Я не бог. Книга XXXIV (СИ) - Дрейк Сириус

— Что-то стряслось, Сергей? — тихо спросил поэт, откладывая книгу.

— Всегда что-то стряслось, Саша, — хрипло ответил Кутузов. — В нашем положении тишина куда подозрительнее грохота канонады.

И словно в подтверждение его слов, в кабинет без стука вошел дворецкий. Лицо его, обычно невозмутимое, было напряжено.

— Господин, к вам посетитель. Представился советником Министерства государственной безопасности.

Кутузов и Пушкин переглянулись. Визиты таких «советников» никогда не сулили ничего хорошего.

— Впусти, — коротко бросил генерал, отставляя стакан.

В кабинет вошел мужчина. Высокий, подтянутый, в безупречно сидящем строгом костюме. Лицо его было моложавым и гладким, но глаза… Годы службы научили Кутузова видеть в глазах возраст и опыт, и глаза этого человека были старше многих, кого он знал. Холодные, пронзительные, лишенные всякой эмоции.

— Генерал Кутузов, — гость слегка склонил голову, его голос был ровным и тихим, но он заполнил собой всю комнату. — Поздравляю с рождением внука. Радостное событие в такое… неспокойное время.

Ледяная стена сомкнулась вокруг сердца Кутузова. Никто, кроме горстки самых доверенных людей, не должен был знать об этом.

— О каком внуке вы говорите? — флегматично поинтересовался Сергей Михайлович, делая глоток виски. — У меня только взрослая дочь, ни о каком внуке я не слышал.

— О, прошу прощения, — «советник» сделал легкий, почти изящный жест рукой, словно отмахиваясь от формальностей. — Вероятно, слухи. В нашем ведомстве, знаете ли, их всегда много. Как, впрочем, и реальных угроз. После инцидента с флотом адмирала Нахимова мы вынуждены проверять лояльность всех… ключевых фигур. Особенно тех, у кого есть родственные связи за пределами Империи.

Он медленно прошелся по кабинету, его взгляд скользнул по книгам в шкафу, по портретам на стенах, на мгновение задержался на Пушкине.

— Господин Пушкин. Рад видеть, что вы нашли… пристанище. Творческим личностям всегда тяжело в периоды нестабильности.

Александр Сергеевич лишь молча кивнул, сжимая в кармане кулак. Он чувствовал исходящую от гостя угрозу, как дикий зверь чувствует приближение хищника. Как назло, на часах был вечер и большая часть сил была недоступна.

— Так в чем же суть вашего визита? — Кутузов подошел к столу и сел в кресло, демонстрируя, что разговор он ведет с позиции силы, хоть это и была иллюзия. — Проверить, не собираюсь ли я, старый инвалид, поднять мятеж с помощью своего гарнизона?

— Помилуйте, Сергей Михайлович, — гость приложил руку к груди с фальшивой искренностью. — Речь о вашей безопасности. И безопасности вашей семьи. Ведь ваш зять, Михаил Кузнецов, сейчас находится в состоянии… конфронтации с Российской Империей. Его действия на Сахалине наносят ущерб престижу и экономике нашей страны. Ваше молчаливое одобрение, ваша… пассивность, могут быть истолкованы определенными кругами как поддержка сепаратиста.

Он сделал паузу, давая словам повиснуть в воздухе.

— Нам просто нужно понять, на чьей вы стороне, генерал. Готовы ли вы использовать свои ресурсы и свой авторитет для защиты интересов Империи? Или ваши семейные узы крепче присяги?

Кутузов медленно поднялся. Его широкая спина выпрямилась, и он снова стал главнокомандующим, перед которым трепетали маршалы.

— Моя присяга была дана Российской Империи, а не отдельным личностям, которые пытаются править ею из тени, — его голос загремел, заставив люстру слегка звенеть. — Моя верность — народу и стране. А что касается моей семьи… — он посмотрел «советнику» прямо в его ледяные глаза, — это мое личное дело. И если кто-то попытается использовать моих близких как рычаг давления, он очень быстро поймет, почему мои солдаты до сих пор называют меня «сильнейшим генералом современности».

В кабинете повисла напряженная тишина. Даже Пушкин замер, впечатленный внезапной мощью, исходящей от старого военачальника.

«Советник» ничуть не смутился. На его губах играла легкая, почти незаметная улыбка.

— Ясно. Благодарю за откровенность, генерал. Мы поняли друг друга. Уверен, ваша… принципиальность будет должным образом оценена. Всего наилучшего.

Он так же молча вышел, как и появился.

Когда дверь закрылась, Кутузов тяжело опустился в кресло. Рука, сжимающая стакан, напряглась и на пол посыпались осколки.

— Сергей? — тревожно спросил Пушкин.

— Это была не проверка, Саша, — прошептал Кутузов. — Это было объявление войны. Тихой, подлой, но войны. Они знают про внука. И теперь я стал для них мишенью. Или инструментом.

Он посмотрел на Пушкина, и в его глазах горел старый, знакомый всей Европе огонь.

— Готовься, поэт. Спектакль окончился. Начинается настоящая битва. И на этот раз сражаться нам придется не на полях сражений, а в тенях, где удар в спину можно ждать даже от союзников.

Пушкин слегка улыбнулся.

— Вот это мне нравится, Сергей, — по его телу пошли легкие волны энергии. — Тогда, если ты не против, этот советник будет моим.

— Боюсь, надо действовать не так, как ты привык, Саша…

Москва.

Улицы.

Столица Российской Империи жила своей обычной, шумной и беспечной жизнью. По мостовой цокали копыта лошадей, громыхали колесами автомобили, а пешеходы спешили по своим делам, кутаясь в пальто от пронизывающего зимнего ветра. Ничто не предвещало беды. Разве что самые чуткие из магов могли почувствовать легкое, едва заметное давление в воздухе — будто над городом сжималась невидимая пружина.

На одном из оживленных проспектов, возле здания Министерства Финансов, молодой курьер в пуховике остановился, чтобы зашнуровать сапог. Поправив шнурок, он небрежно провел мелом по цоколю гранитной стены, оставив короткую черточку. Символ был столь мал и незначителен, что его бы приняли за обычную грязь. Но для своих он означал: «Канал связи открыт. Готов к приему».

Через два квартала от него, в небольшом, но уютном кафе «У Анжу», где собирались столичные литераторы и художники, милая барышня с рыжими локонами заказывала вторую чашку шоколада. Передавая пустую чашку официанту, она ловко вложила в блюдце свернутый в трубочку клочок папиросной бумаги.

— Спасибо, вам тоже прекрасного дня, — улыбнулась она, и ее глаза на мгновение встретились с глазами официанта. Никаких слов. Только легкий кивок. Записка с данными о передвижениях высокопоставленных офицеров Генштаба перешла из одних рук в другие.

А на Ильинке, возле одного из многочисленных банкирских домов, солидный господин в шапке-ушанке и с тростью, внешне ничем не отличавшийся от сотен других дельцов, на ходу столкнулся с каким-то молодым человеком.

— Ах, простите, ради бога! — воскликнул молодой человек, подобрав с мостовой выпавший у господина портфель.

— Пустяки, не беспокойтесь, — буркнул тот, забирая свой кейс. Никто не заметил, как за долю секунды портфели были ловко подменены. Теперь в руках у человека в котелке находился комплект чистых бланков с гербовой печатью Военного министерства и подписями, идеально подделанными лучшими граверами тайной организации.

Все эти люди — курьер, барышня, банкир — не были похожи на шпионов. Они не прятались в подворотнях и не стреляли из карманных пистолетов. Они были винтиками огромной, бесшумной машины, которая начала свою работу. Они были идеальными агентами, потому что выглядели и вели себя как все.

Но самый важный сигнал был передан в самом сердце государственной машины. Новый секретарь канцелярии Петра Первого, склонившись над кипой документов на подпись, с легким вздохом положил на стол папку с грифом «Совершенно Секретно. Сводка по армейскому довольствию».

Петр, пролистывая бумаги, лишь мельком пробежал по ней глазами и, не обнаружив ничего подозрительного, поставил внизу свою размашистую подпись.

Он не заметил, что один из пунктов, касавшийся морального духа войск в Прибалтийском округе, был сформулирован особым образом. Фразы «войска демонстрируют несгибаемую верность Престолу» были заменены на сухие, казенные «наблюдаются отдельные случаи недовольства задержкой жалования». Непроверенные слухи о нескольких пьяных драках подавались как «учащение фактов неповиновения офицерскому составу».