Чувствуй себя как дома (СИ) - Британ Мария

Я разберу Тору на части. Сердце — отдельно. Печень — отдельно. Пальцы — отдельно.

— Зажмурься!

Я наградила ее градом ударов, замесила, как тесто. Приготовила из нее гребаный пирог с яблоками.

Когда я заплетала косички, то представляла, что Захар мне помогает. Что сейчас мы поедем в школу танцев и запишемся на танго. Или на вальс, неважно. Главное — вместе. Я бы делилась с ним сигаретами. Одеялом в горошек.

Тора стонала. Я подняла ее голову в последний раз и со всей силы ударила о корень.

Поздравляю, Ди. У тебя страйк.

Стон прекратился резко. Мгновенно. Где-то вдали каркнул ворон. Он потерял свою ворону.

Я сидела на ледяной земле, вся в крови и грязи, и била обмякшее тело. Но что за удовольствие, когда оно мертво?

По щекам телки слезы. Я вдруг опять почувствовала себя тряпкой под тряпкой. Злость выкипела, я — тоже.

Я взяла Тору на руки. Невдалеке земля раскололась на две части. Приоткрыла рот, не иначе. Великан голоден.

Доковыляв до пропасти, я замерла. Дул ветер. За ветками высохшего дуба колыхался мостик — потрепанный и хрупкий. По нему гуляли жители поселка, но я не сомневалась, что рано или поздно он не выдержит. Какой-нибудь сутулый парнишка полетит в гости к волкам — внизу находилось их логово.

Прощай, подруга. Надеюсь, тебя будут жрать медленно.

Тора исчезла во тьме пропасти. А потом я увидела с другой стороны обрыва Лиду. И она мне кивнула.

Дома пахло шоколадом. Мы с Пашей частенько пили по ночам какао с молоком. Сегодня он пил один.

Меня трясло. К коленям прилипла грязь, в волосах запутались листья. Я долго пялилась на Пашу. Он сидел в кухне, а я любовалась им. Какой же мой братец красивый. Какой же он молодец.

Он — не я. Он не крыса.

Увидев меня, Паша подскочил и вцепился в мои плечи. Его взгляд скользнул по царапинам. Я едва сдержала всхлип и повисла у него на шее.

Паша уткнулся носом в мою макушку.

— Я искал тебя всю ночь. Люди паникуют. Боятся. Очередной пожар… Ди. — Он отстранился. — Ты спасла Аню?

— Аню?

— Я не выдам тебя, не волнуйся. Мы же семья.

— Откуда ты…

Конечно, наш уже мертвый дом. Он рассказал ему. Вот, о чем они побеседовали.

— Я не верил. Сначала думал, что ты так глупо пошутила и специально включила мне кассету с этим. Потом — что у больного дома разыгралась фантазия. Но оказалось, что у него была просто хорошая интуиция. — Паша прижал кулак к губам. — Я помню все до мельчайших подробностей. Каждую ночь мне снился лес и каждое утро я убеждал себя, что ничего не произойдет! Ди, сестренка, зачем? Зачем?

Я отпрянула и прислонилась лбом к ледяному кафелю. Тело отошло от шока, царапины начали ныть.

— Да, Паш. Я спасла Аню.

Мы стояли так еще долго. Не двигались. Боялись чересчур громко вздохнуть и чересчур тихо угаснуть.

Зачем?

У меня простое правило, брат. Или со мной, или в гробу.

Зачем?

Я — сильная. Я — боец.

Зачем?

А черт его знает, Паш. Зачем-то.

Глава 38

Анна

ПОСЛЕ

На базе пусто. Помидоры собраны. Плюшевый кролик лежит на плетеном журнальном столике. Кругом — никого, точно поселок давно заброшен, и я, чокнутая истеричка, блуждаю по нему одна. Воюю с морем и собственными мыслями. Будто та ночь, когда все свершилось, поглотила старушек-садоводов, рыбаков в помятых рубашках, детей с пакетами на головах, вытеснила их под землю. Обычно в шесть вечера люди гуляют, но сегодня их нет. Они растворились в трупах хижин.

Я допишу книгу. На этот раз не сдамся. Ворон — мой друг.

Я поднимаюсь на второй этаж. В комнату, где самое большое окно и пахнет яблоками. В комнату, где играет скрипка. К черту «Дьявольскую трель», я перережу струны. Я украла в кухне нож и спрятала его за пояс бриджей.

На стук никто не отвечает. Я дергаю за ручку, и дверь поддается. Ди здесь нет. Шумит душ — должно быть, она в ванной. Я осматриваюсь: гора яблок уменьшилась, из шкафа выглядывают фиолетовые колготки, на кресле валяется блокнот. Помедлив, я хватаю его, как до ужаса горячий яблочный пирог, и открываю.

Старицы пожелтели, местами — потерлись, но все исписаны мелким почерком. Кто-то так давил на ручку, что иногда протыкал бумагу насквозь.

Я слышу их. Они — моя стая. Друзья с тикающими сердцами марки «Zahnrad».

Я проглатываю каждое слово, каждое предложение. Сердце барабанит в горле, я вот-вот его выплюну.

Это он. Он! Отец не соврал о книге. Он заключил свою жизнь в буквы.

Я чертыхаюсь: страниц чересчур много, а Ди может выйти из ванной в любую минуту. Мне не остается ничего другого, кроме как сбежать отсюда и дочитать у себя в номере.

Это мой мир, Ди. Не смей к нему прикасаться.

Приземлившись на стул, я продолжаю читать и перемещаюсь в прошлое. Меняюсь, превращаюсь в кучку буковок и печатаю, печатаю себя заново.

Я смеюсь сквозь слезы. Надо же, он всегда пользовался учебником по первой медицинской помощи! Любил «Наутилусов» и побаивался Пашку, пока Воробей не заехал хулигану по лбу горшком с землей.

Слезы капают на страницы, растекаются блеклыми пятнышками.

Ты по-прежнему здесь? Дай угадаю: ты идиот. Нет? Тогда все хреново. Двери закрыты. Ключи похоронены. Окна заколочены. Поздравляю, ты попал в ловушку. Этот дом — могила. У него слишком прочные стены — ты не пробьешь их, и чересчур хрупкие потолки — пара булыжников проломят тебе череп.

Да, пап. Я по-прежнему здесь. И все хреново.

Только угрожает мне не ожившая люстра и не танцующий шкаф. Все это давно обуглилось. Внутри меня тикают часы, и, если я их сломаю, огонь не пощадит мое тело.

Отец писал неразборчиво, криво, словно куда-то спешил. А впрочем, так и было. Он спешил и постоянно опаздывал.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я перевернула последнюю страницу. Минута? День? Вечность?

Спасайся, Вячеслав. Уверен, до звезд тебе не хватает всего двух ступенек.

И помни: иногда нужно просто закрыть глаза.

Закрыть глаза. Я разучилась жмуриться в тот самый день, когда отнесла Облако на съедение дому. А сейчас вижу Ворона насквозь.

Ступеньки прогнили, пап. Ступенек к звездам нет. Есть разве что в преисподнюю.

В моих венах пульсируют две жизни сразу — моя и папы.

А мама, моя странная мама, училась в музыкальной школе, работала в городском оркестре и писала песни. Не расставалась со скрипкой ни на миг. Когда мне было пять, я заглянула к ней в комнату, чтобы убедиться: она не спит с инструментом в обнимку.

Мама не играла на скрипке. Она на ней колдовала. Мне нравилось, зрителям — тоже. Маме хорошо платили. Однажды она призналась, что может писать песни только когда ей больно. И тогда я ее ущипнула и сказала: «пиши».

Папа не догадывался. Мама всю жизнь питалась страданиями, и это делало ее счастливой. Конечно, она опомнилась, когда мне стукнуло десять. Мы отстроили Ворона и поселились в нем, чтобы я познакомилась с папой.

«Поздно», — вздыхала мама.

Я считала, что поздно — это когда ты лежишь в гробу, а она — когда написана сотая песня. Итог: музыка и две зубные щетки вместо трех.

Иногда дома меня звали. Иногда — нет. Мама радовалась, что я почти не дружу с ними, и не развивала мой дар.

А я… Я ненавидела скрипку и Тартини, когда они заглушали голос Ворона.

Я откладываю дневник. Папа писал пронзительно и точно, потому что прожил свой сюжет — в прямом смысле слова. Настала моя очередь.

Сегодня важный день — меня ждет книга. Я закончу ее честно. Мой главный козырь — достоверность. Все произойдет на самом деле. Мы с Ди поменяемся ролями.

Не успеваю я подняться, как женщина по имени Достоверность проскальзывает ко мне в номер. Волосы мокрые, на щеках — румянец, по шее текут капельки. Она только из душа.

— Нашла записи? Я бы подарила тебе их, но позже…

— Когда?

— Когда ты пришла бы ко мне с ножом.

Я защелкиваю дверной замок. Ди пялится на него, как на портал, ведущий туда, где меня нет.