Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ) - Скидневская Ирина Владимировна

Я иду в палату и миг спустя понимаю, что так удивило Лешу. Судя по всему, у меня тоже физиономия преобразилась, потому что Леша устало ухмыляется и кивает на притихшего, лежащего смирно пациента.

– Забрали на Советской. Видал когда-нибудь такое?

Санитарки перекладывают с каталки на кровать молодого парня, почти мальчишку. В копне мокрых грязных волос застряли пожухлые листья, какие-то бумажки… Глаза закрыты, лихорадочно движутся под веками, словно ему снится кошмар. Впрочем, движение заметно не только под веками.

Все его лицо будто шевелится.

Под бледной кожей парнишки виднеется множество темных пятен. Вытянутых и каплевидных, длиной в несколько сантиметров, похожих на крупных головастиков. Я бы принял их за множественные кровоподтеки, если бы…

Если бы они не двигались.

Подкожные пятна мечутся, двигаются, беспорядочно перетекают под кожей – со лба на щеки, через переносицу, исчезают в глазной впадине, выныривают из уголка рта… Убегают на шею и ниже – разорванная футболка открывает выпирающую грудину, вокруг которой также кишат подвижные «кровоподтеки». По обе стороны на груди знакомые круглые покраснения – ожоги от дефибриллятора.

– Господи… – шепчу я, присматриваясь к странным пятнам-теням.

– Во-во. Тут он один, думаю, диагноз может поставить, – хмыкает Леша. – Гляди еще.

Голубев достает из кармана фонарик, оттягивает правое веко паренька, светит в закатившийся глаз… Никакой реакции…

По желтоватой склере проползает одна из теней-головастиков.

– Когда подобрали, вообще не дышал и пульса не было. Сейчас нитевидный есть, но это после адреналина-атропина и дефибрилляции. Нас девчонка вызвала. Объяснить, что случилось, не может, потому как бухая вдупель и перепуганная. Понял только, что они лазили в какой-то заброшке… Знаешь, там на Советской их полно…

Их по всему городу полно, с тех пор как завод закрыли, думаю я, но молчу.

– Ладно, мужик, мы свое дело сделали – теперь вы с этим счастьем носитесь. Удачи, – говорит Леша, и они с напарницей уходят.

Говорю второй дежурной медсестре, Наташе, подключить пульсоксиметр, поставить катетер, померить давление, интубировать и взять кровь на анализ. Хотя мог бы и вовсе ничего не говорить – она работает здесь уже третий год и знает порядок действий не хуже меня. Впрочем, сейчас я прошу сразу после интубации первым делом взять кровь – нужно как можно скорее определить, с чем мы имеем дело.

У парнишки едва видны тоненькие нити вен на тощей руке. Попасть иглой в такие и набрать кровь сможет далеко не каждый. Инъекционным наркоманам в терапии даже иногда позволяют делать уколы себе самостоятельно – они это умеют лучше персонала. Но Наташа справляется. Обычно она относит пробирки в лабораторию на пятый этаж, но сейчас я решаю сделать это сам. Откровенно говоря, я крайне заинтригован.

За дверями, на одном из драных дерматиновых кресел, у ворсистой от облущенной краски стены сидит, закрыв лицо руками, спутница парнишки с «бегающими» пятнами под кожей. С ней тихо беседует Таня-Танк, едва втиснувшая свои необъятные телеса в соседнее кресло. Несмотря на крутой бронетанковый нрав, когда нужно, она может быть и неплохим психологом. Реанимация и этому учит.

Нажимаю кнопку вызова лифта, но без особой надежды. Лифты в больнице управляются изнутри бабками-лифтершами, которым поступает сигнал от нажатой кнопки. Но сейчас они наверняка спят у себя внизу в каморке, третий час ночи… Можно позвонить по телефону и разбудить, но я решаю подняться пешком: подъем по лестницам может немного взбодрить. На вторых подряд сутках от недосыпа все вокруг будто теряет привычную жесткость, материальность и незыблемость, превращается в податливое желе, расползается…

С каждым шагом по ступенькам пробирка с темной кровью в руке мелко подрагивает. Иногда – немного сильнее, если в густой жидкости мелькает что-то похожее на движущиеся силуэты, вроде тех, что виднелись под кожей у донора этой крови. Я мельком думаю о том, не является ли эта болезнь заразной. Какое-то неизвестное науке новое смертельное заболевание, порожденное самим разлагающимся нутром этого погибающего места… Если и так, то мне плевать. К угрозе заражения какой-то дрянью на такой работе постепенно привыкаешь, а перспектива загнуться меня не то чтобы слишком пугает. После нескольких лестничных пролетов сердце в груди колотится, словно желая вырваться наружу и бежать прочь из отравленного никотином и алкоголем тела. Сигареты и пойло, да… Но и эта проклятая работа тоже. Работа, которой нужно скормить себя всего без остатка, если желаешь делать ее хорошо.

Но зачем? Сколько ни старайся, городу все равно не помочь. Здесь все разрушается, увядает, возвращается в толщу бескрайней степи, растворяется в этой земляной глади, которую когда-то посмели нарушить строители комбината и поселка. Все, кто может, уезжают. Почему же я до сих пор здесь?

Эти мысли уже который год постоянно гудят в моей голове, как рой насекомых над падалью, усиливаясь в часы особенной усталости. С этим гулом я и прихожу в лабораторию, не встретив по пути ни единой живой души. Оставив образец и на всякий случай кратко описав лаборантке симптомы, возвращаюсь обратно. Девушка и Таня все еще сидят у входа в отделение. Кроме них, в длинном коридоре никого. У девчонки уже не такое бледное лицо, а глаза хоть и блестят от слез, но обрели мало-мальски осмысленное выражение. Киваю Тане, и она, облегченно вздохнув, возвращается в отделение. Девушка отводит от лица фиолетовую прядь, всхлипывает и смотрит на меня.

– Расскажите, пожалуйста, максимально подробно, что произошло, – говорю я как можно мягче. Впрочем, изо рта все равно доносится какое-то хриплое, дребезжащее карканье. От работы здесь голос с годами словно дубеет и растрескивается, становится жестким, как старая резина.

– Мы… мы пошли в дом…

Она кивает куда-то в сторону, уставившись в пол – нервно и боязливо, словно даже смотреть боится в направлении того места, о котором говорит. Голос тонкий, осипший, прерывающийся… Девушка кутается в тонкую куртку, пытаясь сдержать крупную дрожь.

Подхожу к автомату у стены напротив, бросаю монеты. Там есть дрянная субстанция под названием «чай» – вкусом это пойло больше напоминает какую-то бытовую химию с цитрусовым ароматом, но зато оно горячее, и в большом стакане. Девушка принимает напиток, обхватывает ладонями – взгляд все такой же затравленный, но как будто немного теплее.

– Какой именно дом?

Знать мне это незачем, но я давно заметил, что любые несложные вопросы всегда странным образом успокаивают собеседника.

– Дом со львами, знаете? На углу с…

Я киваю. Конечно же, я знаю дом со львами. Городские старожилы порой еще называют этот двухэтажный особняк домом Кристера. Чуть ли не единственное дореволюционное здание в городе, сумевшее пережить и две войны, и расчистку от старых построек в годы возведения металлургического комбината, до революции оно принадлежало Федору Кристеру, основателю чугуноплавильного завода, который и стал родоначальником советского промышленного гиганта. Впрочем, внушительная по меркам города история не мешала особняку Кристера стоять заброшенным, как и добрая половина остальных городских строений. Причем старинный дом был заколоченным и пустым задолго до того, как завод накрылся.

– Мы с ребятами пошли туда… ну, как проверка на смелость, понимаете? Вы же знаете эти истории?

Истории я, конечно, знал. Мы в детстве тоже лазили в эти развалины. Помню, как пробирались внутрь через выбитое окно… Как в нос ударяли запахи гнили и застарелой мочи в пустых, облезлых комнатах… Мы с пацанами поднимались наверх, на второй этаж, к двери кабинета Кристера.

И вот тут-то начиналось самое интересное. По легендам, которые пересказывали друг другу все городские мальчишки, Кристер на старости лет увлекся едва ли не черной магией и сидел безвылазно в своем кабинете, где не было ни единого окна и всегда царил мрак. Он якобы строго-настрого запретил кому-либо туда входить, и… никто не входил. Аж с тех самых дореволюционных пор. В байках порой мелькали разного рода нарушители, которые ухитрялись проникнуть в кабинет – с неизменно трагическим финалом. Вариантов было много – то Кристер оказывался упырем и вампиром, то кем-то вроде зомби… Или просто привидением… В общем, типичная детская ерунда, вроде той, что рассказывают после отбоя в пионерском лагере. Но вот что интересно – никто и никогда не говорил, что сам бывал внутри. А уж до чего мальчишки охочий до хвастовства народ… И все равно, даже те, кто летал на боевых вертолетах, пускал ракеты с подлодок и вместе с Шварцем сражался в джунглях с «Хищником», – даже они в кабинет Кристера не заходили.