Дитя среди чужих - Фракасси Филип

– Генри? Мы все исправим, парень. Мне кажется, еще не все потеряно. Слушай, у меня к тебе просьба.– Грег проходит вглубь комнаты, одной рукой нащупывая край дверной рамы, другой поднимая пистолет и направляя его на теперь уже пустое место, которое недавно занимал Генри.– Может, ты поговоришь со своей подружкой, ну, той сучкой, которая спалила мне лицо? – мягко говорит мужчина, указывая кончиком пистолета на свой слегка перекошенный нос, на лицо, о котором идет речь.– Попроси ее, очень вежливо, прямо-таки умоляя, не будет ли она так любезна вернуть мне мои хреновы глаза?!

И как человек с идеальным зрением, Грег ухмыляется и отводит руку влево, направляя пистолет прямо на Генри, чьи ноги словно приклеились к старым шатким половицам.

– Хотя знаешь что, маленький засранец? Не парься.

Грег стреляет два раза подряд, и Генри кричит от ужаса и боли.

11

Лиам уже на полпути к лестнице, пятится задом наверх, яростно пиная трех собак на ступеньках за ним. По его подсчетам – а их уж точно нельзя назвать точными, учитывая, с какой скоростью он стрелял,– остался один патрон.

– Джим! – кричит он, пока огромный мужчина ловит и швыряет собак через комнату в стену в десяти футах или жестоко и безжалостно пинает тех, кто пытается укусить его за ноги и лодыжки. В дверь за спиной Джима все еще колотят, и Лиам представляет себе груду мертвых собак снаружи, убитых собственным безумным желанием попасть внутрь, которых сменяют новые, живые – такая непрерывная атака. Засов дребезжит, а дерево скрипит от когтей. Лиам уверен, что собаки прорвутся – не если, а когда. В итоге наступит последняя волна, и это будет конец.

– Джим! Наверх! – кричит он, и Джим поднимает голову, похоже, наконец осознав, в какой опасности находится – время на исходе, а собаки не замедляются. На одной из рук Джима ужасный порез; с бицепса свисает лоскут кожи. Пальцы истекают кровью, влажной и красной, как сырая колбаса. Рубашка перепачкана.

Собаки выглядят немногим лучше.

Лиам прикидывает, что по меньшей мере дюжина лежит на полу зала, мертвые или умирающие, еще четверо или пятеро тянут и дерутся за остатки мяса, оставшиеся на трупе Дженни, а снаружи еще больше пытаются пробраться внутрь.

Если им удастся добраться до комнаты Генри – единственной на втором этаже с дверью,– то они смогут забаррикадировать ее и переждать, пока эти чертовы твари не выйдут наружу. Затем, возможно, они выберутся на крышу через окно, найдут способ спуститься на землю и сбегут.

Но внизу у них нет шансов. Тут буквально началась скотобойня.

Из комнаты Генри раздаются два выстрела.

«О нет»,– думает Лиам, и каждый нерв в его теле кричит ему повернуться, бежать, выяснить, что случилось. Но собаки у его ног набросились бы на него со скоростью молнии. У него не получится.

Затем с ревом гладиатора, который мог бы заполнить Колизей и напугать любого противника, Джим бежит к лестнице.

Две собаки у Лиама поворачиваются на звук, и Лиам даже слышит, как одна из них скулит, как щенок, которого отругали за то, что он нагадил на ковер.

Джим большими прыжками преодолевает ступеньки, отбрасывая в сторону всех мешающихся собак со скрежещущими зубами и сверкающими глазами. Он проносится мимо Лиама, который последний раз сильно бьет ногой в челюсть одичавшей дворняжки, возможно, когда-то она даже жила у кого-то дома, но теперь ее выгнали в дикую природу почти с нулевыми шансами на выживание.

Несмотря на страх преследования, Лиам воздерживается от выстрела последней пулей в голову свирепо ухмыляющегося животного, чувствуя тошноту и стыд от того, что ему приходится убивать так много существ – несмотря на их злобу, желание разорвать ему глотку и выпить его кровь. Вместо этого он старается как можно лучше спародировать Джима и кричит на собаку, которая, к его удивлению, инстинктивно съеживается.

Мгновение спустя входная дверь с треском распахивается, и в дом вваливаются тела. Некоторые собаки просто лежат неподвижно; другие вскакивают на ноги.

Лиам не колеблется. Он поворачивается и, спасаясь, бежит вверх за Джимом к комнате мальчика, которого держали в плену, молясь, чтобы его тюрьма стала их убежищем.

12

Стекло взрывается позади Генри, когда пули пролетают в нескольких дюймах мимо него и врезаются в окно, посылая осколки шрапнелью ему в спину, шею и голову. Одна из оставшихся досок, закрывающих окно, раскалывается пополам от пули, и две деревяшки повисают на петлях из гвоздей. Подобно сломанным рукам, они безвольно свисают по обе стороны рамы.

Генри сворачивается в клубок, когда Грег снова целится.

– Я тебя задел, Генри? Раскроил тебе череп, уродец?

Не давая Грегу третий шанс сделать именно это, Генри ложится на живот и отползает от окна. Острые осколки стекла вонзаются в кожу его обнаженных локтей и ладоней, когда он скользит по полу к койке. Стараясь не шуметь, сдерживая стоны боли от усыпанного стекла, он залезает под ржавую стальную перекладину каркаса кровати и задерживает дыхание под просевшими пружинами.

Грег делает еще один шаг в комнату.

– Где ты прячешься, маленькая скотина? – шепчет он. Генри, который теперь видит только до колен, беспомощно наблюдает, как ноги Грега приближаются все ближе и ближе к кровати.

К ужасу Генри, тот опускается на колени.

Нет… невозможно!

Омерзительное лицо того, кто раньше был Грегом Лэниганом, поворачивает свою покрытую волдырями красную плоть к Генри. Ухмылка растягивает кожу и заставляет наполненные гноем волдыри лопаться и вытекать вдоль углублений, которые когда-то были глазницами. Зубы кажутся кипельно-белыми на фоне ярко-розовой кожи, и Генри удивляется, как мужчина не кричит от боли, которую наверняка испытывает. Может, это настолько больно, что он уже оцепенел, и его мозг в состоянии шока. Или он просто окончательно свихнулся.

– Привет, Генри,– говорит Грег и тоже ложится на пол, пистолет спокойно указывает на тело Генри.– Знаешь, я слышу, как ты дышишь. А еще слышал, как ты тащил свою толстую задницу по стеклу. Звучит так, будто ты очень напуган.

Мужчина посмеивается и поднимает пальцы, касаясь своего виска. Генри морщится, когда кончики пальцев, кажется, прилипают к коже; он даже слышит, как они отрываются с влажным чпок, и не может не заметить, что часть покрытой волдырями красной кожи с лица теперь прилипла к пальцам. Грег смеется, резко и слишком громко, поэтому Генри отшатывается еще сильнее.

– Должен признать, малыш. Наверное, выгляжу я так себе! Да? Черт возьми, если уж начистоту, Генри, я и чувствую себя не очень. Посмотри на меня.

Внутренний глаз Генри дергается и инстинктивно раскрывается.

Он чувствует панику Джима и Лиама, слишком далеко, чтобы чем-то помочь. Он касается убийственного, сломленного разума Грега и отталкивает прочь, проходит мимо к кому-то другому – тому, кто приближается, тому, кто немного напуган, неуверен, сбит с толку в этом странном новом мире.

Малыш.

Генри слегка подается вперед, чтобы заглянуть мимо Грега в открытую дверь. Ничего и никого.

Но он близко, я знаю!

С легким колебанием и судорогами в животе, заставляющими поморщиться, Генри придвигается на несколько дюймов ближе к краю койки, подальше от стены, к Грегу. Теперь он легко видит дверь, но на этот раз вытягивает шею, чтобы посмотреть наверх.

Перевернутый вверх ногами, малыш проползает под верхней частью дверного косяка и взбирается по стене к потолку, шесть конечностей двигаются в одном ритме, голова повернута вниз. «Как та девочка»,– думает Генри. Та, из фильма ужасов, о котором он так много слышал. «Изгоняющий дьявола». В этом фильме маленькая девочка могла поворачивать голову во все стороны.

Ну, или так он слышал.

Именно так сейчас и делает малыш. Его конечности прилипли к потолку, но голова повернута вниз. Разинутая пасть обнажает острые зубы, а ярко-белые глаза медленно расширяются при виде Грега, стоящего чуть ниже.