СССР против НЛО (СИ) - Б. Анджей

— Отец родной, — всхлипнул актёр Демьяненко мэтру режиссуры в худую грудь. — Это что же мне теперь… всю жизнь, что ли, вот так… Шурик, Шурик!.. А-а?!..

Кто его подбил выскочить, чтобы распахивать здесь душу, я вполне себе представлял. Это тёмная мошкара, что нащупала ход в голову оператора Окулярова, воспользовалась моментом и сделала своё тёмное же дело. Тут они и сами, оператор и его оказавшийся в сообщниках коллега, выглянули из комнаты. Сообразив, что внимание режиссёра поглощено его неожиданным хмельным собеседником, они на цыпочках, прячась друг за друга, рванули по коридору прочь от опасных мест.

— Всю жизнь, а?!.. — сбился актёр Демьяненко на трагический шёпот.

Нина Гребешкова дипломатично отвернулась и ускользнула к лестничному пролёту. Я подумал секунду и предпочёл сделать то же самое, но далеко не ушёл и стал наблюдать за происходящим из-за проёма лестничной площадки.

Режиссёр Гайдай, кажется, пришёл уже в себя. Вздохнул. Обнял собеседника за плечи и ненавязчиво повлёк того к двери номера.

— Как вы, Александр, не поймёте, — начал он. — А ведь умный же человек. Люди, видя вас, улыбаются и забывают о своих печалях. Да разве не главная задача, наша и искусства в целом… — Дальше я не дослушал, скрипнула дверь, и они скрылись в проёме.

Я засомневался, потом направился к двери — показалось, разговор у них будет долгим. Но я ошибся. Дверь снова скрипнула, и режиссёр Гайдай, выступив из номера, как раз на меня и наткнулся.

— Никита… Ага! Ну ты-то куда смотрел?

Энергетическая штуковина, что обеспечивает мне всеобщее узнавание, делает вдобавок к этому и ещё одно полезное дело: она внушает моим собеседникам особенно не задумываться, чем именно я в съёмочной группе занимаюсь. Так что операторы считают, что я из администраторов, те — что я каскадёр, каскадёры — что осветитель, ну и так далее. Это удобно. Но с Гайдаем, который был здесь главным над всеми, такое, конечно, не прокатывало.

— Простите, Леонид Иович, — я скорчил виноватую физиономию. — Не доглядел…

— А, ну вас всех, — Гайдай махнул рукой, и его туфли застучали по коридорному паркету.

Последствия этой сцены я, конечно, в меру своих гипнотических возможностей смягчил. Так что наутро ни режиссёр Гайдай, ни его супруга о произошедшей в коридоре встрече ничего и не вспомнили — по крайней мере, ничего плохого. Разве что у Гайдая отложилось где-то в сознании очередное впечатление о хрупких и беззащитных актёрских душах, не привязанное, впрочем, к конкретному событию. Ничего не помнил о вчерашнем и актёр Демьяненко — и мне показалось, что он не вспомнил бы и без моего гипнотического воздействия.

***

Прошло несколько дней, полных активной и энергичной работы. Работа эта была у каждого своя.

Съёмочная группа во главе со своим высоким, блистающим стёклами очков руководителем рождала, формировала, вытаскивала из ноосферы свой бессмертный кинематографический шедевр или, если прикрутить пафос на минимум и выражаться проще, снимала очередные сцены из фильма. В этом процессе сценарий, случалось, менялся, и многие шутки бывали придуманы прямо на ходу. За каждую такую находку режиссёр премировал выдумщика бутылкой шампанского из специально запасённого фонда, и здесь лидером оказался актёр Никулин.

Делала свою нехорошую работу и проникшая в этот солнечный мир тёмная подпространственная сила. Для этого она, говоря образно, отыскивала среди светлого тени, пользовалась ними как лазейками — и сеяла в меру своих, слава богу, не очень обильных силёнок, некоторый, скажем так, негатив.

Подобные лазейки в большом коллективе отыщутся всегда, люди ведь не ангелы небесные, все со своими слабостями. А тем более люди творческие и местами гениальные. Негатив же служил вредной потусторонней мошкаре пищей, на которой она рассчитывала отъесться до таких размеров и мощностей, чтобы сообща суметь прогрызть дыру к себе домой, в своё тёмное подпространство. И утащить туда с собой наше легендарное кино.

Да, где-то и над кем-то реют враждебные вихри, а у нас вот — враждебные мошки.

Так что я просто делал свою работу. И заключалась моя работа в том, чтобы гоняться за этой тут и там гадящей тёмноватой многочисленной мошкой и по возможности вылавливать её. А ещё прибирать за ней негатив. И уничтожать, не давая сущности насыщаться, благо для этого процесса ей требуется некоторое время. Конкретный механизм моих действий объяснить непосвящённым непросто. Ну, это как убирать грязь, только не ручным пылесосом или там веником и совком, а силой мысли. Никогда не пробовали? Лучше и не надо, этому надо долго учиться.

Всё проходило штатно. Тёмная мошкара благодаря моим заботам особенно отъесться не успевала и должна была истончиться и сойти на нет примерно за неделю. Оставалось, что называется, проводить непрошенную гостью до калитки, по ходу дела гася её раз за разом слабеющие пакости.

Какие именно пакости?

Ну вот, например, всё тот же оператор Окуляров продолжает злоупотреблять своей пагубной хмельной привычкой.

— Ты меня уважаешь? — хватает он по вечерам за рукав курортных прохожих, и те со смехом и недоумением от него шарахаются.

И тут уже не поймёшь, то ли тёмные силы в том виноваты, то ли он сам поймал, что называется, волну. Случается, что утром за кинокамеру встать не может, и тогда операторское место приходится занимать лично режиссёру Гайдаю, а оно ему надо? И купировать возможный большой скандал спешит — угадайте, кто? Правильный ответ: я, Никита Касаткин, кто же ещё.

Или актёр Этуш вдруг ни с того ни с сего поднимает старую тему: не хочется ему играть выходцев с Кавказа, опасается он, что амплуа это прилипнет к нему навечно. Гайдай удивляется: да вроде говорили уже об этом и к чему-то пришли, и откуда и зачем оно теперь снова вылезло? Все вокруг тоже удивляются. Да актёр Этуш и сам, наверное, себе удивляется — откуда ж ему знать, что это не столько он, сколько проникшая ему в мозги потусторонняя воля выковыривает из сознания всякое ненужное.

А то машина актёра Юрия Никулина — та самая, легковушка с открытым верхом, на которой знаменитая троица в фильме и гоняла — примется вдруг ни с того ни с сего ломаться. Оно и немудрено: модель хоть немецкая, да запчастей там уже половина отечественных, а тут ещё зловредная нездешняя мошка выводит детали из строя. Тоже печаль, тоже негатив — и механики пытаются починить это чудо техники, а я бегу чинить моральную атмосферу в команде.

В один из вечеров из комнаты актёрской четы Мкртчян раздались звуки бурной, темпераментной ссоры. За день я так набегался, что собирался уже грешным делом плюнуть: да пусть себе ссорятся — может, это вовсе и не по моей части.

Но тут оттуда послышалось совсем громкое:

— Да ты же постоянно на неё пялишься!..

— Ну зачем ты такое говоришь, слюшай…

— Да я же всё вижу!

Пришлось просканировать эти горячие кавказские головы.

Оказалось, супруга приревновала своего ненаглядного Фрунзика к работнице гостиничного буфета, сисястой, похожей на улыбчивую полноватую кошку официантке. Были ли для этого основания, разбираться я не стал, погасил это дело дистанционным гипнозом.

А официантку эту, пользуясь случаем, слегка влюбил в пресловутого оператора Окулярова — в надежде, что тот, может, хоть немного отвлечётся от своей основной сорокаградусной страсти (увы, не помогло).

Ну и так далее.

Ломалась техника, терялся реквизит. Статисты делали не то, что им нужно, взглядывали в камеру, портили дубли. Упрямились ослы. Больше обычного бухтел на всех подряд и что-то записывал себе в папочные бумаги парторг Оглоблин. По вечерам в гостиницу Гайдаю названивали какие-то мосфильмовские чиновники, требовали поменять фамилию персонажа Саахова на другую — у них, мол, работает человек с такой же фамилией, причём не на последней должности. Корифеи экрана забывали перед камерой слова. Актёр Вицин впадал в меланхолию, а актёр Моргунов — в звёздную болезнь. Актёр Никулин ни во что не впадал, но привести этих двоих в рабочий вид у него выходило не всегда. Режиссёр Гайдай нервничал и ругался.