— Скорее, скорее! — подтолкнул меня мой неожиданный компаньон. — Это самый подходящий момент! Бог на нашей стороне!
— Но что вы хотите… — я еще пытался слабо сопротивляться.
— Быстро и тихо! — прошипел немец.
Господи, когда ты готов жевать старый ботинок, ты пойдешь на что угодно, потому что ничего более страшного произойти с тобой уже не может!
Я не сопротивляясь позволил моему компаньону протащить меня сначала по заваленному ящиками причалу, потом по мостику, липкому, словно на нем разделывали пикшу; наконец, мы осторожно спустились куда-то вниз, очевидно, в трюм, заваленный непонятными вещами.
— Где мы? — спросил я у незнакомца.
— Тише! — остановил меня мой новый приятель.
В темноте начали появляться колеблющиеся огоньки, которые я определил, как керосиновые фонари.
— Проклятье! — проревел кто-то неподалеку от нас. — Я не могу выяснить, что у них с электричеством! Мне пора идти в рейс. Давайте, валите в трюм все, что хотите и закрывайте его!
— А укладка груза, капитан?
— Мне наплевать на это! Знаешь, сколько времени? И какая погода?
Лебедки снова заворчали, потом раздался страшный грохот металла, и все стихло; мы оказались в полной темноте.
— И, все же, где мы сейчас? — спросил я у своего компаньона.
— Мы в трюме «Фульмара», мой дорогой друг. Это судно, которое в связи с американским сухим законом уходит в рейс с трюмом, заполненным ящиками с виски, джином и прочими интересными товарами.
— Ну и что?
— Мы сможем пить! Пить, сколько захотим, пить и пить!
— А если нас обнаружат?
— Мы…
Что-то заскрежетало, затрещало и сильный удар швырнул меня на какие-то ящики, о которые я сильно ударился. Рядом со мной рухнула тяжелая масса.
— Эй? — негромко окликнул я.
Тишина.
— Эй, приятель?
Никто не отозвался.
— Послушай, дружище, я не люблю шутки, особенно, когда так темно.
Жалобно провыла сирена.
— Швайн! Свинья! — заорал я. — Что за шутки?
Снаружи по борту судна прогремели цепи. На палубу тяжело опускались какие-то грузы, но вокруг меня воцарилась тишина, мерзко хихикавшая надо мной.
— Ну, ладно! — сказал я. — Значит, вы не джентльмен, приятель!
Какой-то странный плач, какая-то непонятная жалоба родилась в темноте, взлетела кверху, окружила меня невидимым серпантином болезненных вибраций и медленно затихла в густой темноте.
Возле меня на пол с треском рухнуло несколько ящиков; с серебристым звоном разлетелись вдребезги бутылки.
Внезапно я почувствовал под рукой бутылку. Немного пошевелившись, я пошарил возле себя и понял, что вокруг меня валялись десятки, может быть, сотни бутылок.
Ах, эта нежная ласка виски, струящегося в глотку…
* * *
Сколько прошло часов? Или дней?
Морская болезнь поразила меня во сне, и едкий резкий запах отрыжки смешался с благородным ароматом виски.
Мне попалась большая бутылка; коротким движением я отбил горлышко о невидимый в темноте предмет, и вязкая ароматная жидкость пролилась мне на руку.
Я поднял бутылку без горлышка, чтобы отхлебнуть сладкий бальзам.
Боже, как я заорал!
Из ночной тьмы ко мне протянулся зеленый, странно светящийся палец!
Я сказал: палец? Нет, это было что-то больше, чем палец; вокруг него забегали зеленые огоньки и внезапно я увидел всю руку, руку из зеленого огня, царапающую тьму растопыренными пальцами.
— Это мне снится, — пробормотал я. Я поглощал жидкость, словно отверстие водослива, и ничего не ел так давно, что уже забыл, что у меня есть зубы. Конечно, все, что мне привиделось, было вызвано виски и другими столь же благородными напитками, которые я выпил за это время. Я надеялся, что мне достаточно будет закрыть глаза, и когда я снова открою их, это отвратительное явление исчезнет, угаснет, словно бортовой сигнальный фонарь.
Но я мог сколько угодно закрывать и открывать глаза, зеленая рука, живущая жуткой жизнью, по-прежнему шевелилась в темноте.
— Это кошмар! — громко сказал я. — Оживший кошмар!
И я отхлебнул приличную дозу ароматного виски.
— Видишь ли, — сказал я странному созданию, — ты кошмар, вернее, часть кошмара… — Я говорил громко, так как пытался таким образом побороть отвратительный страх, вцепившийся в мои внутренности. — И я вижу тебя только потому, что слишком много выпил.
На самом деле ты дым, меньше, чем дым, ты — ничто. Ты не существуешь, ты… Как тебя назвать? Да, ты миф! Вот, что ты такое: ты миф!
Вот видишь! Ты понял, что я не боюсь тебя?
В этот момент рука зашевелилась так отвратительно, что я заорал от ужаса.
— Помогите! — закричал я.
Неожиданно я вспомнил предсмертный хрип, раздавшийся в момент отплытия судна. Сомневаться было невозможно: это был момент, когда погиб мой приятель-немец, и теперь его призрак вернулся ко мне из жутких глубин иного мира.
— Дружище, скажи, чего ты хочешь от меня?
Рука, охваченная бессмысленной яростью, свирепо раздирала бархат ночи.
Я закричал:
— Приятель, не знаю, кто ты — Ганс, Курт, Фриц… Ты не успел сказать, как тебя зовут… Лиебер фройнд… Мой дорогой друг! Ах, свинья, швайн, мерзавец, убери свою зеленую лапу!
Рука широким жестом благословила меня во тьме.
— Я понимаю тебя, мой фройнд, — сказал я. — Тебе нужны молитвы? Это справедливо, твоя душа не получила покой, в котором нуждается. В нашем ремесле голодранцев и плохих парней иногда приходится расстраивать Всевышнего. Но разве он не может кое-что простить нам? Если Господь не простит нам, бедолагам, голод, бедность, уныние и постоянную жажду, вряд ли жизнь на небе будет лучше, чем на земле, не так ли?
Ты должен простить мне грубые слова, так плохо звучащие в твоих благородных ушах, потому что сейчас ты стал почти святым, если не считать некоторых пустяковых историй, от которых в чистилище тебя отмоют за несколько секунд.
Светящаяся зеленым огнем рука снова благословила меня.
— Да, да, конечно, тебе нужны молитвы! Послушай, я закрою глаза и прочитаю двадцать раз «Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, аминь!», а когда я открою глаза, ты уберешь зеленую руку и перестанешь пугать меня, хорошо?
Ну, значит, мы договорились… Я начинаю…
Я двадцать раз произнес святую фразу и с надеждой открыл глаза.
Ой-ой-ой… Теперь у меня перед носом оказался кулак!
— Послушай, голубчик, разве я виноват, что не могу прочитать тебе всю молитву от начала до конца? Я никогда не учил молитвы и не знаю ничего другого! Зато я вкладываю в единственную знакомую мне фразу всю веру! Конечно, двадцать раз — это очень мало… Что, если я повторю ее тридцать раз? А если сто? Сто раз! А? Нет, это просто свинство с твоей стороны! Но меня твои проблемы не касаются! Мы, кажется, договорились, что будем вести себя, как джентльмены?
«Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, аминь!»
После того, как я сто раз повторил святые слова, страшная рука продолжала раскачиваться передо мной, напоминая растопыренными пальцами краба, и она казалась мне еще более зеленой, чем раньше.
— Мерзавец! — заорал я, — я так долго молился, а ты… Убирайся отсюда!
Я в бешенстве нащупал в темноте бутылку и отбил у нее горлышко. Потом я долго пил, и огонь заструился по моим жилам; я почувствовал отчаянную храбрость и запустил в призрак пустой бутылкой. Я опустошал бутылку за бутылкой и все пустые бутылки швырял в призрак. Через некоторое время ящик опустел; тогда я схватил его и изо всех сил метнул в зловещую руку.
И тогда…
Боже, тогда…
Загрохотал гром, раздались странные писклявые голоса, гневно обрушившиеся на меня, и вместо зеленой руки… появился целиком призрак… весь в трепещущих языках зеленого пламени…
Я с воплем кинулся прятаться за пирамидами ящиков и корзин.
* * *
Ах, если бы я только мог не видеть это!
Он был здесь, охваченный жуткими загадочными судорогами; он то отплясывал бешеную жигу повешенного, то переходил к усталым жестам, торжественным и нелепым позам… Вокруг него господствовала зловещая атмосфера, заполненная далекими неясными звуками, свистом, криками, жалобами…
