Наш двор (сборник) - Бобылёва Дарья

— Трясенец заливать будем, — кивнула на топорик Агафья Трифоновна. — Все лучше, когда руки заняты…

На столе горкой лежали перемазанные в земле овощи — как видно, с приподъездного огорода. Авигея откусила кусочек пирога, тщательно прожевала, откусила другой. Пирог был с мясом, и чувствовались там травки, луковая сладость, чеснок. Похрустывала на зубах черная соль — четверговая, наверное, — и давала чуть подкопченное, разжигающее аппетит послевкусие. Гадалка и не помнила, когда последний раз ела так вкусно и сытно.

— А зубы-то у вас вставные? — продолжала застольную беседу Агафья Трифоновна. — Ишь, белые какие. Вот бы и мне.

Тут Авигея поморщилась, поднесла ладонь ко рту, деликатно кашлянула. И почему-то побледнела.

— Руки помыть забыла, — сказала она, приподнимаясь.

Дунища с топориком молча встала в дверном проеме, перегородив его своим коренастым телом. А еще Авигея заметила, что зеленый телефон не включен в розетку.

— Вы ешьте, ешьте. Мыть ноги надо, а руки и сами чистые, — ласково улыбнулась Агафья Трифоновна.

Гадалка пристально посмотрела на Агафью Трифоновну. Сытая нега медленно, по капле уходила из ее сухого тела. А добродушное лицо Агафьи Трифоновны неуловимо змеилось, изменяясь — заострился нос, выперлась на нем бородавка с жестким волоском, лучистые светлые глаза остыли, стали внимательными и без единой понятной мысли, как у птицы.

— Я пойду, — сказала Авигея.

— Не пойдешь, — глухо ответила Дунища.

— Пойду. А вечерком вернусь, вы мне новости расскажете. Ладно?

Агафья Трифоновна медленно кивнула. В ее птичьих глазах на долю секунды мелькнуло удивление. Она шевельнулась, будто хотела тоже встать с табурета, но осталась сидеть на месте.

Гадалка неторопливо прошла — точнее, протиснулась мимо Дунищи, — а та продолжала стоять, одну руку уперев в бок, а другой сжимая топорик для костей.

— Поточить бы, затупился, — посоветовала Авигея.

Дунища мыкнула что-то и дико покосилась на Агафью Трифоновну. И тут фарфоровая чашка, из которой пила чай гадалка, подпрыгнула и разлетелась на мелкие кусочки, забрызгав чаем и скатерть, и половики.

— Ой, ой, — запричитала Агафья Трифоновна и, словно очнувшись, бросилась собирать осколки.

Авигея выскочила на лестницу, сбежала вниз и остановилась только на крыльце подъезда, у которого девчонки прыгали в «классики». Она побелела так, что чей-то голосок отчетливо сказал: «Бабуле плохо». Авигея шумно выдохнула, разжала кулак и посмотрела на то, что попалось ей в умопомрачительном мясном пироге.

Это была полупрозрачная роговая пластинка. Человеческий ноготь с застарелой трещиной и темным пятнышком, которые остались со времен неравных боев с посягавшими на домашнюю библиотеку мышами. Ни одна мышь не попалась тогда в стратегически расставленные мышеловки, зато пружинные рычаги постоянно прихлопывали пальцы хозяина. Это был ноготь одинокого философа Льва Вениаминовича.

Милиция, которую вызвали гадалки, нашла у Агафьи Трифоновны семь свежевыпеченных пирогов с человечиной, а в холодильнике — требуху, фарш и порцию готового трясенца. И в большой кастрюле на плите варилось что-то такое, что одного милиционера стошнило. Но вот чего не нашли ни кусочка — это костей. Куда они делись, Агафья Трифоновна и Дунища говорить отказывались, только улыбались благостно:

— Весь в дело пошел.

Зато под кроватью у Дунищи обнаружился резной деревянный сундук, доверху забитый пузырьками с черной солью. Один пузырек отправили на экспертизу и нашли в нем соль, ржаную муку, землю, а еще — пережженные и истолченные в порошок человеческие кости. Вот только непонятно было, в чем деревенские гостьи их жгли и как управились за такое короткое время. А гостьи только улыбались.

Агафью Трифоновну и Дунищу забрали, и что с ними потом было — мы не знаем. Огород их у подъезда перекопали и засеяли цветком «золотой шар». Он очень красиво цветет осенью.

Еще год ходили по двору слухи, что ту деревню, из которой Агафья Трифоновна и Дунища по документам происходили, милиция так и не нашла. То есть по документам она была, а по факту — чистое поле.

А кое-кто утверждал, что деревню-то как раз нашли, самую настоящую, а вот следователи, туда поехавшие — пропали с концами.

Лишай

На южной стороне нашего двора, у самой реки, стояла сливочно-желтая девятиэтажная «сталинка». Скромная, без лепнины и колонн, она, по слухам, была построена с серьезными нарушениями и потихоньку сползала в реку, за что даже расстреляли кого-то из проектировщиков. Впрочем, если это была правда, то расстреляли зря, потому что сползала она уже несколько десятков лет, однако же до сих пор не рухнула. Только жильцы жаловались на все новые трещины в стенах и на беспокойные скрипы по ночам — как удачно выразился один военный в отставке, звуки такие, словно не у себя дома спишь, а в корабельной каюте. Но жильцы на то и жильцы — всегда жалуются.

Одной из главных достопримечательностей «сталинки» был подвал — глубокий, длиной едва ли не во весь дом, со множеством входов, обвитый трубами отопления и вечно залитый водой. Из подвала пахло теплой гнилью, там даже зимой выводились комары, мухи и, как утверждали некоторые, самые настоящие пиявки. Практически каждый год в подвале находили трупы, имевшие из-за пребывания в теплой воде плачевный вид. И часто у этих трупов то головы не было, то еще что-нибудь важное отсутствовало, а у некоторых — наоборот, присутствовало лишнее. Но, возможно, все объяснялось тем, что разбухших покойников вытаскивали из подвала весьма неаккуратно, а иногда и вовсе по кускам.

Разумеется, в подвал постоянно лазали дети. У мальчишек даже было нечто среднее между игрой и проверкой на храбрость: втолкнуть кого-нибудь из компании в подвал, захлопнуть дверь и дружно на нее навалиться — пусть выбирается как хочет. Если проверяемый пойдет по подвалу дальше и найдет другую дверь — молодец. А если побоится бродить один по подернутому паром царству комаров и трупов, будет стучать и ныть, чтобы его выпустили, — значит, трус и слизняк. Но его, конечно, выпустят, только подержат дверь еще немного для острастки.

Вот в такую игру и сыграли однажды старшие пацаны с Лешей Маркиным, который жил в «сталинке» на первом этаже, в квартире номер два. Было это в те времена, когда дети еще носили пламенеющие галстуки и звезды на груди. Леша Маркин, оказавшись в полутьме подвала и ничего после яркого дневного света не видя, боялся упасть и испачкать галстук — он получил его недавно и очень в него верил. За дверью приглушенно гоготали и покрикивали. Леша проморгался и разглядел ведущие вниз ступеньки, редкие лампы на низком потолке и хитросплетение труб. На облупленных стенах капельками выступала вода.

Леша был из тех меленьких тонкошеих мальчиков, которых в классе никто не замечает до самого выпускного. Впрочем, и на выпускном их замечают редко и, разглядывая потом школьные фотографии, только плечами пожмут: «А это тот, как его…» — и тут же забудут снова. Учился Леша на «четверки» и «тройки», сидел за предпоследней партой и очень хотел влиться в какой-нибудь коллектив, как всем советовала классная руководительница. Чтобы его тоже звали играть в футбол — Леша млел от сильного тугого звука, с которым мяч отскакивал от сетки, окружавшей спортплощадку. Чтобы хлопали по плечу, погоняло ему придумали, чтобы, в общем, приняли за своего.

Но коллектив до этого всего раз обратил на Лешу внимание, побив его в первом классе, — очень по-дурацки вышло, из-за того, что у него хотели отобрать в столовой стакан с компотом, а он с перепугу заартачился и не отдал. А теперь вот коллектив подкараулил его, когда Леша шел из школы домой, и втолкнул в подвал. Еще и ранец надо было куда-то деть, чтобы не потерять и не намочить, а то бабушка убьет. Острая Лешина мордочка страдальчески дернулась, когда он представил, как бабушка будет убивать его за порчу ценного имущества.