Обсидиановая бабочка - Гамильтон Лорел Кей

Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 142

– Если оно не бессмертно, убейте его.

На ее лице была написана искренняя вера, какая бывает только у маленьких детей и у людей, у которых не все дома. Ни в ее потрясенных глазах, ни на бледном лице не было вопроса. Я отозвалась на эту веру – реальность подождет до тех пор, пока эта девушка будет готова ее принять.

– Если оно смертное, я его убью.

Она именно это и хотела услышать. И еще я и сама решила так после того, как увидела дела этой твари. Может быть, таков был план с самого начала – зная Эдуарда, почти наверняка так было. В его понимании раскрыть дело – значило убить. Убить их всех. Мне доводилось слышать о планах и похлеще. Как образ жизни – эта идея недостаточно романтична. Как средство остаться в живых – почти идеальна. Как способ сохранить бессмертную душу – никуда не годится. Но я готова была пожертвовать частицей своей души, чтобы остановить эту тварь. Вот тут, наверное, и возникла самая большая моя проблема. Я всегда была готова жертвовать душой, чтобы искоренить большее зло. Но почему-то тут же откуда-то появлялось зло еще большее. Сколько бы раз я ни спасала положение, ликвидируя монстра, объявился еще один монстр, и так будет всегда. Запас их был неисчерпаем. А я – нет. Частицы моей личности, которыми я жертвовала, чтобы победить монстров, были на исходе, и когда я их все израсходую, возврата не будет. Я стану Эдуардом в юбке. Я могу спасти мир и погубить себя.

Глядя в лицо этой женщины, в ее отчаянные глаза, полные беззаветной веры, я не знала, по душе ли мне такая плата за мои потери, но одно я знала точно. Я не могу сказать «нет». Я не могу допустить, чтобы монстры победили, даже если самой придется стать монстром. Прости меня, Бог, если это гордыня. Защити меня, Бог, если это не так.

Я вылезла из койки и отправилась искать монстров.

45

Я сидела, пристегнутая, на переднем сиденье «хаммера» Эдуарда, держась напряженно и осторожно и радуясь, что дорога гладкая. Бернардо и Олаф сидели сзади, одетые будто по чьей-то подсказке о шике наемных убийц. Бернардо был в кожаном жилете, а его правая рука, неуклюже загипсованная, держалась не белом бинте, подвязанном к шее под углом в сорок пять градусов. Длинные волосы были убраны с боков в каком-то несколько восточном стиле, в виде большого и с виду свободного узла, который удерживали две золотые палочки вроде китайских для еды. А сзади они спадали на спину. Черные джинсы свободного покроя с дырами на коленях и черные ботинки – в другой обуви я его с самого приезда не видела. Ладно, чья бы корова мычала. У меня тоже было три пары черных кроссовок, и я все три привезла.

На виске у Бернардо была шишка, и синяки, как модерновая татуировка, покрывали всю щеку. Правый глаз оставался припухшим, но Бернардо как-то умел не выглядеть ни бледным, ни больным – не то что я. Если отвлечься от гипса и синяков, он даже выглядел щегольски. Надеюсь, он чувствовал себя так же хорошо, как выглядел, потому что у меня вид был хреновый, а чувствовала я себя еще хуже.

– Кто тебя причесывал? – спросила я, потому что с одной рукой такую прическу не сделать.

– Олаф, – ответил он.

Я вытаращила здоровый глаз на Олафа.

Он сидел рядом с Бернардо позади Эдуарда, стараясь отодвинуться как можно дальше от меня, но при этом остаться в машине. Со мной он ни слова не сказал с момента, когда я покинула палату и мы все вчетвером пошли к машине. Меня это тогда не тронуло, потому что я слишком была сосредоточена на том, чтобы держаться на ногах и не постанывать на каждом шаге.

Хныкать на ходу – плохой признак. Но сейчас я удобно устроилась и в ближайшее время буду в сидячем положении, насколько это возможно. У меня было плохое настроение, потому что я боялась. Я ослабла физически и совершенно не гожусь для драки. На метафизическом уровне у меня опять вместо щитов решето, и если этот Мастер снова за меня возьмется, мне будет более чем хреново.

Леонора Эванс дала мне кисет на плетеном шелковом шнурке. Мешочек был набит какими-то мелкими твердыми предметами, на ощупь – камешками, и чем-то сухим и хрустящим вроде трав. Она мне сказала мешок не открывать, иначе все хорошее из него уйдет. Ведьма она, а не я, и потому я ее послушалась.

Мешочек был заклинанием защиты, и он будет работать независимо, верю я в его силу или нет. Это хорошо, поскольку ни во что, кроме своего креста, я особо не верю. Леонора готовила чары три дня, с той минуты, как спасла меня в приемном покое. Она не могла создать чары для закрытия всех дыр в моей защите, так что пришлось взять то, что она успела сделать. Она злилась, что я так рано ушла из больницы, не меньше Каннингэма.

Еще она сняла с себя одно ожерелье и надела его на меня – кулон из большого полированного полудрагоценного камня необычного темно-золотистого цвета. Цитрин, для защиты – поглощения негативных воздействий и отражения магических атак, направленных против меня. Сказать, что я не особенно верю в кристаллы и в «нью эйдж», было бы сильным преуменьшением, но я взяла. В основном потому, что она искренне обо мне тревожилась и злилась, что я иду в жестокий мир с зияющими дырами в ауре. О дырах я знала. Я их чувствовала, но все это казалось мне каким-то фокусом-покусом.

Я повернулась на сиденье, да так, что почувствовала, как натянулись швы на спине, разбередив и малость усилив, казалось бы, притихшую боль, и уставилась на Олафа. Он смотрел в окно так внимательно, будто там кино показывали.

– Олаф, – окликнула я его.

Он не шевельнулся, созерцая пробегающий пейзаж.

– Олаф!

Я почти заорала – в тесной машине мой окрик прозвучал очень громко. У него дернулись плечи, но и только. Я была как назойливая муха, жужжащая над ухом. От нее можно отмахнуться рукой, но разговаривать с ней не станешь.

Это меня достало.

– Теперь я понимаю, отчего ты ненавидишь женщин. Ты бы просто сказал, что ты гомосексуалист, это не так задело бы мои чувства.

– Господи, Анита! – тихо произнес Эдуард.

Олаф повернулся очень медленно, будто мышцы шеи двигали голову мелкими рывками.

– Что – ты – сказала?

Каждое слово было полно яростью, горело ненавистью.

– Ты сделал классную прическу Бернардо. Он стал такой красивый.

Я не верила в именно этот сексуальный стереотип, но могла поспорить, что Олаф верит. И еще я могла ручаться, что он – гомофоб. Как многие ультрамужественные мужчины.

Он с отчетливым щелчком расстегнул ремень и подался вперед. Я вытащила из кобуры на коленях «файрстар» – штаны, которые принес мне в больницу Эдуард, были тесноваты для внутренней кобуры. Рука Олафа исчезла под черным кожаным пиджаком. Может, он не заметил движения, которым я вынула пистолет из кобуры. Может быть, ждал, что я подниму пистолет над спинкой сиденья. А я просунула его в зазор между спинками. Не очень удобное положение, но я первой навела ствол, а в перестрелке важно именно это.

Он вытащил уже пистолет из-под пиджака, но еще не навел. Если бы я хотела его убить, победа была бы за мной.

Эдуард ударил по тормозам. Олаф вмазался в спинку сиденья, пистолет вывернулся, выворачивая ему запястье. Меня бросило на ремень, почти к приборной доске, и это было больно. У меня вырвался резкий выдох. Лицо Олафа оказалось очень близко к зазору между спинками, и он увидел наведенный на него ствол, прямо у своей груди. У меня все так болело, что кожа дергалась от желания сползти, но я держала рукоять твердо, свободной рукой упираясь в сиденье, чтобы не сдвинуться. У меня было преимущество, и я его сохранила.

«Хаммер» юзом затормозил у тротуара. Эдуард уже сбросил ремень и поворачивался. В руке у него мелькнул пистолет, и на мгновение я должна была решить, направлять пистолет на Эдуарда или оставаться в той же позе. Решила в пользу последнего – вряд ли Эдуард меня застрелит, а вот Олаф может.

Эдуард сунул ствол в бритый затылок Олафа. Напряжение в салоне подскочило до небес. Эдуард встал на колени, не отнимая ствола от затылка Олафа. Я видела, как Олаф поднял глаза кверху. Мы смотрели друг на друга, и он боялся. Он верил, что Эдуард готов стрелять. Я тоже в это верила, хотя и не знала почему – у Эдуарда всегда есть какое-нибудь «почему», даже если это только деньги.

Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 142