Отсюда как раз был виден конек крыши дома Марстена, покрытый изморозью лунного света.
Я боюсь.
Однако дело обстояло еще хуже: Мэтт был перепуган до смерти. Он мысленно перебрал средства от недуга, который невозможно упомянуть вслух: чеснок, святая вода и облатки, распятие, розы, текучая вода. Ничего освященного в доме не было. Мэтт, хоть и был методистом, в церковь не ходил и в глубине души считал, что Джон Гроггинс — величайший осел Запада.
Единственным предметом культа в доме была…
В молчащем доме тихо, но явственно прозвучали слова, которые выговаривал голос Майка Райерсона — мертвенный сонный голос:
— Да. Входи.
У Мэтта захватило дух. Потом в беззвучном крике воздух со свистом вырвался обратно. Он почувствовал дурноту страха. Живот словно бы стал свинцовым. Гениталии поджались. Что, скажите на милость, получило приглашение войти к нему в дом?
Стало слышно, как в комнате для гостей осторожно отодвигают шпингалет окна. Потом окно толкнули кверху, дерево со скрипом прошлось по дереву.
Можно было пойти вниз. Сбегать в столовую, взять со столика Библию. Бегом вернуться наверх, рывком распахнуть дверь в комнату для гостей, высоко поднять Библию: Во имя Отца, Сына и Святого Духа, приказываю — изыди…
Но кто был в комнате?
Если ночью что-то будет нужно, зови меня.
Но я не могу, Майк. Я старый человек. Мне страшно.
В мозг Мэтта вторглась ночь, превратив его в клоунаду вселяющих ужас образов, которые плясали, то появляясь из тени, то исчезая в ней. Белые клоунские лица, огромные глаза, острые зубы. Из теней выскальзывали силуэты с длинными руками, они тянулись к… к… Мэтт со стоном закрыл лицо руками.
Не могу. Боюсь.
Учитель не сумел бы подняться даже, если бы начала поворачиваться латунная ручка двери в его собственную спальню. Страх парализовал его. Он бешено жалел, что вечером поехал к Деллу.
Мне страшно.
И, бессильно сидя на постели, спрятав в ладонях лицо, в страшной, гнетущей тишине дома Мэтт услышал высокий, радостный, злобный детский смех…
…а потом чмоканье.
