Подумав, Катя сорвала опустевшие веревки, кинув моток поверх холма из простыней.
Белье провалилось в поблескивающий зев. Как ожидала Катя, место еще оставалось….
– Сука! Да она издевается! Эта огромная сука издевается надо мной! – это было вслух. Испугавшись, что стиралка обидится, Катя добавила: – Прости. Я не хотела, правда-правда.
Под ногами кашлянул Женечка. Пребывание голышом на бетоне подвала начинало действовать на него не лучшим образом.
– Ты смотри мне, не простынь. Что мы папе скажем? А то и поранился, и простыл. Куда это годится? – Катя погрозила пальцем. – Сейчас включу стирку, и все. Горячая ванна и кушать. Кто тут у нас замерз и хочет кушать? Это маленький Женечка! А кто у нас подождет еще чуть-чуть? Тоже Женечка!
Катя стала думать, что бы еще подложить в барабан. Вскоре малыш опять остался в одиночестве.
На кухне Катя отыскала нож. У нее была подставка с дюжиной разных на все случаи жизни. Резать овощи, зелень, сыр…. Парочка зазубренных – для твердых сортов колбасы.
Катю интересовал самый острый. Он же оказался и самым большим. Вооружившись тесаком для мяса, она направилась к дивану.
Сначала она намеревалась аккуратно распороть обивку по швам, но, подумав, решила, что главное сейчас – наполнить стиральную машину.
Возможно, оттого, что с утра во рту у нее не было и маковой росинки, или из-за промерзшего, пораненного Женечки хотелось закончить побыстрее.
Была еще одна причина, которую сознание воспринимало с неким стыдом. Катя поскорее хотела прижать пах к углу стиралки и наконец-то ощутить сладкую вибрацию.
Обивка должна стать чистой. А уж как ее срезать, не имеет значения, так что и возиться нечего.
Катя остервенело взмахнула лезвием. С треском обнажилось поролоновое нутро. Его же тоже можно постирать!
Мягкой мебели и подушек в доме было предостаточно, и при мысли об этом на Катю навалилось тягостное предвкушение долгой работы. В руку вонзилась пружина, но Катя не почувствовала. Лишь краем глаза она заметила кровавую струйку, оросившую обивку.
Ничего, все отстирается. Все, черт побери, отстирается…
Внизу вопил сын.
– Я скоро, котик мой. Я очень-очень скоро, – крикнула в пустоту Катя, а сама подумала: – Назойливый, как папаша. Достаточно чуть-чуть не уделить им внимания, и все, начали выпендриваться…
Поразмыслив, она содрала с форточек сетки от мух и поняла – нужно начинать стирку. Организм отказывался функционировать в том же режиме. В голове появилась предобморочная легкость.
Только бы не выронить таз…
Чудом сохраняя баланс, гора белья в тазике тянулась к потолку. Катя напоминала индийских торговцев кувшинами. Тех, что таскают по Бомбею десятка два экземпляров своего товара, умудряясь взгромоздить их друг на друга и всю конструкцию водрузить на голову.
Катя водрузила таз на грудь, решив, что, если постоять так часок, все обвиснет, как у столетней бабульки.
Лестница в подвал выглядела опаснее горнолыжной трассы.
– Не оступись, чистюля, – прошептала Катя. Она напомнила себе, что следует постараться не наступить на сына.
Мелькнула мысль: почему Женечка молчит? Он же вопил все это время. Мысль тут же куда-то пропала.
Когда-то Катя смотрела старый фильм. Там герой, страдающий боязнью высоты, вынужденно пробирался между окнами по карнизу небоскреба. Каждый шаг был преисполнен напряжения и какой-то жуткой обреченности.
Схождение в подвал стало почти таким же, правда, закончилось гораздо быстрее.
Задев верхом лампочку, в мельтешении света гора тряпок провалилась в люк.
– Да! – Катя радостно вытерла пот, размазав по лицу пыль и перья из распоротых подушек. Оставалось немного места. Можно было бы запускать стирку, но тут Катя кое-что вспомнила.
Футболка, джинсы, носки – она сбрасывала одежду. Показалось, будто белье в барабане шевельнулось. Игра света – решила Катя.
Скинув трусики, жалобно затрещавшие на бедрах, Катя осталась в чем мать родила. Она выглядела странно и сексуально.
Последний штришок – резинка с волос – и стеклянная пасть с щелчком захлопнулась.
Захлюпало, будто гигантский рот сквозь соломинку втягивал бурлящий коктейль. Вспыхнули зеленые точки индикаторов.
Катя села на пол, привалилась спиной к стиралке и зажмурилась от удовольствия. Машинка гудела. Стенки мягко вибрировали, запуская в тело теплые волны.
Отдыхай, солнышко. Прижмись ко мне и отдыхай. Ты сегодня хорошо поработала. А когда ты отдохнешь и поймешь, что твердо стоишь на ногах, я отблагодарю тебя за все это белье. Отблагодарю так, как твой муженек не будет способен никогда. Просто нужно прижаться ко мне своим потаенным местечком….
Стиралка разговаривала…
Не было слышно слов, но каким-то образом умиротворяющее гудение проникало в голову, наполняя мысли сладкими, порочными образами.
– Я уже отдохнула, – шепнула Катя, поднимаясь. Она почти не удивилась тому, что общалась со стиральной машиной.
Внезапно истому как ветром сдуло. С той стороны люка на мать смотрел Женечка.
Его голова торчала из тряпичного месива, глаза моргали, губы беззвучно кривились. Он пытался кричать, но грязная вода заливала рот. Ссадина на лбу после ударов о стекло напоминала бабочку с оторванным крылом.
От удушья и вращения глаза сына почти вылезли из орбит. Казалось, в личико кто-то запихнул пару покрытых прожилками куриных яиц.
– Ой господи! Женя! – Катя заколотила в стекло, потянула дверцу, ударила по кнопкам, но с тем же успехом можно было пытаться взломать сейф. Машинка продолжала заниматься тем, для чего была создана, попутно совершая детоубийство.
Катя бросилась к розетке. Вызвав сполох искр, рванула провод. На мгновение жужжание мотора прекратилось.
– Пожалуйста, пусть он будет жив! Пожалуйста… – взмолилась Катя.
Но какой-то частью сознания она понимала несколько вещей.
Во-первых, ее ребенок уже не будет жив. Никогда.
Во-вторых – то, что происходит сейчас и происходило в последние дни, кроме как безумием не назовешь. Но почему-то до сих пор все происходящее казалось ей естественным.
В-третьих, даже после того, как ток перестал поступать, ничего еще не прекратилось… Ничегошеньки.
Соглашаясь, машинка забурчала. Игнорируя отсутствие электричества, возобновился режим интенсивной стирки. Обратный отсчет на электронном табло показывал восемьдесят минут.
Катя упала на колени, разбивая кулаки о стекло. Не помог и молоток из ящика с Сашиными инструментами.
– Женя, Женечка! Не надо! Я прошу. Он же…. Он же маленький, – молила Катя своего стирального идола.
Детское личико превратилось в обмякшую пластилиновую маску. Катя рыдала. В голове набатом гремело: «он же маленький» и «что я скажу Саше?».
Словно прочтя мысли, стиралка ободряюще загудела. В звуке вдруг не стало ничего механического. Возможно, так напело бы мотив песни какое-нибудь инопланетное существо.
– Пожалуйста! – Как в миску, Катя ткнулась лицом в изогнутое стекло и завизжала. Женечкин глаз лопнул. Содержимое смешалось с водой, окрасив ее в розовый.
Машинка жужжала. Так учитель вздыхает, глядя на ученика, умоляющего простить и не говорить родителям о шалости.
Я могу все исправить, девочка. Только я знаю, как это сделать.
Катя не была уверена, правда ли сквозь шум доносятся слова, но тем не менее ответила.
– Сделай! Сделай! Умоляю тебя, сделай!
Но ты должна сказать. Что именно ты хочешь, чтобы было сделано?
Катя не понимала.
У каждого есть выбор, девочка. У каждого. Я даю тебе его, а взамен ты будешь просто приносить мне то, что нужно стирать. Когда я попрошу. И что я попрошу.
– Я согласна! Я хочу выбор! Дай мне этот сраный выбор! – Катя чувствовала, что еще чуть-чуть, и ее вырвет от созерцания личика в стиралке.
Потом она лишится чувств.
Выбирай. Я открою дверцу, и ты вытащишь своего мальчика. Он не будет таким, как прежде, уже никогда. И не станет таким, как все. Это называется асфиксия. Ты знаешь, что происходит с мозгом без кислорода? Он будет овощем. Вонючим, срущимся овощем, вечно глядящим на тебя единственным глазом. И где-то в закоулках его памяти всегда будет жив этот день.
