Песня кукушки - Хардинг Фрэнсис

«О, Пен». Охваченная жалостью и досадой, Триста начала понимать, какую фантазию сочинила Пен в своей голове. Вот почему Пен то и дело называла ее «Трисс». Вот почему Пен хмурилась каждый раз, когда при ней заходила речь о спасении ее настоящей сестры, и почему она пыталась выторговать у Архитектора жизнь Тристы. Все это время Пен питала иллюзию, что на самом деле она не предавала свою сестру, а просто-напросто отослала прочь ее плохой вариант…

— Пен, — простонала Триста, и нежность боролась в ней с жалостью, — но это же чепуха. — Она крепче прижала Пен к себе. — Жизнь не настолько проста. Люди не настолько просты. Ты не можешь нарезать их на ломтики, как пирог, и выбросить то, что тебе не нравится. Трисс, проявившая сочувствие из-за лягушки, и Трисс, испортившая твой день рождения, — один и тот же человек.

— Но она меня ненавидит! — зарычала Пен. — И если она вернется, то расскажет маме и папе, что я натворила, и… меня отправят в тюрьму, или приют, или в школу…

Все верно. Если Трисс вернется, им придется столкнуться с реальностью. Пен больше не сможет притворяться перед самой собой и перед родителями, что она не виновата в похищении сестры. Ей придется расхлебывать последствия своего поступка.

— Трисс тебя не ненавидит. — Триста почти физически ощущала нити привязанности Пен и знала, что они тянутся к ней от отчаяния, как тонущий цепляется за соломинку. Теперь она обреченно осознала, что нужно порвать эти нити и протянуть их от настоящей сестры Пен, где им и место. — Когда я говорила с ней по телефону, она кричала на меня, спрашивала, что я с тобой сделала. Она не сердилась на тебя. Она беспокоилась о тебе.

Пен не нашлась что ответить и вместо этого зарыдала.

— Я не хочу в тюрьму! — наконец всхлипнула она. — Я хочу к мамочке!

— Я знаю, — сказала Триста, у которой не было матери. — Знаю.

Она продолжала укачивать Пен, а через несколько минут с неба стали падать снежинки.

Прикованные к шлюпке беглецы время от времени высовывали носы из-под одеяла, небо становилось все темнее. Сначала снежинки были крошечными, словно хлопья пепла, и таяли, едва коснувшись земли, оставляя лишь капли влаги. Несколько человек радостно распахнули окна, удивляясь капризам погоды. Но температура опускалась, и все окна снова наглухо закрылись. Ветер стих, и снежинки стали крупнее. Вскоре в воздухе затанцевали снежные хлопья размером с фартинг.^[18] Первые опускались на землю и таяли, падая друг на друга. Следующие оставили серую слякоть. Но они все прибывали и прибывали, падая быстрее, чем таяли, и вскоре все окрестности заволокло белым. Девочки в шлюпке дрожали от холода, и Триста угрюмо радовалась, что у них есть одеяло.

— Я не допила чай, — трагически пробормотала Пен, когда из дюжин домов начали доноситься ароматы ужина.

— У нас нет денег, — напомнила Триста.

— Идет снег! Мы можем распевать рождественские псалмы, и нам дадут еду, если мы будем выглядеть достаточно жалкими. — Без дальнейших обсуждений Пен уперлась руками в дно причала, выталкивая лодку.

— Подожди!

— Ты сказала, что мы сможем выбраться из шлюпки, когда пойдет снег! — возразила Пен.

— Ладно, только будь осмотрительна и держись поближе ко мне! — Триста помогла Пен выбраться на причал, у младшей сестры затекли руки и ноги, и она пошатывалась. Трисс набросила себе и Пен на головы одеяло, словно плащ. — Давай закутаемся, чтобы нас не узнали.

У черного входа в кондитерскую добрая помощница поварихи протянула им несколько булочек с черной смородиной, сказав, что ей не следовало бы этого делать, но грех выбрасывать. Девочки стояли в переулке и поедали скудную снедь, наблюдая, как кружится снег. Редкие газовые фонари на улицах ожили и торжественно мерцали, вокруг каждого образовался ореол танцующих снежинок.

— Мне холодно. — Пен икнула, проглотив последний кусок булки, и уставилась в темноту. — Готова поспорить, вон те люди разрешат нам посидеть у огня.

Проследив за направлением пальца Пен, Триста заметила красноватый отблеск возле заброшенного аукционного дома. У стены стоял приземистый черный ящик, который использовали вместо жаровни. Вокруг, ссутулившись от холода, стояли три человека.

— Ладно, — прошептала она, — но давай подкрадемся неслышно, на случай если это запредельники.

— Но ведь запредельники любят тебя? — нахмурилась Пен.

— До тех пор, пока не услышат, что я не на стороне Архитектора, — прошептала Триста. — А они узнают об этом, как только поговорят с его людьми. Может даже, уже знают.

Триста и Пен двинулись по припорошенной снегом дороге, держась самых темных уголков и тщательно избегая островков света. Наконец они нашли проем двери, откуда можно было рассмотреть людей у огня. Бормотание голосов у жаровни было едва слышным, но напоминало человеческое. Не было ни сверхъестественных призвуков, ни зловещих интонаций. Люди вроде были одеты в обычные пиджаки и плащи, а не в странные пальто из перьев, которые носили все запредельники в кондитерской.

— Кажется… — начала Триста.

— Тсс! — яростно прошипела Пен.

Триста умолкла, и до нее донесся один из голосов:

— Они определенно были здесь. Это точно.

Говоривший поднял воротник и закутал подбородок шарфом, почти полностью укрывшись. Тем не менее трудно было не узнать голос мистера Грейса.

ГЛАВА 39

ОВЕЧКА В ВОЛЧЬЕЙ ШКУРЕ

— Девочки были в кондитерской вместе с мисс Пэриш, — продолжил мистер Грейс. — Но, разумеется, вряд ли мы сможем в ближайшее время получить ее показания. — Он вздохнул. — Я все еще думаю, что она может быть невинной жертвой. Я пытался убедить ее, когда мы встретились, но она не слушала меня.

Сердце Тристы встревоженно трепыхнулось. Что он имел в виду, говоря, что в ближайшее время не сможет получить ее показания? Пожалуйста, пусть она заупрямится или будет без сознания! Только жива! Она настолько верила, что если идет снег, значит, Вайолет жива. А теперь ее охватила дрожь сомнения.

— Но все твердят, что дети уехали, — заметила девушка у жаровни, яростно растирая руки над угасающими углями. — В желтой машине.

Потрясенная Трисс узнала Дот из коттеджа. Дот с яичными скорлупками.

— Да, уехали. — Мистер Грейс задумчиво подкинул в огонь еще пару веток. — Нас уверяли в этом снова и снова. Одними и теми же словами. — В свете костра его лицо казалось более узким и озабоченным — сплошные острые углы. — В этом месте есть что-то странное. Вы не заметили?

— Да. Кругом лежит снег. В сентябре. — Третьим человеком у жаровни был мужчина средних лет, которого Триста раньше не видела. У него тряслись руки, а густые брови и усы делали его похожим на полковника. — Вы это имеете в виду?

— Нет, — ответил мистер Грейс, — хотя могу предположить, что снег — это тоже их проделки. Нет, снег идет по всему Элчестеру. Но здесь, именно здесь, такое ощущение… — Он умолк.

— От здешних людей у меня пальцы покалывает, — пробормотала Дот.

— Хорошо сказано, Дот. — Портной улыбнулся ей, словно добрый дядюшка. — Мы все чувствуем себя не в своей тарелке по одной причине: в старых доках есть запредельники, готов поспорить, и наверняка за последний час мы общались с кем-то из них.

— Ладно, если вы считаете, что рассказы о желтой машине — это чепуха, тогда что… — Усатый мужчина резко умолк, увидев, что мистер Грейс предупреждающе поднял руку.

— Чарльз, — ровно произнес портной, — кажется, у нас гости.

Триста застыла, готовая схватить Пен за руку и бежать. Однако вскоре она поняла, что взгляд мистера Грейса направлен в другую сторону. Он всматривался в две фигуры, нетвердой, но решительной походкой направлявшиеся по улице в сторону огня.

Оба незнакомца были одеты в странные серо-коричневые плащи, а под ними Триста заметила сливового цвета подол и коричневые ленты-подвязки. Это была пара запредельников, которую они видели на причале.