Изгои (СИ) - Калиничев Иван

— К Кеворкяну⁈ Нет уж, я еще хочу пожить на этом свете!

Когда он вернулся в дом, Гюрза ревела в три ручья, а Кабан и Джей ее утешали.

«Рановато я приперся, надо было еще малость погулять», — подумал Луцык, рассеянно почесывая щеку. И пробормотал:

— Гюр… В смысле, Гузель, успокойся. Скоро вернется твой Остап.

— Ты хотел сказать, «Гюрза»? Да? Я знаю, что вы так меня между собой называете! — на секунду прервав истерику, она снова заревела белугой.

— Ну прости, я больше так не буду.

— Она не из-за Остапа расстроилась, — пояснила Джей, ласково поглаживая страдалицу по волосам.

— А из-за чего?

— В туалет хочет.

— Ну так пусть сходит. В чем проблема-то?

— Она боится туда идти.

— А что там бояться? Нормальный сельский туалет системы «очко». Как пел Юра Хой: «Сельский туалет — и лучше кайфа нет. Стоит в саду, сверкая, отражает солнца свет!». Давай, Гузя, подними попку и иди пописай или что ты там хотела…

— Нет! Нет! Нет! Я не пойду в этот туалет! Хочу в другой! — завопила Гюрза.

— Ты что, туалетной мартышки испугалась? — хихикнул Луцык.

— Какой еще мартышки? — испуганно спросила Гюрза.

— Той, которая живет в очке и кусает непослушных детей за попку! — хохотом отозвался Луцык.

— А еще есть фекалоид. Демон из дерьма! Главный убийца ада! — вспомнил Кабан.

Гюрза не поняла шутки и не оценила ее. Зарыдала пуще прежнего, слезы так и брызнули фонтаном из глаз.

— А ну-ка хватит, петросяны хреновы! — прикрикнула Джей. — Прекращайте паясничать! Видите, человеку плохо!

И тут до Луцыка дошло:

— Гузя, так ты что, не ходила по нужде с тех пор, как мы сюда приехали⁈

— Нет.

— Ты же лопнешь! А ну давай шуруй на дальняк!

— Не пойду я в этот ваш вонючий клозет! Сами туда ходите! А я не пойду! Не пойду! Не пойду! Не пойду!

Вопли Гюрзы буквально оглушали. Будь здесь дядя Франк, он бы точно сыграл в ящик от такого ора.

— Другого нет, иди в этот, — придав голосу начальственный тон, строго сказал Луцык.

Привереда затихла, вытерла мокрые щеки рукавом и всхлипнула:

— Может быть, тут есть торговый центр или «Макдак»…

— Да пойми же ты наконец, что мы на другой планете! Здесь нет ни торговых центров, ни «Макдаков», ни палаток с шаурмой, ни нормальных туалетов! Это Карфаген, детка! Тут люди мхом задницу подтирают! Слышишь? Мхом!

Удивительно, но это подействовало. Гюрза присмирела и тихонько сказала:

— Джей, проводи меня, пожалуйста. Одна я боюсь.

Заглянул в гости Лаптев. Выглядел он уставшим, на лбу выступила испарина, а лицо покрывали красные пятна. В руках председатель держал крынку, накрытую белоснежной тряпицей.

— Ох и замаялся я сегодня, ребятки, — сказал главный коммунар, вытирая лицо платком. — Встал ни свет ни заря, и сразу в лямку. Тяжела председательская ноша. Я вам, кстати, молочка принес. Жена с утра надоила. Парное. Пейте.

Кабан сделал из крынки щедрый глоток.

— Какое вкусное! — оценил он, вытирая губы рукавом. — А у вас тут что, и коровы имеются?

— Нет, что ты. Когда-то мы пытались буйволов приручить, но не получилось. А молоко ослиное.

— Чего⁈ — глаза Кабана расширились до размера футбольной шайбы.

— Говорю, молоко ослиное. Понравилось?

Кабан зажал рот ладонью и бросился вон из комнаты.

— Чего это с ним? — удивился Лаптев.

— Аллергия на ослиное молоко, — прыснул Луцык.

Но Лаптев не просек прикола.

— Бывает, — понимающе сказал председатель. — У Ленвлады тоже такая проблема. Как выпьет нашего молочка, сразу задыхаться начинает… Ну как вы тут устроились?

— Нормально. Но вот что я тебе скажу. В Маяковке завелся бельевой фетишист.

— Фашист? У нас отродясь таких не было!

— Не фашист, а фетишист. Так называют людей, которые делают из нижнего белья культ и испытывают от этого возбуждение.

— Возбуждение в смысле… — Лаптев хлопнул ладонью по вертикальному кулаку.

— В этом самом, — кивнул Луцык.

— Тогда с этого места поподробнее.

— Какой-то извращенец свистнул мои труселя с бельевой веревки.

Председатель хмыкнул и задумчиво провел большим пальцем по подбородку:

— Непорядок.

— Вот и я о том же, — кивнул Луцык.

— Проблему решим. Выдам тебе новые трусы со склада, — уверил писателя Лаптев.

— Хорошо бы.

— А выбор у вас большой?

— Чего?

— Ну, я предпочитаю обтягивающие плавки.

— У нас только классические трусы на складе. Семейники. Отличная модель. Все дышит.

— Что дышит? Ванька-встанька? Как он может дышать-то?

— Это я образно сказал.

— Странные у тебя образы.

— Только умоляю, об этом инциденте никому ни гу-гу. Народ у нас острый на язык, вмиг придумают какое-нибудь обидное прозвище, хрен отвяжешься. А то вот был у нас такой человечек, Пьер, так он обмолвился как-то, что ему нравится мультфильм «Золушка», с тех пор его и прозвали Золушкой. А еще один был по фамилии Сыроватко. Как же я просил его молчать об этом, но он, дурак, проболтался. И стал Тампоном… Так что, мой совет, помалкивай в тряпочку. А то окажешься Трусняком или Труханом.

— Буду иметь в виду. Спасибо, что предупредил, Сергей Леонович.

— А этого бельевого фашиста мы обязательно найдем и строго накажем, не сомневайся!

— Фетишиста, — поправил Луцык.

— Тьфу! Придумают же! В наше время такого не было!

— Капитализм, — голосом Ивана Данко сказал Луцык.

В комнату вернулись Джей и Гюрза. Последняя была спокойна, как удав. Видать, посещение туалета прошло без эксцессов.

— Что с Кабаном стряслось? Он нас чуть не заблевал, — сказала Джей.

— Поплохело ему, — ответил Луцык. — Попил ослиного молочка.

— Ослиного? Дай-ка попробовать.

Она отхлебнула из крынки и удовлетворительно кивнула.

— Молоко как молоко. Очень даже вкусное. Пробовал?

Луцык отрицательно выставил вперед ладонь.

— Нет, я пас.

— Гузя, не хочешь? — обратилась Джей к плаксе.

Та отрицательно покачала головой.

— Кстати, а как насчет ваших способностей? — снова заговорил председатель. — Уже разобрались, что у кого?

— Про мой дар уже все знают, — сказала Джей.

— А у остальных что?

— Мне кажется… — Луцык замялся. — Я научился лепить.

— Лепить?

— Угу. Недавно вот смастерил из хлеба лошадку. Хотя прежде никогда лепкой не занимался.

— Значит, ты теперь у нас гончар?

— Не знаю. Надо попробовать.

— Что ж, полезный навык. После сходки отведу тебя в гончарную мастерскую, проверим. Еще будут новости?

— Я научилась быстро считать, — проговорила Гюрза.

— Вот как? А ну сочти, сколько будет восемьсот пятьдесят два умножить на семьдесят три?

— Шестьдесят две тысячи сто девяносто шесть.

Лаптев достал из кармана блокнотик и карандаш и принялся выводить на клетчатых страницах каракули.

— Тютелька в тютельку! — просиял он.

— А сколько будет пятьсот двадцать три умножить на тридцать три и разделить на пять? — с подозрением поинтересовался Луцык.

— Три тысячи четыреста пятьдесят один и одна восьмая.

Председатель снова произвел проверочные вычисления в своем блокноте:

— Все верно. Будешь работать под моим началом в администрации. Счетоводом. А то моего прошлого сотрудника ящер загрыз.

Явился Кабан. Лицо у него было зеленого цвета, губы подрагивали.

— Дружище, тут начальство интересуется, обрел ли ты какие-нибудь суперспособности? — обратился к нему писатель.

— Пока пусто.

— Ну ничего, всему свое время, — утешил его Лаптев и звонко хлопнул в ладоши. — А теперь собирайтесь, и на сходку. Надо кое-какие вопросики обкашлять.

13. Во все тяжкие

Остап растерянно смотрел на нового противника.

Ржавый молчал, обреченно уставившись в землю. Его голова безвольно свесилась набок, он покачивался, как марионетка на ветру. Из носа шла кровь.