Вид Антон Безрукий имел какой-то… неопрятный. Его белобрысые волосы словно никогда не знавали расчески, глупое веснушчатое лицо блестело от пота.
— Приятного аппетита, — пожелал Горислав Игоревич, усаживаясь от того как можно дальше, чтобы не испортить собственного аппетита.
— Угу, — прочавкал Антоха.
— А что ж Татьяна Степановна с Василием Васильевичем к нам не присоединяются? — спросил ученый, зачерпнув половником из большой фарфоровой супницы.
Лицо сторожа расплылось в сальной ухмылке.
— Небось того, — неразборчиво, из-за набитого рта, пробормотал он, — любовь, е, где-нить крутят.
— Дело молодое, — решил подыграть ему профессор.
— Гы! Гы! Гы! Га! Га! Га! — заржал Антоха, разбрызгивая пищу.
Поняв, что эмоциональный контакт установлен, Горислав Игоревич перешел к интересующему его предмету.
— Какой, однако, здоровенный дом для столь маленького островка, — заметил он между прочим.
— Ага, — согласился сторож.
— А стоит практически пустой.
— Угу, — снова не стал тот спорить.
— Полагаю, потом, когда Борис Глебович окончательно сюда переедет, жильцов здесь прибавится?
Антоха перестал жевать и с интересом уставился на ученого.
— Когда? — вдруг спросил он.
— Что «когда»? — не понял Костромиров.
— Когда, грю, Борис Глебыч переезжает?
— Не знаю, — пожал плечами профессор. — Это я так… фигурально выразился.
Сторож разочарованно хмыкнул и возобновил процесс насыщения.
— Скажите, Антон, я все никак не соображу, сколько в этом доме комнат? На втором этаже, так понимаю, их шесть, да?
— Угу.
— А на первом?
Антоха, который к этому моменту уже закончил с супом и перешел ко второму блюду, попытался ответить. Но из-за плотно набитого рта у него ничего, кроме мычания, не вышло. Тогда он, выпучив глаза, не жуя, проглотил целый кусок баранины и жадно запил стаканом апельсинового сока. Наконец, отдышавшись, он произнес, загибая пальцы:
— Столовка, кухонка, бойлерная… гостиная ишо… Все ли? Е! Ишо тубзалет. Вот и считай, — предложил он, демонстрируя Костромирову кулак.
Профессор недоуменно нахмурился.
— А где же комнаты прислу… кхм… хотел спросить, где ваши комнаты?
— Ну-у, — протянул Антоха, морща от напряжения лоб, — Василии, значица, на втором этаже, в двухкомнатном нумере. Как барин, е!
— На втором этаже? А я полагал, там все комнаты, помимо моей, пустуют.
— Ваша, вить, справа?
— От лестницы? Да.
— Вот! А Василича — слева. По той стене, где одна дверь, видали?
— Ясно. А Татьяна Степановна?
— Степанида на первом. При кухонке. Тама у ней каморка, типа чулана. Закуток с койкой, е.
Дом стоит пустой, поразился Костромиров, а женщина ютится в каком-то чулане при кухне.
— Ну а вы?
— Я-то? Я — в бойлерной.
Профессор только головой покачал. Закончив с супом, он положил себе несколько тонких, почти прозрачных ломтиков вяленого мяса. Попробовал. Прямо во рту тает, до того вкусно. Однако он так и не смог определить, что это за мясо — не то телятина, не то индейка.
— Вот еще о чем хочу спросить вас, Антон. Правда, мой вопрос, наверное, покажется вам немного странным…
— Чиво? — спросил сторож и часто заморгал.
«А может, и не покажется», — подумал Костромиров.
— Предположим, что здесь, в доме, кому-нибудь захотелось бы спрятаться… Это реально?
— Спрятаться? — округлил глаза Антоха, — Е! На кой ляд?
— Да ни на кой. Я же говорю: предположим. Может ли кто-то, находясь в доме, оставаться тем не менее незамеченным для вас?
— Дык… А вам оно на кой?
— И мне ни на кой, — поморщился профессор. — Это я так… теоретически.
— Чиво?
— Короче, можно в доме где-нибудь спрятаться или нет?! — теряя терпение, воскликнул ученый.
Антоха засунул указательный палец в ноздрю и закатил глаза. В такой, почти роденовской позе он пребывал где-то с минуту. А потом изрек:
— Не-а.
— Почему же нет?
— Дык, глядитя сами: Степанида, вить, кажные два дня убирается. Во всех, е, комнатах!
— Что ж там убирать? — удивился Костромиров. — В нежилых комнатах.
— Пыль. Ишо следит, чтобы мураши или кака, е, друга дрянь не наползла.
— Но зачем так часто? — удивился Костромиров.
— Дык, Борис Глебыч в любой момент могет, того… нагрянуть, е.
— Понятно. А подвал в доме есть?
— Подвала нету.
Профессор вздохнул. И вздохнул скорее с облегчением. Итак, укрыться потенциальному злодею ни в доме, ни на острове невозможно. Вот и ладно. В самом деле, довольно уже ему играть в детектива. Пора делом заняться. Тем единственно важным делом, ради которого он и согласился на авантюрное предложение Сладунова. Все! Сразу после обеда он возьмется за монографию. Тем паче, что Пфаненштиль и впрямь…
Но тут его размышления были прерваны мелодией мобильного телефона. Может, Хватко? Так скоро? Нет, звонил Сладунов. Костромиров извинился и вышел из столовой.
— Слушаю вас.
— Здравствуйте, Горислав Игоревич! Как обстановка?
— Без происшествий. Что может случиться за неполные сутки?
— Ну да, ну да… Короче, пока ничего подозрительного, так?
— Проверяете, насколько добросовестно я выполняю договорные обязательства? — не удержался от сарказма Костромиров. — Докладываю: я обшарил весь остров. И дом тоже. Муля здесь определенно нет.
— Ну, ну, не кипятитесь. Я ж так, на всякий случай. Вдруг что подозрительное заметили.
Горислав Игоревич вспомнил об утренней находке. Но не рассказывать же Сладунову про чужую закладку и раздавленного комара? Тем более что и в глазах самого профессора все это происшествие как-то утратило былую значимость.
— Увы, нет, — подтвердил он.
— И слава богу! Слава богу! Пишите свою книжку, отдыхайте, все дела… А как ведут себя мои родственнички? Не передрались там друг с дружкой, хе, хе?
— Борис Глебович! — возмутился профессор. — Давайте начистоту. Подписав договор, я проявил несвойственное мне легкомыслие. Но что сделано, то сделано. Человек я ответственный и взятые обязательства привык выполнять до конца. Но шпионить за вашими родственниками?! Докладывать вам об их поведении?! Увольте!
— Ох уж мне это интеллигентское чистоплюйство, — неприятно захихикал Сладунов. — Будет вам, Борислав Игоревич! Ничего такого я не имел в виду. Просто, эти трое, хоть и родня, но между собой до приезда на Сладулин знакомы-то не были. А мне тут недавно один человек сказал, что ограниченное пространство и узкий круг общения…
— Постойте, — прервал его Костромиров, — вы хотите сказать, что ни Василий Васильевич, ни Татьяна Степановна, ни Антон, э-э, Безрукий не знали друг друга, пока не встретились здесь, на острове?
— Ну да. А что такое?
— Нет… ничего. Так, возникло кое-какое соображение по ходу…
— Ну, ну, — насторожился предприниматель, — я слушаю.
— Мне еще надо как следует его обдумать.
— А все-таки?
— Как только у меня появится конкретная информация, я вам обязательно сообщу.
* * *
Костромиров вернулся в столовую. Сторожа Антона уже след простыл.
Профессор продолжил обед, время от времени поглядывая на развешанные по стенам широкоформатные фотографии, числом семь штук. На всех семи был запечатлен хозяин острова: вот он с карабином в руках стоит над трупом поверженного им кабана, вот сидит в начальственном кабинете на фоне портрета Ельцина, вот разрезает ленточку на открытии какого-то объекта, а вот — на борту моторки с трудом удерживает в руках огромного осетра; остальные четыре фотографии продолжали ту же героическую тематику. «Семь подвигов Геракла», — усмехнулся ученый. Но вдруг настороженно прищурился, силясь что-то разглядеть. Потом встал и медленно прошелся вдоль «галереи», тщательно рассматривая каждый фотопортрет в отдельности. Завершив осмотр, он недоуменно покачал головой и поежился: на всех фото без исключения глаза у Сладунова были кем-то аккуратно выколоты! М-да, это уже не раздавленный комар, случайностью сей зловещий факт не объяснишь.
