скважине. Эстер ежедневно давали воду и молоко, но другой пищи она не получала: Мэри опасалась, что спящая захлебнется, если влить ей в рот суп или жидкую кашу, и не делала попыток кормить ее. В результате тело Эстер начало усыхать. Она теряла вес постепенно, но сейчас болезненная худоба вдруг стала как-то особенно заметна. Руки сестры, которые всегда были тонкими, нынче сделались похожи на конечности новорожденного жеребенка: обтянутые кожей кости и выпирающие суставы. Плечи и шея были хрупкими, каку младенца, а голова выглядела неестественно большой. Я плотнее укутал Эстер одеялом, чтобы согреть и, возможно, чтобы не видеть того, чего видеть не хотел.

— Трудно поверить, что в девушке с таким кротким выражением лица могло таиться зло, — заметил Мильтон, стоя у изголовья кровати.

— В ней и не было зла, — твердо заявил я. — Эстер — добрая, любящая и набожная девушка. О такой сестре можно только мечтать.

В лучах зимнего солнца, проникавшего сквозь занавешенное окно, лицо Эстер, казалось, сияло святостью, а рассыпанные по подушке льняные волосы напоминал нимб. Закрытые веки с голубыми прожилками подрагивали при каждом вздохе. Так может выглядеть человек, погруженный в глубокую молитву. Я смотрел на эту сеточку из вен, на прозрачную кожу сестры и вдруг понял, что, находясь рядом с ней, больше не ощущаю запаха моря и соленого ветра.

— Как думаете, она видит сны? — спросил я Мильтона.

— Возможно, она видит Небеса, — мягко ответил мой наставник, склоняясь над спящей, чтобы получше рассмотреть ее. — Или движение небесных сфер, — добавил он.

Эстер мирно спала, а мы стояли над ней, ожидая пробуждения. Солнце достигло зенита и начало опускаться, когда ее дыхание стало менее глубоким. Затем руки, расслабленно лежавшие поверх одеяла, едва заметно шевельнулись, пальцы сомкнулись, собирая складки на простыне, и начали конвульсивно подергиваться. Так продолжалось несколько секунд, как будто Эстер пыталась вернуться к жизни, но нечто, находящееся по ту сторону завесы, удерживало ее. Я не звал сестру по имени и не уговаривал проснуться — я не знал, действительно ли хочу, чтобы она проснулась.

Прихватив с кухни хлеба и вина, а также поставив возле двери ночной горшок на случай нужды, мы продолжали терпеливо ждать. При первой нашей встрече я рассказал Мильтону о том, что случилось с Резерфордом, с Джоан и миссис Гедж и как дьявольский голос заставил несчастных совершить самоубийство. И мы решили, что ни один из нас не оставит другого наедине с Эстер, пока та находится в сознании.

Время шло. Мильтон, похоже, заскучал. Когда солнце начало клониться к закату, он поднялся со стула и потянулся всем телом. Ополоснув лицо водой из кувшина, Мильтон подошел к окну и раздвинул шторы.

— Отсюда видна церковь, — заметил он, окидывая взглядом поля.

— Да, часовня Святого Вальстана, — кивнул я.

— А, небесный покровитель фермеров? Но, по-моему, на воришек его покровительство не распространяется?

В Чалфонте я также рассказал Мильтону о прошлом Мэри. Но теперь, пожалев об этом, сделал вид, что не понял его шутки.

— Нет, только на фермеров.

— А ты знаешь, что мою жену тоже зовут Мэри?

— Нет, сэр. Не знал, что у вас есть жена, — соврал я.

— Конечно, не знал он, — буркнул Мильтон. — А то миссис Берн, первая сплетница в графстве, и словом не обмолвилась?

Не желая громоздить одну ложь на другую, я промолчал.

— А тебе известно, что Мэри покинула меня? — продолжил Мильтон. — Вернулась к родне, по крайней мере до тех пор, пока не станет ясно, чем кончится эта война.

— Она вернется, сэр?

— Не знаю. Не женись, Томас, — сказал он, и на лице его вспыхнула улыбка, но это была жесткая улыбка, не позволяющая думать, будто мой наставник шутит. — Поверь, одному жить намного легче.

— Отец говорил: хороший брак — все равно что песня, постоянно звучащая в сердце. — Я тоже поднялся со стула, чтобы размять затекшие ноги. — Сколько мы уже здесь? Кажется, прошла целая вечность.

— Ну, у твоего отца был изысканный музыкальный вкус, — мрачно произнес Мильтон.

Воспоминание об инциденте, ставшем некогда причиной моего изгнания из дома учителя, само собой всплыло в голове. Я не мог не задать следующий вопрос.

— Давно хотел спросить, сэр… Вы вините меня в гибели Элизабет? Если да, я понял бы вас.

Похоже, Мильтона больше интересовал вид из окна. Он стоял там, уставившись в поля. Голос его звучал спокойно и ровно.

— Некого винить в ее болезни. На все воля Божья. Элизабет умерла, потому что ей суждено было умереть. И ни мои, ни твои поступки ничего не изменили бы.

В этот момент раздался тихий болезненный вздох, словно котенок мяукнул. Мы разом обернулись к Эстер. Тело ее выгнулось дугой, а побелевшие кончики пальцев судорожно мяли и царапали простыни. Эстер страдала. Я бросился к сестре и встряхнул за плечи, чтобы привести в чувство и заставить открыть глаза. В моей душе затеплился слабый огонек надежды: а что, если она сейчас очнется и окажется прежней Эстер? Ее кожа была холодной и влажной. Я в страхе затаил дыхание, не зная, к кому прикасаюсь — к человеку или к какому-то гораздо более древнему и злобному созданию.

Мильтон оставался стоять поодаль, с любопытством наблюдая за происходящим. Без сомнения, это было главное чувство, которое владело им в данный момент. В прошлом мне не раз приходилось сталкиваться с холодностью моего наставника: интерес ученого заставлял Мильтона исследовать мир, но при этом как человек он часто выглядел безучастным.

Медленно, очень медленно Эстер возвращалась из страны грез. Ее ресницы дрогнули, она пролепетала что-то бессвязное — что именно, я не мог разобрать.

— Попробуй дать ей воды, — Мильтон появился возле кровати с кувшином в руке.

Наполнив чашку, он передал ее мне.

Придерживая одной рукой голову сестры, я попытался напоить ее. Меня грызло ужасающее чувство вины: Эстер едва могла шевелить губами, точно так же окончил свои дни отец — прикованный к постели, беспомощный, как младенец.

Однако вода помогла. Эстер сделала крошечный глоток, затем еще один. И начала просыпаться. На лице у нее появилось осознанное выражение.

— Сестра, — позвал я. — Эстер. Это я — Томас.

Когда Эстер заговорила, я услышал голос, которого страшился: тот самый голос, столько дней наводнявший мой сон кошмарами и обративший мои надежды в пепел.

— Все вокруг залито ослепительным светом, будто они смотрят прямо на солнце. Старики и молодые, взрослые и дети сгорают дотла, их кости рассыпаны по сухой растрескавшейся земле. Выжившие корчатся в расщелинах между скал и забывают, как плакать. Осенний дождь сыплет на залитый кровью город… — Ее голос был осипшим после сна, а дыхание — зловонным.

Я отвернулся и закрыл глаза.

Мильтон подошел вплотную к кровати. Теперь и он наверняка чувствовал запах — несвежих простыней, давно немытого тела и солоноватый запах моря.

— Что ты видишь? — спросил он.

— Все, — прошептала она. — Всю жизнь человека. — Брови Эстер сошлись на переносице, словно само это видение причиняло ей боль.

Голос Мильтона дрожал от волнения.

— Ты говорила о городе, залитом кровью. Что это за город?

— Тебе нравятся города, Джон Мильтон?

Удивленное «ах» невольно сорвалось с губ моего наставника.

— Да, — ответил он.

Мне захотелось прервать их, сказать, что сейчас не время вести пустые беседы, они не помогут нам выяснить то, ради чего мы собрались здесь.