Французский полтергейст (СИ) - Криптонов Василий

— Поддерживаю, — кивнул я. — Анна Савельевна, убирайте мозг. Мне кажется, он давит на психику Семёну Дмитриевичу.

— Да, прошу вас, — подтвердил Старцев, и голограмма исчезла.

Попрощавшись с пациентом, мы вышли из палаты, а потом и из больницы. Остановились на крылечке.

— Если бы удалось осознать неисправность, — вздохнул Леонид. — Я могу попросить о содействии более опытных целителей, но, боюсь, что пока в этом нет ни малейшего смысла. Будь беда, к примеру, в сердце или в печени — было бы проще.

— Будь беда в сердце или печени, и участия Александра Николаевича бы, наверное, не потребовалось, — вздохнула Анна Савельевна.

Что-то тут случилось в голове у Вадима Игоревича. Он посмотрел на Кунгурцеву долгим рассеянным взглядом и спросил:

— А вы, Анна Савельевна, прошу прощения, сегодня вечером ничем важным не заняты? — И тут же, поймав удивлённый взгляд собеседницы, поспешил конкретизироваться: — Просто моя матушка устраивает традиционный бал, будет красиво и небезынтересно. Александр Николаевич приглашён, и я подумал… Подумал, что все присутствующие могли бы…

Здесь он как-то несвойственно ему засмущался и скомкал финал.

Бал, да… Тот самый бал. С самого утра Танька рвала и метала. Или, точнее сказать, рвала себе душу и металась по библиотеке, изливая на нас с Даринкой свои мысли и сомнения.

— О Господи, я не перенесу, а что если он решит сделать мне предложение⁈ Ведь это же подходящее время и место, всё будет так красиво и торжественно.

— Тогда, Танюха, ты будешь с предложением, — сказал я, листая справочник по этикету.

— Саша, что мне ему ответить⁈

— А ты его любишь? — спросила Даринка.

— Что⁈ Ох… Я даже не знаю…

— Значит, не любишь. Когда любишь — точно знаешь.

— Вот! — поднял я палец. — Послушай более опытного в сердечных делах человека.

— Да! — важно кивнула Даринка.

Танька прекратила метаться и задумчиво посмотрела на девчонку, вероятно, прикидывая все за и против. Но вскоре тряхнула головой и вновь затеяла носиться туда-сюда.

— Ах, это всё так несерьёзно! Вот он после танца предложит мне бокал… И сделает предложение! Какой кошмар, я упаду в обморок.

— Тоже вполне себе выход. И Серебрякову не привыкать.

— Саша, ты всё шутишь и шутишь, а у меня решается судьба!

— Танюха, ты либо хочешь замуж, либо ты замуж не хочешь. Ты сейчас просишь, чтобы ни в чём не повинные преподаватель и ребёнок приняли за тебя решение. Мы-то примем, мы с Даринкой отважные мореплаватели. Да только жить-то с этим решением — тебе.

Танька слушала вполуха, а когда я договорил, выдала следующую ужасающую мысль:

— А что если он не сделает предложения?

— Значит, он тебя не любит, — объяснила Даринка.

— И будешь ты без предложения, — добавил я.

— Мне уже девятнадцать лет! Я так скоро состарюсь в одиночестве.

— Танька! — не выдержал я и закрыл книгу. — Ты замуж хочешь? Отвечай математически: да или нет.

Книгу я закрыл слишком агрессивно, она слетела у меня с колен и упала. Я опустился на одно колено, чтобы её подобрать. Танька застыла напротив меня в глубокой задумчивости.

На беду аккурат в этот момент в библиотеку внедрился Фёдор Игнатьевич. Из всего разговора он расслышал только мои последние фразы и, увидев коленопреклонённого меня, смертельно побледнел.

— Вы… Вы что? — пролепетал он и начал падать.

После чего у нас всех резко изменилась таблица приоритетов.

К счастью, приступ Фёдора Игнатьевича быстро миновал. Мы усадили его в кресло, дали понюхать нашатырь, сунули под язык какой-то валидол и открыли окно. Прохладный осенний воздух быстро привёл господина Соровского в чувства. А когда мы объяснили, что вступать в брак не собираемся, по крайней мере, не друг с другом, ну или, по крайней мере, не прямо сейчас, лицо его даже порозовело.

— Вы заместителя назначили? — спросил я.

— Нет-с… Полагал, что это будет господин Старцев, но тут как раз с ним такая неприятность вырисовалась.

— Старцев? — изумился я. — Так он же…

— Он неинициативен, это главное. В моё отсутствие может просто поддерживать всё как есть, не принимая опасных решений. Кроме того, молчалив и многое способен понять… А без него — не знаю. Акулы! Кругом акулы, Александр Николаевич. Покажешь слабость — сожрут моментально.

— Акулам не обязательно показывать слабость. Что они, слабостей, что ли, не видели? Они кушать хотят, потому и сожрут. А вы задумайтесь лучше об Анне Савельевне Кунгурцевой. Женщина во всех отношениях доблестная.

Фёдор Игнатьевич задумался всерьёз и надолго. Мы оставили его в одиночестве и расползлись по локациям. Конкретно я переоделся и отправился в больницу. На крылечке которой сейчас и стоит смущённый Серебряков, сделавший Анне Савельевне неожиданное предложение.

— Я даже не знаю… — сказал та.

— Ах, да что там! Будет желание — приезжайте не раздумывая. Я предупрежу, вам необходимо будет лишь назвать фамилию. Леонид, вас это тоже касается. Александр Николаевич, ну, вас-то я в любом случае жду.

— Обязуюсь присутствовать.

— За сим, пожалуй, откланиваюсь. Следующая встреча в понедельник у вас в кабинете?

— Всё так, всё так.

Серебряков отчалил на личном экипаже. Леонид поплёлся в академию, где у него имелись какие-то незакрытые гештальты в этот прекрасный субботний день. Мы же с Анной Савельевной остались на крылечке переждать дождь, который, судя по некоторым трудноуловимым приметам, должен был в ближайшее время сойти на нет или, по крайней мере, дать небольшую от себя передышку.

— Я так давно никуда не выбиралась…

— Так я заеду за вами?

— Вы слишком торопите, Александр Николаевич…

— В семь будет удобно?

— Ах, это уже слишком опасно. О нас заговорят.

— Пусть себе говорят. Вы ведь не замужем, я тоже не обременён какими-либо обязательствами подобного толка. Мы свободные люди.

— Мне бы вашу отвагу, Александр Николаевич! А я всё время боюсь, что меня уволят.

— Кто?

— Ах, что за чушь…

— Нет, я настаиваю, скажите: кто? Заведующий кафедрой иллюзионной магии, то есть, вы, Анна Савельевна? Я думаю, с этой дамой у нас получится договориться. Или, быть может, вы опасаетесь моего дражайшего родственника Фёдора Игнатьевича, ректора академии?

— Теперь я сама себе кажусь смешной…

— Иными словами, в семь я у вас.

— Буду готова. А вот и дождик перестал. Может быть, согни вы соответствующим образом руку, я могла бы взять вас за локоть и пройтись так?

— Отчего же бы и нет, Анна Савельевна?

И мы прошлись, как самая настоящая пара, с гордым вызовом встречая все устремлённые в нашу сторону взгляды.

Я проводил Анну Савельевну до двери и поцеловал ей ручку на прощание. Направился к себе. Погода разгулялась, тучи пропустили немножко солнца, и мне было радостно и хорошо. Но тут судьба подкинула немного дёгтя в бочку мёда.

— А вы, я смотрю, времени не теряете!

— А вы, я смотрю, вернулись к вежливому обращению. Что ж, не скажу, что это ключевым образом повлияло на моё к вам расположение, но определённо не пошло во вред.

— Вы мне ненавистны, Александр Николаевич.

— Это мне хорошо известно, Порфирий Петрович, и вашей любви я вовсе не домогаюсь.

— Тогда зачем вы обещали мне помочь⁈

Вопрос этот не давал Дмитриеву покоя. Он не мог осмыслить ответ в рамках своего мировоззрения, нейроны лопались, извилины отчаянно пульсировали.

— Считайте меня сумасбродом, — вздохнул я, — коль скоро уж понятие элементарной человечности вам до такой степени чуждо. Что ж, я обещал — я сделаю. Приходите в понедельник в академию, ко мне в кабинет, в столь же пристойном виде, как сейчас. Я Бориса Карловича предупрежу.

— И что будет?

— Будете выплачивать свой кармический долг.

— Что? Как это?

— Вот и узнаете. Пусть интрига будет. Разве это не интересно? Интриги! Всего вам наилучшего, Порфирий Петрович.

— И вам, и вам…