Сборник "Самая страшная книга 2014-2024" (СИ) - Скидневская Ирина Владимировна

– Конечно, нет, – ухмыльнулся в ответ Мясников. – Но древние верили. Вероятно, речь шла о каком-то злобном и свирепом народе, на самой заре человечества достигшем высочайшего уровня развития. А что касается всей этой хтонической жути… Если относительно недавняя стычка вокруг одного полиса в Малой Азии ко времени создания гомеровской «Илиады» обросла таким множеством сверхъестественных подробностей, то что уж говорить о временах, когда люди едва освоили земледелие.

– Что было дальше? – спросила женщина, подперев подбородок рукой. Мясников заметил изъян в классической безупречности собеседницы – на указательном пальце правой руки не хватало двух фаланг.

– Забелин запросил у Комиссии средства на раскопки. Думаю, вы знаете, чем это закончилось.

– Вам отказали.

– И вдобавок высмеяли. Пусть нам и удалось доказать безусловную подлинность рукописи трибуна, но само ее содержание вполне ожидаемо назвали собранием доисторических сказок и страшилок. К тому же мы не могли указать четкое место предполагаемого нахождения древнего судна. В тексте явно содержалось его упоминание, однако, к сожалению, последняя часть манускрипта оказалась настолько повреждена огнем, что развернуть свиток без его разрушения оказалось совершенно невозможным. Мы с Забелиным отправились на Кавказ, где на собственные средства организовали раскопки в нескольких районах, казавшихся нам подходящими. Однако регион распространения каменных изваяний чудовищ-вишапов, упоминавшихся трибуном, был слишком обширен, к тому же, судя по тексту рукописи, жрецы древнего культа намеренно скрывали место истинного пребывания корабля «богов». Поэтому, пусть каждый из нас и взял на себя отдельную часть упомянутой области, мы так ничего и не добились. Ну а потом…

Мясников лишь покачал головой. Вряд ли стоило продолжать. Потом он, несмотря на научную степень, повел себя как последний глупец и добровольно отправился на самую кошмарную войну в мировой истории, которая превратила его в калеку. Он хотел стать частью чего-то большего, чего-то великого – а стал меньше, чем просто человек, превратившись в его блеклое, искореженное, задыхающееся от подъема на второй этаж подобие. Потом был госпиталь в Крыму. Потом переворот, хаос, бегство. Грязные холодные комнатушки. Голод. Нищета. Пустота.

– Даже не верится, что речь идет о высокоразвитой цивилизации, возможно существовавшей и обладавшей мощным оружием еще до первых городов, – покачала головой Елена.

– Вот и Комиссии тоже не верилось, – хмыкнул Птицин. Мясников тоже усмехнулся.

– Так или иначе, исследования были остановлены, – сказала доктор Штерн, прислонившись к панели из красного дерева. Мясников в который уже раз удивился дворцовой отделке купе – хрустальные светильники, шторы из генуэзского бархата… Представители страны победивших рабочих явно знали толк в роскоши и предпочитали путешествовать в комфорте.

– Мои – да. Чем занимался все эти годы Лавр Петрович, мне неведомо, – ответил Мясников, постаравшись насытить звучание имени и отчества Птицына максимумом иронии. – А что касается профессора… Я слышал о его судьбе.

Он едва сдержался, чтобы не сказать что-нибудь едкое насчет «детских шалостей» новых властей и не удостоить Птицына еще одного колкого взгляда. Еще совсем недавно Мясников разразился бы гневной тирадой по поводу произвола большевиков, которые довели несчастного ученого до нищеты и голода, а потом, по слухам, казнили по сфабрикованному обвинению. Но сейчас… Он чувствовал, что эти люди – и те, кто стоит за ними, – готовы помочь возобновить исследования. А дареному коню в зубы не смотрят. Даже если он красный.

– Да, весьма печально, – покачала головой доктор Штерн, явно не печалясь ни секунды. – Что ж, к счастью, благодаря Лавру Петровичу, который занял высокий пост в Комиссии при новой власти, материалы Забелина удалось сохранить. В том числе и свиток трибуна. Который, как вы знаете…

Штерн умолкла, и Мясников нетерпеливо проворчал:

– Ну давайте, выкладывайте уже, как вам удалось его развернуть.

– Мы не разворачивали, – ухмыльнулся Птицын.

– Но… Вы же сказали, что расшифровали… – забормотал Мясников. Он вдруг почувствовал себя героем дурацкого розыгрыша.

– Расшифровали, да. Но не разворачивали, – промурлыкала доктор Штерн, еще сильнее запутав своего спутника. Несколько секунд они с Птицыным наслаждались недоумением на лице Мясникова, а потом женщина сжалилась и сказала:

– Вам знаком термин «рентгеновское излучение»?

– Конечно, – прохрипел Мясников. Если бы не очередной легочный спазм, он бы зарычал – ведь она посмела усомниться в его элементарных познаниях в современной науке. Даже в годы крайней нужды он не переставал следить за новейшими открытиями. – Это электромагнитные волны, способные вызывать фотографический эффект. Насколько мне известно, их все шире применяют в медицине.

– Совершенно верно. Кстати говоря, в восемнадцатом году открылась первая в России клиника, использующая подобное устройство, – заметил Птицын. Мясников удивился – он полагал, что в те годы в России открылась разве что дверь в преисподнюю, – но куда больше его интересовало, к чему эти разговоры про невидимые лучи.

– Однако сфера их применения, как мы недавно поняли, не ограничивается медициной, – подалась вперед доктор Штерн. Мясников почувствовал слабый цветочный аромат ее духов. – Эти лучи способны проникать сквозь вещество, причем различные субстанции поразному их поглощают. Соответственно, они позволяют получить изображение материалов с различной контрастностью.

Мясникову понадобилось несколько секунд, чтобы понять, к чему клонит большевистская Афина.

– Чернила.

– Я знал, что у тебя еще не все мозги разложились от той бормотухи с рю д’Алезья, – рассмеялся Птицын. – Верно. В чернилах свитка есть металлические примеси. Римляне использовали их для изготовления свинца. Он не просто заметен на снимках – есть даже эффект люминесценции. В общем, в этих лучах текст трибуна прямо светиться начинает!

– К сожалению, у нас ушло много лет на постепенную расшифровку, – продолжила Елена. – Текст в разных витках и с разных сторон папируса наслаивается друг на друга, так что пришлось проделать тяжелую и кропотливую работу. Но в прошлом году мы наконец закончили.

– Невероятно… – только и сумел прошептать Мясников. – И что… что же…

– Сейчас сам увидишь, – торжествовал Птицын, от чувства собственной важности, казалось, распухший даже шире, чем прежде, и грозивший занять весь предоставленный объем купе. Он покопался в своем кожаном саквояже и выудил оттуда пачку помятых бумаг.

– Вот. Чтобы не тратить твое время на перевод, мы попросили Липского.

– Липский? – фыркнул Мясников, протирая очки. – Ему только стрелки трамвайные переводить…

Впрочем, несмотря на скверное качество перевода, взгляд Мясникова вскоре побежал, спотыкаясь о косноязычные обороты, поскакал галопом, перепрыгивая целые абзацы – главным образом полные устрашений и предостережений, которые услышал римский трибун от таинственных жрецов. Мясников вновь чувствовал, как эти слова пробуждают внутри страх, – и радовался как ребенок. Зловещая древняя тайна, возможно, скрытая где-то там, в горах, пугала его – но и заставляла чувствовать себя живым. Так было еще до войны, а уж в окопах постоянный страх и вовсе стал для Мясникова синонимом жизни. В каком-то смысле мирная жизнь убила его. И вот он снова чувствовал прилив сил. Единственным опасением было не найти в тексте указаний на конкретное место…

Вскоре Мясников вздохнул с облегчением – его тревоги были напрасными.

– «…и дабы не дерзнул никто из смертных взойти на нечестивую (подчеркивания и знаки вопроса, оставленные бездарем Липским) небесную пристань и сойти в потаенную в чреве гор Колыбель, охраняет ее стоглавая тысячерукая мерзость, воплощающая Спящего Врага людского…» – задумчиво пробормотал Мясников. Поезд тряхнуло, и Птицын изумленно и смешно крякнул, но Мясников не обратил на это внимания. Он словно уже начал раскопки – в глубинах своей памяти. Нетерпеливо прогрызая путь сквозь наслоения лет и обугленные руины жизни, он наконец нашел то, что искал.