Позвонок (СИ) - Ланда Ив

В кромешной темноте, где пахло прелой грязной тканью, девушка смогла себе позволить выплакать все, что накопилось за день. Она не стремилась быть тихой. Даже наоборот. Вдруг, кто-нибудь услышит ее голос и выпустит? Но никто не слышал… Холл и стойка мистера Киртена находились слишком далеко от мужского туалета.

Вест попыталась дозвониться маме, но в каморке не ловила связь. Так и просидела бедняга до следующего утра, пока смуглая уборщица не пришла заменить ведро с поломанной ручкой на новое. Отворив дверь каморки, та едва не получила сердечный приступ, когда Диера выпорхнула на свет, словно испуганный голубь.

О всем произошедшем незамедлительно узнали родители Ди. Девушка пожаловалась и матери, и отцу, она спешила домой, чтобы почувствовать, наконец, защиту. Чтобы ее утешили.

Но Этан закатил грандиозный скандал. Во всем он обвинил лишь саму Диеру, сказав, что кого попало парни не станут зажимать в туалете. Он был уверен: дочь сама дала им повод. Кроме того, его невероятно возмущал факт того, что девчонка следила за братом (черт бы его побрал), и что она не ночевала дома.

— Закрыли в комнате, говоришь? И я должен поверить?

Последовала пощечина, от которой у младшей Вест занемела половина лица.

— Давай, превращайся в потаскуху! — негодовал Этан Вест. — Одного выродка в семье мало!

Диеру лишили смартфона и компьютера на неопределенный срок. Она искала возможность авторизоваться в «Хэппихай» через устройства одноклассников, но, как назло, система требовала код подтверждения. А код этот приходил на номер, к которому привязан аккаунт. Номер отобранного телефона…

У нее получилось связаться с Вильдой Джефф (номер которой она также не помнила наизусть) только летом, когда телефон был торжественно возвращен в награду за высокие отметки. За все это время Ди больше не пыталась выследить Стивена, а в конце весны — начале лета он и вовсе перестал посещать занятия.

Теперь юная Вест набиралась храбрости, чтобы выяснить, куда запропастился старший брат. А знать это мог лишь один человек на планете — его самый близкий друг. Захария.

Глава 32

— Похвальный лист? — приподнял бровь Франк Браун, глядя на невероятно гордую мину База. Толстяк держал листок на уровне округлого живота, задрав подбородок, хоть это сложно было заметить за его двойным, а то и тройным «братом».

Над старой детской площадкой, которую от школы отгораживал серый кирпичный дом в пять этажей, уже сгущались сумерки. Сырой ветер принес к каскаду турников с рукоходом и лавками для упражнений на пресс запах промокшей псины. Как раз там и проводили время трое старшеклассников.

— Фу, черт, — буркнул Киллиан и кашлянул. — Баз, это от тебя собачьим дерьмом повеяло?

Тот дерзость товарища проигнорировал, продолжив рассказывать Франку о конкурсе по литературе:

— Первая часть состояла из тестирования, где нужно было правильно указать, какое произведение какому автору принадлежит. А еще там были эти… как их… Сопоставления, во! Один столбик с именами поэтов, а второй — со строчками из их стихотворений.

— Н-да, — Браун цокнул языком. Он восседал на верхушке ржавеющей шведской стенки. — Не ожидал, что ты такой многогранный.

— Это еще что! — Баз не унимался, взгляд его горел. — В конце нужно было написать сочинение на тему «Первые весенние цветы». А я взял и сочинил стихотворение! И вот, набрал высокий бал. Конечно, призовое место занять не получилось, но все еще впереди. Хотите послушать мой стих? Я его помню.

— Господи! Конечно нет, дебил, — Верзила закатил глаза, затем смачно сплюнул на землю под лавкой для пресса, на которой сидел.

— Заткни пасть, — рыкнул на него Франк. Впервые Киллиан осмелился посмотреть на главаря озлобленно. Однако, выдержать ответный взгляд не смог — слишком уж тяжелым тот был, наполненным сдерживаемой ненавистью вселенских масштабов. Этот самоконтроль пугал. Он не был пустым, не был показухой, и неосознанно хоккеист почувствовал это.

Помрачнев, парень отвернулся и сплюнул еще раз.

Баз же выпрямился, отчего стал казаться еще круглее, и, вдохнув поглубже, начал выразительно декламировать:

— Первые весенние цветы

Из-под земли проклюнулись недавно.

А в сердце поселилась ты,

Но я тебе не нужен и подавно…

Весенний воздух горячит мне грудь –

Быть может, если соберу букет,

И вкусного куплю чего-нибудь,

Ты…

— … согласишься на минет? — Верзила прыснул и расхохотался еще пуще, когда увидел, как щеки толстяка раскаляются докрасна.

— Убогий козел! — взвизгнул в негодовании Баз. — Между прочим, этот стих я посвятил миссис Таррен!

— Училке по химии?! — от услышанного Киллиан едва не свалился с лавки, продолжая умирать со смеху. — Ее муж — чернокожий. У тебя нет шансов, мистер маленький стручок.

— Много ты знаешь о моем стручке, Верзила! — толстяк взглянул на Брауна, выискивая в нем поддержку, и залепетал оправдывающимся тоном: — У меня нога двенадцать дюймов!

— Ты реально веришь, что по размеру ноги можно определить размер члена?! — хоккеист протер ладонями повлажневшие глаза. — Тогда у меня для тебя херовые новости, дружок! Твоя нога — это только половина ноги мистера Таррена.

На все происходящее Франк смотрел с полным бесстрастием. Ему не было весело. Напротив, он чувствовал, как от попытки вникать в суть высокоинтеллектуальных бесед товарищей, разжижается мозг. И почему он сидит с ними? Зачем ему эти бестолковщины?

Раньше Браун об этом не задумывался. Киллиан и Баз были его подручными. Тупыми боевыми машинами, работающими по указке. Вместе они навевали ужас на всю школу, и это невероятно льстило всей троице. Ведь они так горели мечтой стать частью «Дьявольских костей»… И у Франка почти получилось.

В вышине закричала сойка. Предводитель троицы поднял голову. На него уставилось слепым белесым глазом небо. Парень подумал, что именно так смотрят мертвецы, которым не закрыли веки. Которым плевать. Которые никогда не помогут, сколько бы им ни молились.

Сам того не замечая, Франк нахмурил брови. Теперь он думал о том, что пора действовать дальше, ведь он и так потерял слишком много времени, пока восстанавливался от ран, нагонял школьную программу и поддерживал мать, тонущую в отчаянии из-за страха потерять еще и супруга. Оскар Браун всю зиму не вылезал из больничной койки, а когда его все же выписали, вскоре вернулся обратно с сильнейшим осложнением. Ему казалось, что от легких осталась лишь изорванная тряпочка. Врачи не давали никаких гарантий, из-за чего Глория Браун, мать Франка, начала готовиться к худшему. После утраты младшего сына, она будто разучилась надеяться на хорошее, и ни один психолог не сумел ей вернуть эту утраченную искру.

Однако, Оскар победил в нелегкой схватке со смертью.

«Время пришло», — твердо решил Франк. В воспоминаниях мгновенно расцвела хищная ухмылка Молака, сиплый изношенный голос жреца повторял адрес особняка Генри Луккезе снова и снова, словно заклинание. Назревало нечто поистине грандиозное, нечто решающее. Событие, что разобьет неподъемные цепи, примотавшие душу Франка к душе его брата. Совсем скоро они оба смогут освободиться.

Нужно лишь еще немного подождать, чтобы закончилась весна. В начале лета отец и мать должны полететь в Афины, оздоровиться и провести время вдвоем. Возвращение планировалось как раз под выпускной сына. Идеальное время, чтобы закончить возню с «Дьявольскими костями» без риска для семьи. Парень не был уверен в том, чем обернутся для него разборки, поэтому решил, что будет гораздо спокойнее для всех, если в это время родители будут где-то очень далеко.

— Получи, толстозадый!

Невольно внимание Брауна соскочило вниз, на двух орущих придурков. Верзила, как футболист, чеканил ногой по круглым булкам безуспешно уворачивающегося База.

— Франк! — звал толстяк, вцепившись мертвой хваткой в похвальный лист. — Скажи ему! Скажи, чтоб перестал!

Изменения, которые произошли с Киллианом после драки в парке, Браун заметил давно. С тех пор парень легко выходил из себя и запросто прибегал к рукоприкладству, а то и к ногоприкладству. Можно было подумать, что Стивен Вест отбил бедолаге последние извилины и лишил инстинкта самосохранения, но Франк понимал, в чем крылась причина. Верзила чувствовал себя униженным и опозоренным настолько, что это мешало ему засыпать и просыпаться без ненависти к себе. Теперь он хочет компенсировать неудачу. Хочет заполнить пропасть неприязни к собственному существованию.